Такого бунта никто не ожидал. Цепь взявшихся за руки людей, среди которых были фронтовики, преграждала путь похоронной процессии. На кладбище не пускали гроб с телом Нины Грин, словно её присутствие могло осквернить священную землю. Женщину, бесконечно любимую писателем Александром Грином, его жену, прообраз Фрези Грант, люди не пускали к месту последнего успокоения. Городским властям удалось уговорить горожан уступить, и захоронение состоялось, но спустя время погребение Нины Николаевны Грин обросло множеством противоречивых россказней. Даже после смерти она продолжала быть жертвой молвы. Почему?

Жизнь назад

О ней известно, кажется, всё. Тень Нины Николаевны витает в музеях Грина, феодосийском и старокрымском, где поминают спутницу писателя только добрым словом. Вниманию экскурсантов представляют книгу воспоминаний Ю. Первовой, путеводители по восточному Крыму с очерками о Н. Н. Грин, её воспоминания об Александре Грине. Экскурсоводы добротно и старательно повествуют о ней, вешней, цветущей, и об угасающей, пожилой. Но то, что было между молодостью и закатом долгой жизни вдовы Грина, почему-то утаивается. Как и то, почему провожали её не оркестром и панихидой, а стоном проклятий. Тайну Нины Николаевны хранит город Старый Крым, последняя пристань Александра Грина. Раскрывая её шаг за шагом, мне довелось беседовать с земляками Н. Н. Грин - учителями, библиотекарями, представителями исполнительной власти, музейными работниками, ветеранами Великой Отечественной войны. К моей исследовательской удаче, я встретилась с человеком, который опередил меня в поиске истины и хранит в памяти смолкнувшие голоса - Иваном Карповичем Мельниковым, фронтовиком, писателем, чьему перу принадлежит неопубликованный очерк «Чёрные пятна на Алых парусах». Слова моих собеседников невольно слились в единую повесть с изданными воспоминаниями, и судьба Нины Грин, прижизненная и посмертная, потребовала явного и яркого света. Итак, повернём время вспять…

Нина Николаевна Миронова-Грин родилась 23 октября (по новому стилю) 1894 года в городе Гдове Псковской области (по другим сведениям - эстонском городе Нарва). Дважды была вдовой, о судьбе третьего спутника жизни данные противоречивы. Ключевыми из своего долгого века считала 11 лет брака с писателем А. С. Грином. Этому времени посвящены её воспоминания, выпущенные в 2000-м году в Симферополе отдельным изданием.

Именно эта тонкая книжица заинтригует любого внимательного читателя. «Одно я женским своим инстинктом поняла очень быстро, - пишет автор, - что я в его (Грина - В. К.) представлении гораздо лучше, чем есть в действительности, что он наделяет меня такими чертами и чувствами, какие во мне были в зачатке или их нет. Поняв это, была внутренне огорошена, боялась, что в конце концов он увидит, что я не та, и решила всю жизнь стараться быть естественной и такой хорошей, как ему кажусь…»

Около 12 лет подыгрывала Нина Николаевна воображению своего супруга-писателя. Усилия её не были напрасными: женщина-мечта обрела бессмертие в его письмах, стихах, прозаических произведениях, известных тысячам читателей. О себе вне Грина Нина Николаевна предпочитала умалчивать, подчёркивая, что для неё важны лишь годы, проведённые с ним. Кем она была до него? Обычной гимназисткой, затем - одной из сотен сестёр милосердия, потом - рядовой сотрудницей редакции газеты «Петроградское эхо», где Грин её, собственно, и разглядел. Кем она стала с ним? Легендарной фигурой, которой гласно посвящены «Алые паруса», а негласно - все произведения Грина, написанные им за годы совместной жизни. Игра стоила свеч, а пауза наступила в 1932-м году - лето смерти Грина, и те, кто увидел Н. Н. Грин за кулисами былого блеска, не смогли забыть её истинного лица. Эти свидетели - старокрымчане. Люди, которых Нина Николаевна считала, судя по её «Воспоминаниям…», либо отсутствующими, либо безликими. Но ни бездумными, ни безликими, ни безгласными они не были. Слово - за ними.

Устами очевидцев

Поселившись в 1930-м году в Старом Крыму, Н. Н. и А. С. Грины вряд ли думали о том, что их супружеская чета приковала внимание многих известных жителей. Но в провинциальном местечке молодая светская красавица и её сурового вида спутник поневоле бросались в глаза. Кто они, мало кто знал: писатель Грин в те годы не имел нынешней известности. Знакомств приезжие почти не заводили, дружбы обывателей не искали и не предлагали своей. Только несколько соседей относились к этой семье с искренней добротой и участием. В 2004-м году Мария Константиновна Бойко-Гончаренко, пенсионерка, бывшая учительница начальных классов, вспоминала так: «Мой отец, Константин Ипатьевич Бойко, был священником, а в миру - разнорабочим. Не знаю, где и как он познакомился с Александром Степановичем, но только Грины попросили его помогать им в саду и по дому. Папа обрезал розы, приносил воду, рубил дрова, кипятил самовар. Он бывал у них ежедневно, и каждый раз брал меня с собой. Мне было семь лет тогда, и я всё отлично помню. Пока папа был занят работой, Александр Степанович звал меня к себе. У него качалка была, лёгкая такая, из ивовых прутьев, и в ней мы раскачивались вместе».

Итак, у четы Гринов, вопреки воспоминаниям Нины Николаевны об их бедности, была возможность нанять прислугу. Александр Степанович, любивший детей, привязался к Мураше - так он называл свою маленькую подругу. Мария Константиновна на всю жизнь запомнила его подарок: красавицу-куклу из магазина, единственную покупную игрушку, которая была у неё в детстве. Смышлёная девочка стала свидетельницей последних часов Александра Степановича.

«Грина никто не навещал, - уверяла Мария Константиновна, - по крайней мере, при нас с отцом в доме никого не было. Только Александр Степанович, Нина Николаевна и её мама, Ольга Алексеевна. Грин очень любил слушать пение птиц и часами просиживал или лежал у раскрытого окна, у которого росла большая алыча. Шум её листвы напоминал ему море… Александр Степанович был очень болен, дышал тяжело. И вот однажды, когда ему стало совсем плохо, он попросил, чтобы папа не уходил. Мы остались в его комнате: отец, я и Нина Николаевна. Она сидела на стульчике, а я - рядом на скамеечке и слышала его прощальные слова. Он просил жену похоронить его на возвышенном месте, откуда было бы видно море, и посадить на его могиле такую же алычу. А потом, тихо-тихо, перестал дышать».

Хоронили Грина, по словам Марии Константиновны, очень скромно. Гроб с телом писателя везли на линейке, длинной телеге, за которой почти никто не шёл. Мураша сидела рядом со своим усопшим другом, зажав между коленями саженец алычи - её отец выполнил всё, о чем просил Александр Степанович. Вдова повествует о кончине мужа совершенно иначе: «Несколько часов я и мать просидели около него в полном молчании. Немного людей нас посещали, а в эти поздние часы никто не пришёл, никто не нарушил ненужными словами и вопросами горьких минут моей разлуки с ним. Слёз не было; они высохли в последние предсмертные его дни и пришли позже, когда душа, оставшись одна, ослабела… Девятого июля в шесть часов тридцать минут вечера ушёл Александр Степанович из своего дома, так давно им желанного. Торжественно и благоговейно отслужил панихиду отец Михаил. К небольшому церковному хору присоединились городские певцы из санатория… Медленно двигалось шествие, встречаемое на перекрестах толпами жителей, выходивших на торжественное похоронное пение. Мало людей знали мы в Старом Крыму - много их провожало его в последний путь».

«Нет, - прочитав это, настаивала Мария Константиновна, - наверное, Нине Николаевне хотелось, чтобы его провожали всем миром. Но его похороны были очень скромными, потому что Александра Степановича как автора никто тогда не почитал, а как человека его просто не знали». Не будем спорить с ней - в дни нашей встречи М. К. Гончаренко осталась единственным свидетелем события далёкого прошлого.

Александр Степанович ушёл из жизни раньше, чем старокрымчане успели его узнать. Вдову писателя ждала иная судьба. После кончины мужа она осталась в Старом Крыму, и рядом с крохотным убогим домиком, который Грины приобрели за два месяца до смерти Александра Степановича, вырос просторный особняк - новое жилище Нины Николаевны, построенное за гонорары вновь изданных книг писателя. Хозяйка большого дома с прекрасным садом по-новому устроила свою жизнь: теперь она спутница Петра Ивановича Нания, лечащего врача своего покойного мужа. Нина Николаевна часто бывала в Феодосии, где работал Наний, принимала участие в организации солнцелечебницы по его проекту и получала гонорары за публикации Грина. Деля с Нанием стол, кров и постель, Нина Николаевна царствовала в двух шагах от домика, где каждый вздох другого мужчины был полон беззаветной любви к ней. Думала ли она об этом, мерила ли свою жизнь его меркой верности, честности, доброты?

Ответ на этот вопрос прозвучал в огненном 1941-м. Вот что поведала Олимпиада Петровна Стоянова-Бакалова, партизанская связная, пенсионерка, бывшая учительница Старокрымской средней школы:

«Мне исполнилось 20 лет, когда началась война. У нас была большая семья: мама, я, трое братьев, сестра Лена, моя трёхлетняя дочь Галочка. Как и все, мы голодали. Как и все, прошли через муки оккупации. Мой средний брат Юра, разведчик партизанского отряда, погиб в бою на горе Бурус, и когда его привезли в город хоронить, в кармане нашли два зёрнышка кукурузы - дневной партизанский паек… Мы были преданы Родине. Готовы были всё отдать за её свободу, а те, кто перешёл на сторону немцев, казались самыми страшными преступниками… Среди предателей была Нина Николаевна Грин. Как мы знали, она добровольно пошла работать переводчицей и редактором провокационной газеты немцев, разъезжала по улицам Старого Крыма на чистокровном жеребце, в амазонке и шляпе с вуалью в сопровождении офицеров рейха. Выступала на городской площади с призывами ехать в Германию набраться культуры - так она называла каторжные работы. Этого ей никто не мог простить».

По словам старожилов города, вначале войны Пётр Иванович Наний навсегда покинул Старый Крым, прихватив с собой семейные ценности Мироновых. Для Ольги Алексеевны, матери Нины Николаевны, это был тяжёлый удар. Война и поступок Нания потрясли её настолько, что у неё помутился разум. Впоследствии Нина Николаевна утверждала, что решилась работать с фашистами из-за голода и болезни матери. Увы, оправданием это не стало. Всё, что публиковали в своей провокационной газете гитлеровцы, имело подпись «Н. Грин», и это резало сердца. Как утверждал И. К. Мельников, командир 5-го комсомольско-молодёжного отряда Алексей Андреевич Вахтин готовился прийти в город с несколькими бойцами, чтобы наказать предательницу по законам военного времени. Только случайность спасла Нину Николаевну от партизанского возмездия.

Расстрела Нине Николаевне удалось избежать, наказания - нет.

В 1945-ом году Нину Николаевну судили публично, - вспоминала О. П. Бакалова. - Я передала на суд номер фашистской газеты с подписью «Н. Грин». Её сначала приговорили к 25-ти годам лишения свободы, а потом дали только десять.

Гриновская «Ассоль» и «Фрези» показала себя так, что мало кто верил в её добродетель. Ходили слухи, что в своём доме, опустевшем по вине Нания, Нина Николаевна сожительствовала с высшими офицерскими чинами. Так считал и писатель И. К. Мельников, открыто бросивший упрёк вдове при личной встрече в неофициальном старокрымском музее Грина. Почти незнакомые друг с другом земляки, с кем мне довелось беседовать, утверждали одно и то же: Н. Н. Миронова ещё при жизни Александра Степановича жила отдельно, в Феодосии, а за смертельно больным Грином ухаживала тёща Ольга Алексеевна и соседи - Панковы, Бойко, Белоцерковные. И это мнение не было порождением слепой ненависти ко всем и вся: Ольгу Миронову, умершую в 1944-ом году, никто и не думал обижать - её похоронили на одном кладбище с зятем, с уважением и почтением. К тому времени её дочь, предчувствуя приход в Старый Крым советских войск, собралась бежать в Германию и остаться там навсегда (в уголовном деле Н. Н. Грин №9645 отъезд в Германию представлен как насильственный), но не вышло. Её арестовали в Старом Крыму, судили в Симферополе и под конвоем отправили отбывать срок близ реки Печоры и в Астрахани.

Десять лет о ней ничего не слышали. Заживали раны, восстанавливались здания, люди собирались по выходным в пышном городском саду, на танцплощадке, и радовались тому, что уцелели. Но в 1956-ом году старокрымчане узнали, что, как чёрная тень прошлого, Нина Николаевна вернулась в их город. И не просто так, а с желанием восстановить права на домик Грина и свой особняк. Прозвенел звонок, и занавес нового акта её спектакля стал медленно распахиваться.

Реабилитация

С 1956-го по 1970-й год, год своей смерти, Нина Николаевна жила в Старом Крыму, покидая его ненадолго и снова возвращаясь. Годы, проведённые в лагерях, отброшены - как и годы войны, годы жизни с П. И. Нанием. Теперь она снова Нина Грин, муза талантливого писателя. Её цель - добиться его всенародной известности, а вместе с тем - своей неразрывной причастности к его творческой судьбе и славе.

С самого начала Н. Н. Грин пришлось преодолевать немалые трудности. Дом её и Нания считался жактовским (государственным), и жил в нём первый секретарь старокрымского райкома партии Л. С. Иванов. Вернуть себе эту собственность Нина Николаевна не смогла бы никогда. Домик, где скончался Грин, занимали куры. Впрочем, в годы войны, при Нине Николаевне, в нём размещалась немецкая конюшня. Так что Иванов только продолжил пользоваться им почти по-прежнему назначению. Несмотря ни на что, вдова писателя решила превратить этот хлев в дом-музей А. С. Грина - с садом, водопроводом и другими удобствами: «как было при Александре Степановиче». В 50-х годах на произведения Грина обратила внимание широкая аудитория. Коллеги-писатели относились к ним с большим уважением, и Нина Николаевна с успехом этим воспользовалась. Обладая уникальным обаянием, очаровательной внешностью и тонкой речью, Н. Н. Грин привлекла на свою сторону московских писателей, бывала в Киеве, Ленинграде, и всюду оставляла о себе наилучшее впечатление. Никто из ее собеседников просто не мог представить, за что она была наказана и почему ущемляется чиновниками и партократами в своих правах.

В организации старокрымского музея А. С. Грина его вдове отказывали на каждом шагу, и это возмущало её новых друзей и поклонников. На представителей старокрымских властей начались нападки в прессе: сильные покровителя Нины Николаевны старались обыграть ситуацию в её пользу. Среди них оказался и писатель Сергей Смирнов, козырный туз в колоде Нины Грин. Смирнов прекрасно понимал, что его подопечной ни за что не удастся сдвинуть дело с мёртвой точки, пока на ней лежит клеймо врага народа. И тогда всеми правдами и неправдами бывшая завтипографии стала добиваться своей реабилитации.

В заявлениях и обращениях Н. Грин в высшие инстанции сотрудничество с немцами представлялось как вынужденное и эпизодическое, отъезд в Германию - насильственный. Острый ум Нины Николаевны помогал придать фактам нужный для реабилитации характер. Но оставались свидетели, встреча с которыми могла испортить всю игру. Чтобы избежать этого, находчивая дама стала сообщать о себе - в письмах и устно - самые невероятные сплетни, якобы исходившие от старокрымчан. Россказни эти подробно передаёт в «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» Ю. А. Первова. На их фоне правда о «подвигах» Н. Н. Грин во время войны тоже должна была предстать извращенным вымыслом. Так и произошло. Люди, которых предала Н. Грин, получили славу клеветников, Старый Крым превратился в «Каперну», а престарелая «Ассоль» одиноко бродила по его улицам с видом святой великомученицы.

Вспоминает Елена Алексеевна Круглова, врач: «В 1965 году я окончила первый курс медицинского института в Томске и приехала домой на каникулы. Однажды, уже не помню зачем, пошла в центр города. Не доходя до здания почты, увидела, что на улице Ленина творится что-то странное. Прохожие, шедшие по правой стороне, стали переходить на левую - резко, как по команде. Я спросила у кого-то, что случилось. «Да фашистка эта появилась», - сказали мне. И я увидела, что по улице идет пожилая красивая женщина, Нина Николаевна, как выяснилось потом. То, как отворачивались от неё люди, запомнилось на всю жизнь».

Спустя несколько лет Елена Алексеевна работала в Старом Крыму участковым врачом. Нина Николаевна была ещё жива, и однажды Е. Кругловой пришлось прийти к ней по вызову. Пациентка встретила её лучистой улыбкой: «Какой очаровательный молодой доктор пришёл ко мне сегодня!» Беседа с Ниной Николаевной была чарующей, лёгкой, занимательной. Елена Алексеевна вспоминала летний эпизод 1965 года, сравнивала с визитом к пожилой, всё ещё прекрасной внешне женщине и не могла не удивляться контрасту впечатлений.

В том же 1965 году, как вспоминала О. П. Бакалова, после празднования юбилея А. С. Грина Сергей Сергеевич Смирнов решил собрать старокрымчан на центральной площади, возле партизанского кладбища, и пригласил туда же Нину Николаевну. Ему, видимо, хотелось выяснить, кто прав, кто виноват, и примирить жителей города с их жертвой. Появление Нины Николаевны возле могил защитников города воспринялось как кощунство. Собрание превратилось в стихийный митинг. Смирнов, выслушав полные гнева выступления, вынужден был уйти ни с чем.

Подобные попытки примирить с Н. Н. Грин и простых граждан, и представителей властей неизменно приводили к провалу. В домик Грина его вдове в конце концов удалось вселиться. Её усилиями он был отстроен заново, в нём постоянно бывали туристы, но официальный статус музея при её жизни он так и не получил. Нина Николаевна компенсировала это проведением многочисленных экскурсий, мастерски отвечала на любые вопросы, была неизменно доброжелательной, приветливой, с нежностью вспоминала Александра Степановича и тем самым завоевывала сердца его почитателей. Ей верили безоглядно: свидетельство тому - памятная книга музея. Посетители признавались ей в любви, как когда-то сам Грин, и Нина Николаевна праздновала в душе победу.

По следам публикаций

В последнее время, через много лет небытия четы Грин, их имена стали часто появляться на страницах изданий. Роману и браку «Ассоль» и «Грэя» придаются оттенки неземной любви. Начало тому положила сама Нина Николаевна - «Воспоминания об Александре Грине» звучат волшебной симфонией чувств, глубоких и волнующих. Не будем проверять её откровения на искренность. Мир отношений с А. С. Грином принадлежал только им двоим, а значит, вмешиваться в него никто не вправе. Иное дело - жизнь Нины Николаевны после 1932 года. Её действия коснулись судьбы целого города, пусть небольшого, а это - дело многих. И поэтому то, что пишут о ней, должно быть предельно объективным и честным.

К сожалению, пытаясь оправдать Нину Грин, исследователи и биографы к этому не слишком стремятся. В их представлении, очевидно, Нина и Александр Грины - единое целое. То, что Н. Н. Грин была арестована за измену Родине, словно бы бросает тень на замечательного писателя, ставит под сомнение чистоту его лучших героев. Но разве мог А. С. Грин предвидеть, что станется с любимой после его кончины? Он был мечтателем, способным слышать в шелесте листвы шум морского прибоя и видеть в обыкновенной женщине гения высокой души. Он не знал свою жену - по её же признанию. Поэтому реабилитировать Нину Николаевну ради Грина нет смысла. Эту лишь усугубляет ошибку, простительную романтику и недопустимую для всех остальных. Особенно жаль, что затянувшееся во времени заблуждение породило очерки, статьи и даже книги, извращающие подлинные факты.

Миф первый: спасение 13-ти заложников, взятых за убийство немецкого офицера

Заключение в отношении Грин Нины Николаевны по материалам архивного уголовного дела №9645 гласит: «В 1959-ом году по заявлению Грин Н. Н. производилась проверка обоснованности её осуждения. В заявлении она не отрицала свою работу в период немецкой оккупации на должностях заведующей типографией и редактора «Официального бюллетеня старокрымского района». Объяснила это материальной нуждой. Кроме того, она указала в заявлении, что в сентябре 1943 года принимала активное участие в спасении от расстрела 13 советских граждан, арестованных немцами за убийство немецкого офицера. Часть опрошенных свидетелей (указаны четыре фамилии) подтвердила факт ареста 13 заложников и участие Грин Н. Н. в их освобождении».

Нина Николаевна, возможно, преувеличила свою роль в спасении людей от расстрела, как и саму ситуацию. Убийство немецкого офицера без единого виновного - нелепица. Но душеприказчица Грин (совершенно напрасно!) вернулась к этому факту, что выставило героиню её воспоминаний как лгунью.

Об оккупации Старого Крыма существует немало письменных свидетельств, публикаций и даже художественных произведений, написанных на основе документальных фактов. Повесть Ивана Мельникова «Пока бьётся сердце» - одно из них. Жизнь маленького города во время войны предстаёт в ней во всей своей безжалостной и страшной реальности. Отступая из города под натиском советских войск, фашисты вырезали и расстреляли 13 апреля 1944 года около шестисот мирных жителей - из чувства подлой ярости. В расправе с партизанами на территории Старого Крыма огромному риску подвергался весь город. Разведчика Сергея Логвинова фашисты повесили в присутствии сотен старокрымчан, которых согнали прикладами и насильно заставили пройти под конвоем места казни - «науки ради». Партизанку Лидию Шведченко, особо опасную для оккупантов, в лицо фашисты не знали. Поэтому, почуяв её появление в Старом Крыму, немцы заставили горожан покинуть свои дома, собраться на базарной площади, и арестовали всех женщин по имени Лидия, прежде чем схватили саму Шведченко. Вскоре 20-летняя патриотка погибла от рук палачей в застенках гестапо.

«За каждого убитого немца фашисты брали и расстреливали 30 заложников из местных жителей», - пишет в своих воспоминаниях А. И. Олейников, партизан, житель близкой к Старому Крыму деревни Розальевки. Логично предположить, что убийство офицера на Южной улице Старого Крыма должно было повлечь за собой традиционные массовые расправы. В случае же с Ниной Николаевной оккупанты арестовали всего 13 мужчин, отправили их в симферопольскую тюрьму и после ходатайства заведующей типографией отпустили всех по домам, что, по меньшей мере, удивительно.

Странно и то, что факт спасения заложников Ниной Грин подтвердили не тринадцать, а только четыре человека. Разумеется, и этих голосов для её оправдания вполне достаточно. Однако прозвучали они почему-то не в 1945 году, во время суда, а четырнадцать лет спустя, когда в реабилитационных хлопотах Нины Николаевны приняли участие члены Союза писателей СССР, юридически грамотные и авторитетные люди. Почему же старокрымские защитники Нины Николаевны не заступились за неё во время суда? Остаётся загадкой.

Миф второй: Нина Николаевна - связная партизанского отряда

Прежде всего - какого? На территории юго-восточного Крыма в период Великой Отечественной войны действовали Кировский, Старокрымский, Судакский и другие партизанские отряды. Нина Николаевна могла бы поддерживать связь с бойцами отряда старокрымского. Но через кого? В подпольной патриотической работе коммунистов и комсомольцев она участия не принимала и никакого отношения к ним не имела. Это подтвердили руководители секции старокрымских партизан. Значит, Н. Н. Грин действовала (если действовала) в одиночку, лично передавая сведения прямо в лес. Но как и когда? Партизан найти было непросто. Скрываясь от фашистов, они устраивали стоянки в труднодоступных местах, далёких от населённых пунктов. Чтобы передавать сведения в лес, Нине Николаевне пришлось бы время от времени покидать Старый Крым более чем на сутки. Совмещать такие путешествия с заведованием немецкой типографией было бы просто невозможно.

Против связи Н. Н. Грин с партизанами говорит и другое. В 1965-67 годах все участники партизанского и подпольного движения, проживающие в Старом Крыму, вступили в военно-научное общество «Секция партизан Крыма». Архив общества насчитывает 28 анкет старокрымчан - бойцов и связных. Анкеты с именем Нины Николаевны среди них нет.

Миф третий: чествование Н. Грин на праздновании юбилея А. С. Грина в Старом Крыму

Если притягивание Нины Николаевны к партизанскому движению можно объяснить попытками смыть с неё клеймо немецкой свастики, то фальшивое описание юбилея Грина в 1965 году друзьями его вдовы оправдать крайне трудно. Когда в 1985 году Юлия Александровна Первова поставила в своих «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» последнюю точку, участники и организаторы этого праздника пребывали в ясном уме и добром здравии. Автору было с кем согласовать свои мемуары, но этого сделано не было, и строчки её книги невольно просят очной ставки со свидетельствами старокрымчан.

«В один прекрасный день, - пишет Ю. А. Первова, - областные органы управления Крыма получили из Киева предписание - широко отметить юбилей Грина. Началась суета. Старокрымский кинотеатр «Прогресс» стал «Мечтой»; недалеко от здания гостиницы был построен новый открытый кинозал «Бригантина». На все запросы поспешно ответили и соответственно готовили места для гостей».

Со Старым Крымом я связана кровными узами, и потому заинтересовалась датой постройки упомянутых кинотеатров, знакомых мне с детства. Начальник отдела БТИ Старокрымского горисполокома, Маргарита Леонидовна Свидлова, заявила: кинозал «Бригантина» был построен ещё до начала Великой Отечественной войны. Точную дату постройки установить невозможно, так как архив довоенных зданий сгорел, но точно известно, что перестроен и реконструирован он был в 1948 году. Что касается кинотеатра «Мечта», то он был построен до 1967 года и никогда не был «Прогрессом». Итак, Юлия Первова сознательно допустила серьёзную фактическую ошибку.

За ней следуют и другие. Как удалось выяснить, инициатива празднования юбилея Грина в Старом Крыму возникла в самом городе, а не предписывалась «сверху». Организацией торжеств занимался местный отдел культуры - разумеется, с ведома горисполкома и райкома партии, как тогда было принято. Руководили организацией праздника заведующая городской детской библиотекой Александра Захаровна Круглова и директор кинотеатров «Бригантина» и «Мечта» Макар Маркович Заглинский. Александра Захаровна лично посещала Коктебель, чтобы пригласить на празднование юбилея писателей из Литфонда, в том числе - Сергея Смирнова. Об этом мне сообщили её коллеги-библиотекари и дочь, зритель и соучастник торжества, - Елена Алексеевна, врач, которая посещала Нину Николаевну в её доме.

Официальный характер праздника не допускал отсутствия на нем вдовы Грина, но жители города разъярились. По словам Марии Константиновны Гончаренко, люди готовились взять с собой тухлые яйца, чтобы забросать ими Нину Николаевну, если она появится в зале «Бригантины». Понимая, каким скандалом может обернуться вечер, А. З. Круглова и её помощники старились убедить приглашённых не сводить счёты с пожилой женщиной.

«Мама очень волновалась, - вспоминает Елена Алексеевна, - с одной стороны, на ней лежала ответственность за ход мероприятия, полного выступлений официальных лиц, писателей, поэтов, концертных номеров. А с другой - всё это грозило обернуться настоящим бунтом зрителей против Нины Николаевны, который надо было предотвратить и уладить. Мама и её коллеги беседовали с людьми по одному и группами. Между рядами в кинозале собирались разместить добровольных стражей порядка, чтобы успокоить волнение. И, надо сказать, что среди них не было никого, кто не читал бы и не любил произведения Грина. Прийти на праздник собиралась интеллигенция Старого Крыма… »

Нину Николаевну готовились привезти в последний момент, чтобы заранее не возмущать собравшихся, и посадить её не в президиуме, а в первом ряду, чтобы она не бросалась в глаза из зала.

«Я продолжаю по памяти, - пишет Ю. Первова, - нас повезли на так называемый юбилейный митинг в новорожденную «Бригантину» (курсив мой - В. К.). Мы сели в первом ряду. Зал был полон, в проходах стояли. На деревьях, окружавших кинотеатр, висели мальчишки».

Вспоминает Владимир Михайлович Осипов, фронтовик, историк, бывший директор Строкрымской средней школы: «К началу праздника Нина Николаевна опоздала. Её провели и посадили в первом ряду. В президиуме сидели руководители райкома партии и писатели. Юбилей уже начался, как вдруг Сергей Смирнов подошёл к первому ряду, поцеловал Нине Николаевне руку и повел её в президиум, чтобы посадить рядом с собой. Зал замер, наступила гробовая тишина».

Поступок Смирнова поверг всех в шок, но из уважения к нему пришлось смириться с происходящим. Тем парадоксальнее звучат откровения Юлии Первовой: «После секретаря поднялся Сергей Сергеевич Смирнов. «У Грина, - сказал он, - удивительная посмертная судьба. Кривая любви к нему читателя после многих лет забвения - не по вине читательской аудитории, скажем прямо, - идёт крещендо. Первый том шеститомника раскуплен. Ставится вопрос о повторном тираже. Здесь секретарь Кировского райисполкома изъяснялся в любви к Грину. Любовь эта вызывает у нас, писателей, известное сомнение: город, казалось бы, в самом деле, должен гордиться тем, что в нём поселился когда-то Александр Степанович Грин, в старокрымской земле похоронен. Но где же улица Грина? Почему его Домик не на государственном обеспечении? И здесь будет уместно сказать о беспримерном мужестве вдовы писателя Нины Николаевны Грин (зал взрывается аплодисментами, встаёт, а у меня вдруг запершило в горле…) За мужество, которая она проявила, добиваясь восстановления Домика из развалин, за вашу отвагу, за вашу работу для памяти Александра Степановича спасибо вам, дорогая Нина Николаевна! Все мы, любящие Грина, никогда не забудем того, что вы для него сделали». Смирнов целует руку Нины Николаевны, аудитория снова рукоплещет».

Если бы Смирнов произнёс хоть что-то подобное, аудитория взорвалась бы на самом деле - но вовсе не аплодисментами. Пригодились бы и запасённые тухлые яйца, и просто кулаки. Но, к счастью для всех, никаких откровенных восхвалений в адрес вдовы Грина не прозвучало, и художественный вечер прошёл ярко, волнующе и интеллигентно.

Миф четвёртый: похороны и перезахоронение Нины Николаевны

Нина Николаевна Миронова-Гриневская (Грин) скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. Ни у кого не было сомнений в том, что покоиться она должна в Старом Крыму, но похороны превратились в скандал. В своих «Воспоминаниях о Нине Николаевне Грин» Юлия Первова не скупилась на подробности: «Могила на кладбище была вырыта в метрах пятидесяти от могилы Грина. Опустили на верёвках гроб. Всё происходило в полном молчании. Мы стояли в стороне. Туристы рядом с нами. Рабочие насыпали холм. Сверху ткнули пирамиду кирпично-красного цвета. Оплёванные, обесчещенные, смотрели мы на это кощунство. У всех была одна мысль: «Перехоронить! Когда?»

В год столетнего юбилея Грина, в 1980-м, на его могиле положили новую надгробную плиту, увенчанную фигуркой «Бегущей по волнам» работы скульптора Татьяны Гагариной, а ещё спустя несколько лет надгробие объединило три имени - Александра Степановича, Ольги Алексеевны Мироновой и Нины Николаевны. И стало известно, что прах жены писателя якобы перенесён в его могилу.

Как пишет Юлия Первова, перезахоронение произошло в ночь с 22 на 23 октября 1971 года. Поклонники Нины Николаевны действовали тайком, но уже на следующий день постарались придать случившееся широкой огласке. Юлия Александровна призналась во всём своей старокрымской знакомой, Раисе Фёдоровне Колояниди, учительнице (позже - директору греческой школы), та сочла произошедшее кощунством и добилась расследования властей. Оно было закрытым - на оцеплённое солдатами кладбище не пустили ни одного постороннего человека. Тем, кто ждал снаружи, по факту сказали только одно: «Всё в порядке». Могила Грина якобы была вскрыта, но гроба Нины Николаевны в ней не оказалось.

31 мая 2013-го года в социальной сети «ВКонтакте» свои воспоминания о вторых похоронах Н. Н. Грин выложил Виктор Павленко, добровольный помощник Ю. Первовой и А. Верхмана. Обратим внимание ключевой фрагмент его рассказа. «Все тихо подошли к разрытой могиле Нины Николаевны, - пишет Виктор. - Один спустился, ему передали верёвки. Заправив их под гроб - что оказалось замысловатой задачей - подняли его легко и опустили рядом на землю. Очертания угадывались благодаря блеску звёзд. Распределились, и цинковый чертог вечного покоя осторожно взяли на плечи. Несомненно, это был кульминационный момент всего, что происходило тихой ночью на старокрымском кладбище».

Цинковый чертог вечного покоя в эту ночь вряд ли кто-то мог взять на плечи - хотя бы потому, что перед захоронением Нины Николаевны стальной гроб был вскрыт, и тело было предано земле в обычном «деревянном костюме», находившемся внутри цинкового. Вскрытый металл был вывезен прочь. Об этом свидетельствуют смотрители старокрымского кладбища, на котором никогда и никого не хоронили в цинке. Более того, сама Юлия Первова, называвшая себя душеприказчицей Нины Николаевны, в своих воспоминаниях цинковый гроб исключает: по её словам, в день похорон в домике Грина стоял гроб, обитый тёмно-красным глазетом. Павленко и Первова, описывая одно и то же событие, противоречат друг другу, хотя действовали вроде бы заодно и в одно и то же время.

Это и многие другие детали, естественные на первый взгляд, вызывали у меня массу сомнений. Можно ли осуществить раскрытие двух могил и имитировать их прежний вид за несколько часов в кромешной темноте, под проливным дождём? Кладбище, где похоронен Грин, находится в предгорье, и земля от мелких камней там тверда как цемент. На вскрытие обоих захоронений, как утверждают могильщики, должно было уйти не меньше шести часов. Затем доброхотам нужно было заполнить землёй яму, образовавшуюся на месте захоронения Нины Николаевны, насыпать свежий холм и углубить могилу самого Грина, чтобы в ней поместилось уже два гроба, и водрузить на место памятник писателю. Можно ли сделать такое на скорую руку? Вряд ли.

Миф пятый: разоблачение предыдущих

Поскольку неподалёку от той могилы, в которую опустили Нину Николаевну 3 октября 1970 года, много лет покоятся мои родственники, я не раз видела её памятник. Скромный, с овальной фотографией и табличкой, на которой была простая подпись: Н. Н. Грин. Ниже были выбиты даты жизни и смерти - так мне запомнилось. Знала я и другое: с тех пор, как память Нины Николаевны была увековечена там, где похоронен Александр Степанович, этот памятник словно бы исчез. Он уже давно не попадался на глаза. И всякий раз, не увидев его в день памяти усопших, я невольно вспоминала версию И. К. Мельникова о том, что партизаны посмертно отомстили вдове Грина, уничтожив эту могилу. Это вызывало ужас. Версия о перезахоронении неправдоподобна, о посмертном отмщении - чудовищна. И вот, спустя почти 45 лет с тех давних событий, 31 мая 2016 года, я попыталась найти место первого и, как кажется, единственно возможного захоронения Нины Николаевны.

Меня ждало потрясение. Оказавшись на нужном участке старокрымского городского кладбища, я заметила могилу времён Великой Отечественной войны - характерный для тех лет памятник. Но на низком бетонном надгробии зарос мхом крест, необычный для захоронений атеистических советских сороковых. Захотелось узнать, кто покоится в этом месте. Я осторожно очистила ото мха буквы, даты и не поверила своим глазам: Ольга Алексеевна Миронова, 1847-1944. Мать Нины Николаевны! Как могло оказаться здесь её надгробие? Ведь о том, что она похоронена с зятем, известно давным-давно и по всем источникам. Неужели она здесь, в таком неожиданном месте? У этого могла быть только одна причина - сопричастность… Переведя дыхание, я посмотрела на могилу слева от моего «найдёныша». Вот он, след от овальной фотографии, которой больше нет. И пустой прямоугольник на месте таблички с подписью. И полустёртые даты: 23.X.1894-27.IX.1970. Н. Н. Грин…

Кому понадобилось сбить портрет и имя с памятника вдове Грина? Не исчезнет ли со временем и сам обелиск? Чтобы защитить память Нины Николаевны, я, прямо с кладбища, направилась в горисполком Старого Крыма. Мэр города, Людмила Ивановна Гулящих, поняла меня и пообещала помощь: «Что бы ни делала Нина Грин в годы войны, она - человек и заслуживает человеческого отношения к своей памяти». В этот же день я узнала, что у похорон и перезахоронения есть ещё один свидетель - Пётр Афанасьевич Попченко, старожил города, сын бывшего директора кладбища и супруг директора нынешнего. Наш диалог стал новым откровением: мой собеседник подтвердил факт перезахоронения Н. Н. Грин. Но было оно совершенно иным.

«Нину Николаевну перезахоронили под вечер, во второй половине дня, - рассказывает Пётр Афанасьевич. - До этого выкопали могилку, в которой она покоится и сейчас. Раньше на могиле Грина была металлическая оградка, где они все втроём и были захоронены - супруги Грины и Ольга Алексеевна Миронова. Мать Нины Николаевны не перезахоранивали, она и теперь рядом с зятем. Надгробие после того, как установили стелу Бегущей по волнам, просто перенесли к могиле дочери, чтобы оно сохранилось. Готовили вечное пристанище для Нины Грин мой отец, Афанасий Алексеевич, и его друг. Приехали из Симферополя товарищи в гражданской одежде, представители КГБ, с полным комплектов документов для эксгумации - решением суда, бумагой из санэпидемстанции и т. д. Распорядились на кладбище никого не пускать, и всё прошло с трёх до пяти часов. Я видел, как всё было, потому что отец объяснил людям из КГБ, что я его сын, и мне позволили остаться».

Пётр Афанасьевич факт таинственного ночного перезахоронения отрицает - всё делалось с ведома властей при свете дня. Но перенесли гроб Нины Николаевны не из отдалённого сектора к кладбища - к Грину, а наоборот!

«Вначале её похоронили по-человечески, как положено, с мужем, - утверждает П. А. Попченко, - и только потом кто-то решил, что так нельзя: ведь она считалась врагом народа. Не думаю, что она была такой на самом деле, потому что хорошо помню Нину Николаевну. Маленького роста, обаятельная седая старушка, божий одуванчик. К тому же вряд ли на ней была какая-то вина, всё это ерунда: ведь она во время войны спасла от расстрела тринадцать человек, об этом сказано в Книге памяти. Если бы Нина Николаевна не поехала тогда в Симферополь, лежать бы им в сырой земле вместе с евреями и караимами…».

Все эти годы семья Попченко оберегала ту могилу Н. Н. Грин, куда перенесли её по воле визитёров в штатском: прожив трудную жизнь, она обрела право на покой за чертой бытия. Чтобы не искушать недругов своей подопечной, как и излишне рьяных «друзей», смотрители кладбища сделали всё для того, чтобы место второго захоронения Нины Николаевны было неприметным. О нём знают лишь те, кому хочется знать, кто придёт поклониться её памяти с чистым сердцем - без негодования или амбиций. Услышав это, я поневоле вспомнила слова М. Булгакова о том, что может быть предложено и что даровано…

Сегодня многие почитатели Грина готовы видеть в добрых героинях писателя черты его возлюбленной. Так, наверное, хотел бы и он сам, несмотря на то, что теперь с его Галатеи-Нины сброшены все покровы. И, наверное, там, где витают сейчас их души, звучат слова, обращённые к нам, живым и смертным, с просьбой забыть, смириться и простить. Мы прощаем.

Москва - Старый Крым. Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь-июль 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail:

Вы получите доступ к каждому произведению - 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

Она чудом отсидела 10-летний срок в студеных печорских и знойных астраханских лагерях. Выдержать помогла появившаяся в ней одержимость послужить памяти того единственно достойного, что было в ее жизни, с момента, когда они с Грином случайно столкнулись на улице и до его ухода из жизни. Оттуда, откуда, может быть, видно все, в страшную черную яму ее падения кто-то направил концентрированный солнечный лучик. И этот лучик согревал её...а еще любовь. Любовь к своему единственному, капитану Грину!

4 июня 1955 года по лагерному радио Нина Грин услышала сообщение о возобновлении на советской сцене балета "Алые паруса". В повести-сказке волшебник сказал девочке Ассоль: "Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе".

И чудо произошло, однажды после освобождения, жену Грина пригласили в филиал Большого театра на балет "Алые паруса", в котором танцевала Лепешинская. Нина Николаевна была уже седой, но по-прежнему красивой женщиной. Вдруг на весь зал объявили: "Здесь, среди нас, присутствует сама Ассоль". Свет софитов буквально залил ложу, в которой она сидели. Раздался шквал аплодисментов. Нине Николаевне бросали в ложу огромные букеты. Ассоль-сказка, Ассоль-быль по-прежнему была нужна людям...

Нина Николаевна Грин - именно ей писатель посвятил своё самое романтическое произведение "Алые паруса"...Именно она и была для него прототипом той самой Ассоль, девочки мечтающей о счастье, о принце и корабле с алыми парусами...

Когда Нина с Александром познакомились, ей было 23, а ему 37. Они встретились случайно на Невском и прожили счастливую жизнь. Чувствам их трудно не позавидовать, хоть, по большему обывательскому счету, и завидовать-то было нечему. Жили они очень трудно.

Она разглядела в нем писателя и романтика, потому что у самой душа была чистая, сильная...Он любил в ней красоту, наивность и чистоту юной души. Сам Грин был человеком внешне очень суровым...У неё уже был опыт неудачной семейной жизни. Её первый муж погиб на войне. За его плечами тоже был брак и тяжелая жизнь...

Александр Грин, тогда еще, Александр Гринеский, родился в семье польского ссыльного дворянина, участника восстания 1863-го года Степана Гриневского. После смерти матери обстановка в семье стала тяжёлой, будущий классик не мог ужиться с мачехой, новыми родственниками, сбегал из дома. Из реального училища его выгнали. Пришлось устраиваться в городское училище, но и его окончил с большим трудом и в 15-летнем возрасте отправился в Одессу, поскольку с раннего детства грезил морями и дальними странами. Был рыбаком, матросом, лесорубом, чернорабочим, работал на нефтяных промыслах в Баку, мыл золото на Урале, но больше всего бродяжничал с котомкой на плечах, в которой часто не было еды, но всегда были книги.

Шесть лет скитаний по ночлежкам, аресты, случайные лихие попутчики, лихорадка, малярия измучили Грина, и он добровольцем пошёл в армию. Армейская жизнь оказалась не лучше, он вступил в партию эсеров и дезертировал. С партийной кличкой «Долговязый», Грин искренне отдаёт все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов он отказывается.

В документах полиции Грин характеризуется как «натура замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью». В январе 1904 года министр внутренних дел В. К. Плеве, незадолго до эсеровского покушения на него, получил от военного министра А. Н. Куропаткина донесение о том, что в Севастополе задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским». Потом — арест. После двух лет каторжной тюрьмы пришла амнистия 1905 года, через полгода новый арест, потом ссылка в Сибирь, побег, нелегальная работа.

Затем снова тюрьма, ссылка, столичная богема, из-за которой пришлось расстаться с первой женой. Потом Грин скрывался в Финляндии под чужой фамилией. В полицейских ориентировках была указана его особая примета: на груди татуировка шхуны с двумя парусами. И этот мир парусников, моря, солнца, дружбы и верности оказался Грину ближе, чем идея революции. Он начал писать романтические рассказы о путешествиях и таинственных странах. Горький, а потом Куприн помогали с публикацией.

Октябрьскую революцию Грин не принял, даже написал несколько критических произведений. Умирал от голода и болезней и в самые трудные времена писал “Алые паруса”. В очередной раз спас его Горький. Жизнь понемногу налаживалась, его печатали, был заработок, но затягивала разгульная жизнь.
Грин был мрачным, неулыбчивым человеком, но его солнечные книги остались самой яркой романтической страницей русской литературы. Хорошо написал Даниил Гранин:

“Когда дни начинают пылиться и краски блёкнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Всё становится светлым, ярким, всё снова таинственно волнует, как в детстве”

В 1924 году, спасая от богемы, Нина Николаевна увезла его в Феодосию. Это были самые спокойные и счастливые дни писателя, он вернулся к шуму волн, к детским мечтам. В Крыму он написал свои романы, сотни рассказов. Супруги Грин переехали в Старый Крым из Феодосии 23 ноября 1930 года. Жили в съёмных квартирах.

Однажды Александр Степанович сказал: "Сменить бы, Нинуша, нам квартиру. Надоел этот тёмный угол, хочу простора глазам..." . В июне 1932 года Нина Николаевна, купила домик в Старом Крыму, даже не купила, обменяла его на золотые часики, когда-то давно подаренные ей Александром Степановичем. Этот было единственное собственное жильё писателя, где он провел последний месяц своей жизни. Грина перевезли сюда уже тяжело больного в начале июня 1932 года. Впервые не в чужой - в собственный дом, пусть даже маленький, саманный, без электричества, с земляными полами. Домик посреди сада, с южным солнечным окном...

Грин очень обрадовался новому жилищу: «Давно я не чувствовал такого светлого мира. Здесь дико, но в этой дикости — покой. И хозяев нет» . Из раскрытого окна он любовался видом окрестных гор.

Но это счастье увы, было недолгим... Казалось, все беды ополчились против них. Положение семьи Грин в этот период было настолько катастрофическим, что вынуждало их обращаться за финансовой помощью во все инстанции, а также к своим друзьям и знакомым. Грин в сентябре пишет письмо М. Горькому с просьбой оказать личное содействие в назначении пенсии и выдачи единовременное пособии на лечение в сумме 1000 руб.

Нина Николаевна обращалась за помощью к М. Волошину, но тот сам был болен, тоже голодал и, кстати, пережил своего товарища лишь на месяц. Лишь немногие откликнулись на гриновские беды, среди которых были писатели И. Новиков и Н. Тихонов, а также первая жена Грина, Вера Павловна Калицкая.

В эти же сентябрьские дни Нина Николаевна пишет письмо писателя Г. Шенгели, в котором сообщает, что у Грина открылся легочный туберкулез в острой форме: «Мы бедствуем, болеем, нуждаемся и недоедаем»!

Бюрократические препоны в сочетании с равнодушием литературных чиновников мешают своевременно реагировать на эти крики о помощи. Лишь 1 июля принимается решение о назначении А. С. Грину персональной пенсии в размере 150 рублей, которую он так и не успел получить. 8 июля 1932 года он скончался.

Какое потрясающе-пронзительное фото! В 60-х годах это фото увидела школьница из Ленинграда Таня Рождественская и свое потрясение выплеснула в стихи:

Он лежал на узкой постели,
Повернувшись лицом к окну.
Золотые ласточки пели
Догорающую весну.

Где-то море ласкало берег.
Расстилалось пеной у ног.
Он лежал, не желая верить,
Что увидеть моря не мог.

Сонный ветер лег у порога,
Городок утонул в жаре,
И колючая «недотрога»
У скрипучих росла дверей.

Взгляд тяжел и уже неясен...
Он устал от жестоких мук.
Но вставал, до боли прекрасен,
Мир, пригрезившийся ему.

Где морями шли капитаны,
Где от счастья пели глаза,
И от Лисса до Зурбагана
Ветром полнились паруса...

Человек умирал, не зная,
Что ко всем берегам земли
Шли, как алая птичья стая,
Им придуманные корабли.

И как завещание звучат его слова: «Я одинок. Все одиноки. Я умру. Все умрут. Тоже порядок, но скверного качества. Я хочу беспорядка… У меня путаются в голове три вещи: жизнь, смерть и любовь - за что выпить?». «Пью за ожидание смерти, называемое жизнью».

Автограф Грина и оттиск его печатки

Смерть мужа стала для Нины Николаевны страшной катастрофой: она даже на время теряет память. Дальше все как в жутком кино: сумасшедшая мать, немцы, смерть мамы, лагеря...

После смерти писателя, в 1932 году она живет с больной матерью в Старом Крыму. Здесь же их застала оккупация в 1941 году. Первое время жили, продавая старые вещи. Когда продавать стало нечего, пришлось искать работу. А какую работу можно было найти слабой интеллигентной женщине в оккупированном Крыму? Нина Николаевна считала, что ей еще повезло - подвернулось место корректора в типографии открытой при немцах газетенки. Знать бы, чем обернется это "везение" в будущем...

Никаких заметок, прославляющих "новый порядок", она, естественно, не писала и писать не могла. При любом режиме корректор - самая скромная должность, от которой мало что зависит. Но именно сотрудничество с немцами было поставлено ей в вину после войны. Плюс еще пребывание на невольничьих работах в Германии, куда Нину Николаевну вместе с другими местными жителями насильно увезли в 1944 году.

Там она находилась в лагере под Бреслау. Воспользовавшись бомбежкой союзников, в 1945-м бежала, с трудом добралась обратно в свой любимый Крым. А вскоре снова угодила в лагерь - теперь уже сталинский. Не помогло даже свидетельство очевидцев о том, что в годы войны жена Грина лично спасла жизнь 13 человек, взятых в заложники после убийства немецкого офицера: Нина Николаевна бросилась в управу и каким-то чудом упросила городского голову выпустить их на свободу...

Кто встречался с ней в лагерной жизни, тот навсегда сохранил о Нине Николаевне трогательные воспоминания. Она и в этих нечеловеческих условиях была непоколебимо романтичной душой. В лагере Грин работала в больнице вместе с Татьяной Тюриной: «Нина Николаевна имела авторитет у персонала и зэков, самых отпетых» . Врач Всеволод Король: «...В университете у нас был предмет «врачебная этика», но Вы были первым человеком, встреченным мной, который применял эту этику в жизни... , так как, забыв, как Вы ухаживали за этим больным воришкой, я забыл бы одну из самых красивых картин человеколюбия...»

Даже после смерти Грина Нина Николаевна продолжала безумно любить своего мужа. В лагере она бережно хранила его фотографию, чудом уцелевшую после бесчисленных обысков...

Потом ее перевели в жуткий астраханский лагерь, куда отправляли самых изможденных — умирать или тех, кто провинился.

И наконец — свобода! Казалось бы, несчастья кончились, но они не имели конца. Вскоре свободная жизнь доведет ее до состояния, о котором она скажет: «Все в душе — как куча разорванных окровавленных тряпок». Выжить ей помогли любовь и надежда на создание дома-музея Грина...

Власти Старого Крыма упорно не хотели возвращать домик Грина его законной хозяйке. После ареста Нины Николаевны он перешел к председателю местного исполкома и использовался как сарай. Несколько лет понадобилось Нине Николаевне, чтобы восстановить справедливость и создать в этом доме маленький Музей Грина.

Давняя клевета, увы, не отпустила жену Грина и после ее смерти. Нина Николаевна скончалась в Киеве 27 сентября 1970 года. В своём завещании она просила похоронить ее в семейной ограде между могилами ее матери и ее мужа. Но власти Старого Крыма не разрешили выполнить волю покойной. Место для неудобной покойницы подобрали где-то на окраине кладбища.

Согласно легенде, которая до сих пор бытует среди любителей творчества Грина, Через год, в октябре 1971 г., Юлия Первова, Александр Верхман и еще четверо отважных собрались на старокрымском кладбище. Женщину поставили, как говорится в таких случаях, "на стреме".

"Ночью, слава Богу, поднялся страшный ветер, он заглушал стук саперных лопаток о камни, которых в земле было огромное количество. «Операция» прошла, если так уместно выразиться, успешно. Старый Крым спал спокойно, и его стражи порядка ни о чем не догадывались. Гроб несли сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перезахоронила", — пишет Юлия Первова. Через год на квартире одного из участников этих событий был проведен обыск и найден дневник. Всех вызывали, запугивали, но никого не посадили. То ли решили не афишировать происшедшее, то ли не смогли подобрать соответствующую статью в Уголовном кодексе.

Но вскоре история вновь скорчила страшную гримасу. В 1998 г. в местном пункте приема металла нашли части знаменитого памятника. Добывая цветной металл, вандал изуродовал фигуру девушки, символизирующую Бегущую по волнам. И говорят, этот человек оказался внуком бывшего начальника МГБ, через руки которого и проходило в свое время дело Нины Грин...

Так и покоятся они сейчас в одной могиле - Ассоль и её капитан Грин.

P.S. В 2001 году, через 30 лет после смерти, Н.Н. Грин была реабилитирована.

Цитата сообщения

Мы с тобой идём одной дорогой.
Наша цель - любовь свою хранить.
Мы свою любовь давно у Бога
- Каждый врозь - просили подарить.
А.С. Грин

«Ты мне дала столько радости, смеха, нежности и даже поводов иначе от-носиться к жизни,

чем было у меня раньше, что я стою, как в цветах и вол-нах, а над головой птичья стая.

На сердце у меня весело и светло».

Так писал Александр Грин той, которой посвятил фейерию «Алые паруса», -

Нине Нико-лаевне Грин, своей третьей жене.

Они познакомились в начале зимы 1918 года, голодного и холодного года гражданской войны.Она - совсем молода и очень красива, работает в газете «Петроградское эхо»
В редакции Нина Николаевна и увидела впервые длин-ного худого человека с очень узким носом, с бледным лицом, изборождённым мелкими и крупными морщинами.
Узкое чёрное пальто с поднятым ворот-ником, высокая - тоже чёрная - меховая шапка усугубляют сходство посети-теля с католическим пастором.
Невозможно представить, что этот человек хотя бы иногда смеётся. Знакомство было кратковременным и в её душе почти не оставило следа.
Когда после прогулки они прощались у памятника Стерегущему, Александр Степанович вручил девушке стихи:

Когда, одинокий, я мрачен и тих,
Скользит неглубокий подавленный стих,
Нет счастья и радости в нём,
Глубокая ночь за окном...
Кто вас раз увидел, тому не забыть,
Как надо любить.
И вы, дорогая, являетесь мне,
Как солнечный зайчик на тёмной стене.
Угасли надежды,
Я вечно один,
Но всё-таки ваш паладин.

Эти стихи Нина Николаевна хранила до конца своих дней.
Она всегда считала мужа не только замечательным писателем, но и поэтом милостью Божьей. Между первой и второй встречей миновала целая эпоха.
Летом 1919 года Грина, как не дос-тигшего сорокалетнего возраста, мобилизовали в Красную армию.
В своём солдатском мешке он нес пару портянок, смену белья и рукопись повести «Алые паруса».
Потом - сыпной тиф, лазарет, физическое истощение, в мае 1920 года Грина выписали из госпиталя на улицу. Шатаясь от слабости, он бродил по Пет-рограду, не зная, где переночевать.
Спас Горький.
Он настоял, чтобы почти ни-кому не известного, но талантливого автора приняли в члены Дома искусств, убежища для литераторов бесприютного, недоедающего послевоенного Пет-рограда.
Грин сразу получил и паёк, и тёплую меблированную комнату.
Это на-поминало волшебный сон.
Обстановка была очень скромной: маленький кухон-ный стол да узкая кровать, на которой спал Грин, укрываясь потрёпанным паль-то.
Повсюду валялись рукописи. Работал Грин мученически, ходил по комнате, весь окутанный клубами дешёвого папиросного дыма. Садился писать, с тру-дом удерживая в замёрзших пальцах перо, на листе появлялись две-три строч-ки - и снова мучительная пауза. Он вставал и подходил к окну. За стеклом в морозном воздухе медленно кружились редкие снежинки. Грин долго следил за их полётом, потом вновь садился к столу и создавал совсем иной мир, сказоч-ный, утончённый, богатый цветами, запахами и чувствами.

Для окружающих Грин был загадоч-ной личностью, грубоватый, замкну-тый, нелюдимый. А ему и не требова-лось общение с праздными людьми, хо-телось, чтобы его оставили в покое и не мешали думать о своём. Он настолько радовался сухому и уютному жилью, крыше над головой, что почти никуда не выходил. Только изредка - в изда-тельство. Во время вынужденной про-гулки по Невскому проспекту Грин и Нина Николаевна столкнулись лицом к лицу.
Перед ней стоял уже пожилой человек, всё в том же чёрном пальто с под-нятым воротником.
Потом писатель признался жене: «Расставшись с тобой, я пошёл дальше с чувством тепла и све-та в душе.

«Вот это наконец-то она»,- думал я».

Александр Грин в 1910 году

Нина Николаевна в промежутках между дежурствами - теперь она работает одновременно в двух больницах - заходит в Дом искусств.
Грин или ждёт её у себя, или оставляет блюдечко с лакомствами, букетик цветов в ма-ленькой чарочке и нежную записку с тысячью извинений и просьбой подож-дать.
В предчувствии встречи рождаются стихи:

Дверь закрыта, лампа зажжена,
Вечером ко мне придёт она,
Больше нет бесцельных, тусклых дней,
Я сижу и думаю о ней.
В этот день она даст руку мне,
Доверяясь тихо и вполне.
Страшный мир свирепствует вокруг.
Приходи, прекрасный, милый друг.
Приходи! Я жду тебя давно.
Было так уныло и темно,
Но настала зимняя весна.

Лёгкий стук... Пришла моя жена.
Пять, и шесть... и восемь лет пройдёт,
А она, такая же, войдёт,
И такой же точно буду я ... Хорошо, любимая моя.

Грину кажется, что с появле-нием Нины Николаевны вся убо-гая, серая, нищенская обстанов-ка его комнаты меняется вол-шебным образом, наполняется теплом, светом, уютом. Жена поэта Ивана Рукавиш-никова, на глазах которой зарождался роман, посчитала себя обязанной предупредить молодую неопытную женщину: « К Вам неравнодушен Грин. Берегитесь его, он опасный человек: был на каторге за убийство своей жены.И вообще прошлое его очень тёмное: говорят, что, будучи матросом, он где-то в Африке убил английского капи-тана и украл у него чемодан с рукописями. Знает английский язык, но тщательно скрывает это, а рукописи постепенно печатает как свои».К слову сказать, упомянутая жена Грина, Вера Павловна, тем временем здравствовала со своим мужем, инженером Калицким, тут же в Петербурге.

Замкнутый, всегда сосредоточенный писатель, не склонный к пустым разговорам, был окружен со всех сторон самыми нелепыми и чудовищными легендами, но не друзьями.
Очень одинокий, встречу с Ниной Николаевной он принял как неожиданный подарок неласковой судьбы.
В душе же Нины Николаевны, любовь зарождалась постепенно.
Она прежде всего, искала в нём, старшем и более опытном, защиту и опору в нелёгкой жизни, любила его как писателя.
Семейную жизнь они начали 8 марта 1921 года.
Александр Степанович не раз предлагал оформить их отношения официально, но всякий раз получал отказ: «Сашенька, я буду тебе хорошей женой и без всяких обязательств, только люби меня всем сердцем, как мне надо: без ревности, недоверия.
И тебя не сделает лучшим мужем подписанная бумажка или венцы над голо-вой.
Но зато у меня так хорошо и чисто на душе: я свободна и, если увижу, что мы не подходим друг другу, могу, не боясь, тебе это сказать и уйти от тебя. Нет на мне цепей, и на тебе тоже».
Но Грин не сдался.
20 мая, в чудесный, солнечный, тёплый день, он попросил Нину Николаевну прогуляться и зайти с ним в одно учреждение.
На двери большой неуютной комнаты было напи-сано «ЗАГС», но Нине Николаевне оно ничего не говорило: она ещё не успела привыкнуть к сокращённым названиям, во множестве появившимся в пер-вые годы советской власти.
Только в комнате, взяв Нину за руку и посмотрев в её глаза нежным взглядом так, что у женщи-ны на душе стало хорошо и спокойно, Грин признался: «Ниночка, друг мой, не сердись на меня. Я привёл тебя туда, где записы-вают браки... Для моей души необходимо, чтобы брак наш был оформлен, и я серд-цем прошу тебя: не откажи мне в этом. Ни-когда, ни в чём я тебя неволить не буду, верь мне. Подойдём к этой женщине и оформим нашу близость. Потом я скажу тебе все хорошие и нежные слова, на коле-нях попрошу прощения, что обманом за-вёл тебя сюда».
Нина Николаевна, испытав вдруг сильное волнение, не смогла обидеть его отказом.

Когда из тёмной комнаты молодожёны вышли на залитую солнцем улицу, на душе Нины Николаевны стало совсем светло.
Александр Степанович объяснял, что для него, старого одинокого бродяги, нужна ка-кая-то внутренняя опора, нужно чувство дома, семьи, извинялся за свой обман.
Так, тихо разговаривая, они дошли до церкви Благовещенья у Конногвардейского бульвара, обошли её вокруг и с чистым сердцем и верой поцеловали иконки на её фасаде.
Это и было их вен-чание.
Поженившись, первое время жили раздельно.
Нина Николаевна - у мате-ри в Лигово.
Чтобы порадовать молодую жену букетиком фиалок и конфета-ми, Грин продавал если не свои рукописи, то какие-нибудь вещи.
Наконец, через два года после женитьбы, Александр Степанович сумел при-гласить супругу в свадебное путешествие:
журнал «Красная Нива» купил ро-ман «Блистающий мир».
- Давай сделаем из нашего «Блистающего мира» не комоды и кресла, а ве-сёлое путешествие, - предложил Грин.
Он страстно любил Юг, Крым.
Обменяв быстро обесценивавшиеся ассиг-нации на золотые червонцы, Грин пообещал жене, что они не вернутся в Пет-роград, пока не истратят «всего этого блеска».
И отправились в Севастополь.

Вокзал, расположенный в амфитеатре домов со светящимися вечерними окнами.
Крупные южные звёзды над головой и душистый полумрак - так встретил Гринов Севастополь.
Остановились в гостинице напротив здания Института физических мето-дов лечения (Инфизмета).
Первым делом Грин повёл жену на Графскую при-стань.
Здесь много лет назад он, тогда эсер Александр Гриневский, был арес-тован за революционную пропаганду в царской армии и на флоте.

Нина Николаевна никогда не была в Крыму. Юг её тоже покорил. Особенно - изобилием красок, продуктов после сырого, серого, малокровного Петрогра-да.
Из Севастополя отправились в Балаклаву, а оттуда на пароходе - в Ялту.
Путешествие не было долгим.
Но в памяти её ярко запечатлелись севастополь-ская синяя бухта, покрытая разноцветными парусами, и южный базар с его сочной яркостью, и цветущие магнолии, и великолепные виллы, дворцы и про-сто белые домики, в живописном беспорядке разбросанные по склонам гор.
Помимо радующих сердце воспоминаний, Грины привезли в Петроград множество длинных коробок с удивительным табаком, золотистым, душистым и тонко нарезанным.
Не удивительно, что когда встал вопрос о переезде на юг навсегда, Нина Николаевна сразу согласилась.
Вот только где поселиться? Александр Степанович склонялся к Феодосии.
За советом обратились к Волошину, тот испуганно замахал руками:
- Что вы! Что вы! В Феодосии до сих пор голод, жарят из человечины кот-леты.
Окинув взглядом тучную комплекцию поэта, Грин справедливо рассудил, что если тот не пошёл на лакомое блюдо, то из худосочной четы тем более ничего не приготовишь.
И засобирались в дорогу.
10 мая 1924 года втроём - писатель с женой и тёщей - прибыли в Феодосию.
Вначале поселились на втором этаже гостиницы «Астория».
Из окон было вид-но море, не северное, серо-зелёное, а синее-синее. Медово пахло цветущими акациями.
И рядом - всё тот же шумный южный базар.
Жизнь в Крыму оказалась значительно дешевле, чем в столице, но всё рав-но деньги таяли как снег. Именно в период обустройства в Феодосии Грин остро ощутил, как изменилось отношение власти к его творчеству.
Российс-кая Ассоциация Пролетарских писателей (РАПП) требует произведений «на злобу дня», которых он не может дать. Всё чаще приходится обращаться к местным ростовщикам: на какое-то время это помогает отодвинуть матери-альные бедствия.

Наконец, благодаря продаже в Москве нескольких рассказов и романа, Гри-ну удаётся купить трёхкомнатную квартирку.
В первый раз сорокачетырёхлетний писатель приобрёл собственное жильё.
Он принялся обустраивать его, не жалея средств: сначала сделал ремонт, потом провёл электричество (в то время почти вся Феодосия пользовалась коптящими керосинками).
Из мебе-ли приобрели три английских лазаретных койки, дешёвых и некрасивых, три таких же недорогих венских стула, столовый и ломберный столы и два клеён-чатых, немного порванных кресла.

Дом -музей А .Грина в г. Феодосия. Щеглов М. Корабли А . Грина .

Однажды он признался Нине Николаевне, своему «Котофейчику», что его жизненный идеал - шалаш в лесу у озера или реки, в шалаше жена варит пищу и ждёт его. А он, охотник и добытчик, поёт ей красивые песни.
Грин не позволял Котофейчику не только устраиваться на службу, но даже убирать в квартире.
Мыть полы - ей?! Да ведь это непосильный труд!
Поэтому, делая всё-таки тайком уборки в рабочей комнате мужа, Нина Николаевна не выб-расывала все собранные с пола окурки: тщательно протерев половицы и ме-бель, она разбрасывала их опять, только в меньшем количестве.
Грины жили обособленно, почти ни с кем не общаясь.
При малейшей воз-можности Александр Степанович покупал книги.
По вечерам читал их жене, пока та рукодельничала.
Стены украшали множество литографий под стек-лом, изображающих экзотические путешествия.
Его любимое занятие по-прежне-му - путешествие «по светлым странам своего воображения».
Но в реальнос-ти жить всё тяжелее и тяжелее.
То и дело Грин отправлялся в Москву с рукописями новых произведений, но издательства отделываются ни к чему не обязывающими похвалами.
Красиво, ярко, увлекательно, но... несовременно. Вот если бы что-нибудь о про-мышленности, строительстве, колхозах - можно было бы напечатать. А это!.. Уни-жаясь, теряя надежду, Грин ходил из ре-дакции в редакцию.
Наконец по очеред-ному сбивчивому и многословному пись-му, написанному под диктовку чужой рукой, Нина Николаевна с ужасом пони-мает, что у мужа начался очередной за-пой.Он возвратился домой отёкший, с бесцветными глазами и набухшими ве-нами на руках.
Нина Николаевна выбе-жала на улицу, заслышав грохот пролёт-ки по мостовой.
- Денег выручил совсем немного... Но так соскучился по тебе, что не мог доль-ше оставаться в Москве.
Она бросилась ему на шею:
- Милый, дорогой! Радость моя!
Пристрастие к «мерзкому питью» му-чило Александра Степановича, но избавиться от тяги к бутылке совсем он не мог.
Понимал, что обижает Нину Николаевну, огорчает ту единственную дорогую ему женщину которая «для жизни светлой создана».
В от-чаянии молился, прося Господа со-хранить так нежданно выпавшее ему счастье, сохранить его любовь:

«Люблю её, о, Господи, прости!

Ты дал мне сам любовь святую,

так со-храни её и защити,

раз сделать так сам не могу я.

Мне не о чем тебя теперь просить,

лишь чуда разве в об-разе любимой,

чтоб помогла разру-шенному жить,

хотя бы в боли не-стерпимой.

Её люблю, люблю - и это всё,

что есть во мне сильнее нака-занья,

прими, о, Господи, прокля-тие моё,

мне посланное в день стра-данья!

Сними его, не поздно ведь ещё,

моё желание исправиться огромно,

хотя и то моление моё,

как неуместное, нескромно.

О чём просить? Чего я заслужил?

Презренья только заслужил я,

но видит Бог, я, Господи, любил

и верным даже в мыслях был я.

Её люблю я, так люблю давно,

как снилось мне ещё ребёнком,

что с этакой любовью суждено

мне жизнь узнать родной и звонкой.

Спаси её, спаси её, мой Бог,

избавь её от злых людей и бедствий,

тогда я буду знать, что ты помог

моей душе в лихую ночь молебствий.

Спаси её, я об одном прошу,

о малом дитятке твоём родимом,

о солнышке усталеньком твоём,

о ненаглядном и лю-бимом».

Весной 1931 года доктор Федотов впервые предупреждает писателя: «Про-должая пьянствовать, вы рискуете жизнью». Грин отделался шуткой, не вос-приняв эти слова всерьёз.
Единственный продукт, который Грин в Феодосии имел в достатке - чай.
Об этом заботилась Нина Николаевна, зная, что без чудодейственного на-питка муж не может работать. Достать хорошие сорта было нелегко. Узнав, что в одном из феодосийских магазинчиков появился любимый Грином вы-сококачественный сорт, она бежала туда и потом, заварив сразу в пяти ста-канах, несла их на подносе к писательскому столу.

А между тем уже вещи идут в обмен на продукты. Скрывая от мужа, Нина Николаевна вяжет вместе с матерью платки, береты и сбывает их на рынке и по окрестным деревням за мизерную цену. Но на хлеб хватает.
Вернувшись, уставшая, но довольная, говорит, что удачно обменяла вещи.

«Потерпим, Нинуша? Потерпим, Сашенька. Ты прав.»
Он до конца дней считал, что оставаться самим собой в любых условиях - редкое счастье, которого удостаиваются немногие.
Прежде чем написать «Бегущую по волнам», Грин на первом листе вывел посвящение жене.
Почему «посвящаю», а не «дарю»? - удивилась Нина Николаевна.
Она не хотела, чтобы посвящение было напечатано.
Неужели ты не понимаешь, глупенькая! Ведь ты - моя Дэзи.

От нужды, регулярных выпивок, сигарет он стремительно старел. Однажды, гуляя по набережной, они услышали сзади: - Такая красивая женщина - и под руку со стариком! Нина Николаевна носила старомодные платья, прикрывающие голень, муж терпеть не мог современных укороченных. Прохожие посматривали недоумённо, а женщины пожимали плечами, посмеивались. Но именно такие платья нравились Александру Степановичу!

Переезд в Старый Крым в 1930 году предшествовал серьёзному ухудшению здоровья.

Когда, наконец, Грин приезжает в Феодосию для обследова-ния, он уже не может передвигаться сам.
И, чтобы не упал на рентгеновский экран, жена стоит на коленях рядом, придерживая его за бёдра.
Первоначаль-ный диагноз - туберкулёз, затем - рак. Незадолго до смерти писатель пере-бирается в деревянный домик с чудесным просторным двором, заросшим яблонями и цветущими кустами.

Дом-музей А.Грина в Старом Крыму. Фото Е. Кассина и М. Редькина

Избушка, прежде принадлежала монахиням, Нина Николаевна оформила купчую, отдав золотые часики, подаренные му-жем в лучшие времена. Из окна комнаты, в которой стояла кровать Грина открывался прекрасный вид на юг и горы, покрытые лесом, больной подолгу любовался этой красотой.

Я болен, лежу и пишу, а Она
Подсматривать к двери приходит;
Я болен лежу,- но любовь не больна, -
Она карандаш этот водит.

Нине Николаевне и самой серьёзно нездоровится.
Ещё зимой были сдела-ны две операции в Феодосии.
Тогда, лёжа в больнице, она получила от Грина из Старого Крыма стихотворение, начинающееся словами: «Приезжай, род-ная крошка...». Одевшись, вышла пешком домой, в пургу.
Когда среди ночи добралась до дома, проваливаясь в снегу, оказалось, что ботинки, чулки - всё насквозь промокло. Грин сидел в постели, протягивая навстречу ей худые руки с набухшими венами. Больше они не разлучались. До того июльского дня, когда Александра Степановича вынесли из залитого солнцем зелёного дворика и понесли на старокрымское кладбище.

Нина Николаевна прожила в браке с Александром Грином одиннадцать лет. И брак этот считала счастливым. В 1929 году она писала мужу: «Милый ты мой, любимый, крепкий друг, очень мне с тобой жить хорошо. Если бы не дрянь со стороны, как нам было бы светло!»
Спустя год после его смерти Нина Николаевна выразила свои горестные чувства в стихотворении:

Ты ушёл... Сначала незаметным
Показался мне тяжёлый твой уход.
Тело отдыхало, а душа молчала.
Горе, не терзая, думалось, пройдёт.

Но шли дни, и сердце заболело
Острою мучительной тоской.
Мне хотелось, сбросив тяжесть тела,
Быть всегда, мой милый друг, с тобой...

Нет тебя, и нет сиянья счастья,
Нет горенья творческих минут.
На земле осталось только тело.
Жадное до жизни, наслажденья
И ничтожное в своих желаньях...

Ты ушёл, и нет тебя со мною,

Но душа моя, мой милый друг, всегда с тобою.

Милая, энергичная, чуткая, умная, жизнерадостная женщина, Нина Ни-колаевна сумела приноровиться к нелёгкому характеру Александра Степано-вича, не теряя собственного «я», и сделала его жизнь светлой, уютной, счаст-ливой.
В этом ей помогла великая сила любви.
После смерти Грина оставши-еся ей годы она посвятила сохранению памяти о нём среди людей, созданию музея в Старом Крыму, в основу которого легли сохранённые Ниной Никола-евной рукописи и письма выдающегося писателя.

http://www.strannik.crimea.ua/ru/hroniki/stati/355-krym-istorii-ljubvi-a-grin

Бегущие по волнам

Отсидев 10 лет в сталинских лагерях за измену Родине, вдова писателя Александра Грина Нина Николаевна сказала о себе: "Бела, как лунь, лыса, как столетний кутила"

Ровно 130 лет назад, 23 августа 1880 года, родился знаменитый советский романтик и мечтатель Александр Степанович Грин

Он подарил нам множество историй, никогда не происходивших в действительности, но рассказанных им так, будто ничего реальнее в нашей жизни не было. "Алые паруса", "Джесси и Маргиану", "Бегущую по волнам" Александр Грин (Гриневский) посвятил своей третьей жене Нине. Помните его строки: "В Зурбагане, в горной, дикой удивительной стране, я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне..."? После смерти мужа Нина Николаевна призналась: "Он меня крепко идеализировал". Отдельные материалы из уголовного дела Нины Грин уже обнародованы. Но до сих пор догадки о "темных" годах ее жизни варьируются в диапазоне от "сотрудничала с партизанскими отрядами" до "выдавала немцам партизан". Поэтому некоторые крымчане, по долгу службы знакомые с архивными документами, высказывали опасение: не бросит ли эта публикация тень на светлую память выдающегося писателя? Не разрушит ли образ той, которая была ему путеводной звездой? Уверена, что нет. Этот рассказ просто заставит нас задуматься о страшном времени, которое никогда не должно повториться.

НА ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ВРАЧЕЙ ГРИН ТОЛЬКО УСМЕХАЛСЯ: "У НАС В РОДУ ВСЕ ПИЛИ И ДОЛГО ЖИЛИ"

Нина Николаевна Грин, урожденная Миронова, дочь бухгалтера железной дороги, окончившая гимназию с отличием, в течение 11 лет супруга Александра Грина, еще при жизни привлекала внимание литературоведов, писателей и просто любителей словесности. Все искали в ее облике ту "привлекательную ясность существа, отмеченного гармонической цельностью", которой наделил Автор почти всех своих героинь.

В год смерти мужа ей исполнилось 38 лет, а ушла она из жизни в 76. Линия ее судьбы переломилась ровно посередине. Итак:

Постановление на арест.

Грин Нина Николаевна, 1894 г. р., уроженка города Нарва Эстонской ССР, русская, беспартийная, со средним образованием, по специальности медсестра, проживает в городе Старый Крым...".

Следователь старший лейтенант Рудиков составил словесный портрет арестованной: рост низкий, цвет глаз - серый, лицо - овальное, особые приметы: волосы седые. Через два года после смерти Грина писатель Малышкин, встретив Нину в гостях у Паустовских, встал перед ней на колени и воскликнул: "Ассоль! Ну почему же ты седая?".

Через неделю после ареста ее допросили.

"В город Старый Крым я прибыла из города Феодосия в ноябре месяце 1930 года, нигде не работала, находилась на иждивении своего мужа - Грина Александра Степановича до 1932 года".

На иждивении - слишком сильно сказано. В голодные 1930-1932 годы его почти не печатали из-за "несоответствия духу и требованиям времени". Нина Николаевна подозревала, что "в те мучительные дни и годы, видимо, угнездился в нем рак".

Болезни наверняка способствовал и порок - нередкий спутник таланта. На предостережения врачей Грин только усмехался: "У нас в роду все пили и долго жили". Его век оказался недолог - 52 года.

Нина Николаевна была из породы женщин с врожденным знанием секретов семейного гнезда. Она не интересовалась прошлой жизнью мужа, в эпоху коротких "чарльстонных" платьев носила юбки до пят: Грин держался старомодных взглядов. К его алкоголизму относилась как к семейной тайне и посторонних к ней не подпускала. Когда мать Нины, Ольга Алексеевна Миронова, выговорила зятю за пьянство во время болезни дочери, Нина Николаевна отселила на другую квартиру не мужа, а мать.

Переезд в Крым она затеяла прежде всего для того, чтобы оторвать его от ленинградской и московской богемы. Но южное солнце подстегнуло дремавшую болезнь, которую почти до самого конца не смогли распознать врачи.

В конце 1931 года Грину стало совсем худо, и Нина Николаевна предложила вызвать из Феодосии знакомого доктора Нания: "А помнишь, как он тебя вылечил от приступа малярии, когда мы вернулись из Ялты в 1927 году? Ты - лежа, а он - сидя у твоей постели, осушили четвертную бутыль массандровской мадеры!".

Петр Наний не в силах был облегчить страдания Грина, но и после его смерти остался другом вдовы. Они с Ниной стали вместе работать над внедрением разработанного им метода лечения концентрированными солнечными лучами.

Сохранилось описание солнцелечебницы: на прибрежной веранде стояли застекленные ящики с зеркалами, куда больные помещали руки или ноги, на пораженные суставы или участки кожи (например, экземой) рефлекторами направлялись "солнечные зайчики".

Как-то раз один из больных пошел на веранду, а его пятилетняя дочка осталась играть в прибрежных волнах. И вдруг стала тонуть. Не сняв медсестринского халата и косынки, Нина Грин бросилась в воду и спасла девочку.

Чтобы тебя издавали, мог бы сказать Александр Грин, надо умереть. В середине 30-х годов идейные враги превратились в его почитателей. На гонорар от нескольких изданий гриновских произведений Нина Николаевна вместе с Нанием построила просторный дом рядом с тем маленьким, где всего месяц пожил и скончался писатель. Она задумала создать в этом домике Музей Александра Грина и даже получила из Москвы разрешение к 10-летию со дня смерти писателя открыть его. Война сорвала все планы.

ПИТЕРСКОЙ ЗИМОЙ ГРИН ПРОДАЛ СВОЕ ЕДИНСТВЕННОЕ ПАЛЬТО, ЧТОБЫ ПРИНЕСТИ ЖЕНЕ ЦВЕТЫ

"Эвакуироваться я не могла, так как у меня была старая больная мать, также у меня были приступы грудной жабы" (из протокола судебного заседания 26 февраля 1946 г.).

Впоследствии, 5 мая 1958 года, она дополнила это объяснение в письме Генеральному прокурору СССР и Союзу писателей СССР:

"...если бы я имела возможность уехать с матерью, то не было бы страшных 15 лет, так тяжко омрачивших конец моей жизни. И это - первое, во что я прошу вдуматься: я не хотела прихода немцев".

Из протокола обыска в жилище Нины Грин: "Туфли дамские, боты резиновые, сарафаны, блузы, чехлы с матрацев, занавески оконные (2 шт.), застежка от ожерелья в золотой оправе...".

В тех редких случаях, когда писательский труд приносил Александру Грину гонорары, он быстро спускал их в компании знакомых, а то и незнакомых людей. И еще он обожал делать подарки женам. До нее он был женат дважды, но подарки Нине были особенные.

На 14 лет моложе его, она казалась ему хрупкой и требующей защиты. "Как ни своеобразен, как ни аскетичен... ваш внутренний мир, вы, дорогой Гарвей, хотите увидеть смеющееся лицо счастья". Внешне угрюмый, занятый своими мыслями Александр Степанович так хотел не потерять с Ниной ни минуты смеющегося счастья, что однажды, промозглой питерской осенью, когда у него не хватило денег на подарок к ее дню рождения, он продал свое пальто и в одном пиджачке принес домой коробку конфет и цветы.

Нина Николаевна помнила все "подарочные" даты. Когда Грин преподнес ей зеркало (сам-то он не любил зеркал: "У меня лицо, как помятая рублевая бумажка"). Когда - золотые часы на золотом браслете (на них за месяц до смерти Грина она купила у монахинь домик, пусть саманный и с земляным полом, но свой и с видом на горы). А когда - золотое колье, которое так поразило ее воображение, что она подробно описала его в мемуарах:

"Узкий золотой филигранный поясок заканчивался крошечными золотыми шариками, идущими по всей длине его. А на каждом шарике висело по небольшой речной жемчужине. Оно пленяло глаз тихой нежностью".

"К ноябрю 1941 года, - писала Нина Грин Генпрокурору СССР и Союзу писателей СССР, - мы с матерью уже основательно голодали... У матери появились первые признаки психического заболевания, которое быстро прогрессировало".

Возможно, тогда от былой роскоши и осталась одна застежка.

"ЯВЛЯЯСЬ АКТИВНОЙ НЕМЕЦКОЙ ПОСОБНИЦЕЙ, РЕДАКТИРОВАЛА НЕМЕЦКУЮ РАЙОННУЮ ГАЗЕТУ"

Следователь так сформулировал причину ареста:

"Грин Н. Н., проживая на временно оккупированной немецкими захватчиками территории, являясь активной немецкой пособницей, редактировала немецкую районную газету".

Ей казалось, что если она объяснит, что пошла на сотрудничество с оккупантами из-за больной матери, то ей посочувствуют. Но следователь ответил: "Государству не важны причины, заставившие совершить преступление, а важно само преступление". Напомню, что, готовясь к захвату Крыма, Гитлер сказал: "Крым следует отстроить так, чтобы и спустя длительное время никто не мог вынудить отдать этот прекрасный уголок германского труда". Так получилось, что в "отстраивание" по-германски включилась и Нина Грин.

Городская управа предложила ей поработать корректором, потом перевела в заведующие типографией. Затем орскомендатура (гражданская администрация) назначила ее на должность редактора "Официального бюллетеня Старокрымского района". А вражеское слово уж точно "приравнивалось к штыку". Разница в ответственности завтипографией и редактора газеты выражалась в размерах денежного вознаграждения:

"Первое время в течение полугода, когда я работала заведующей типографией, за свою работу я получала 600 рублей в месяц, а позже, будучи на должности редактора, за эту работу я получала 1 тысячу 100 рублей" (из протокола допроса Н. Грин 6 декабря 1945 г.) .

Кроме зарплаты, ей полагался хлебный паек для нее и матери и два обеда в общественной столовой.

На следствие и суд никакого впечатления не произвела просьба Нины Николаевны учесть, что многие номера, под которыми стояла подпись "редактор Н. Грин", на самом деле редактировал другой человек. Она в это время была прооперирована.

"Когда через несколько месяцев я вернулась из Симферополя, то меня ждал настоящий ужас. Одичавшая, совершенно сумасшедшая мать, голодная и беспризорная, нищенствовала по солдатским кухням" (из письма Н. Грин Генпрокурору СССР и Союзу писателей СССР).

Из инкриминированных ей двух лет выпуска фашистского бюллетеня на самом деле на ее долю пришлось всего несколько номеров, о чем в деле содержатся неопровержимые доказательства. Но они никого не заинтересовали. Зато с особым вниманием отнеслись к показаниям свидетеля Чумасова (беспартийного, малограмотного, завхоза Старокрымской поликлиники). Он утверждал, что немцы арестовывали его дважды: сначала за то, что в 1920 году был красным партизаном, потом - по доносу Нины Грин:

"При отступлении частей Красной Армии с территории Крыма я лично взял в Старокрымском отделении "Плодоовощ" около 20 кг бумаги, о чем знала Грин... Грин мне сказала: "Принесите в редакцию бумагу, а если не принесете, будете в жандармерии"... Придя домой, бумагу я разрезал, а частично сжег. Спустя еще 15 дней ко мне пришел сотрудник жандармерии".

Нина Николаевна держалась на допросах без истерики, как человек, отдавшийся воле судьбы. Но из-за показаний Чумасова разрыдалась. Она не отрицала, что у нее был с ним разговор о бумаге, но чтобы доносить в жандармерию!.. Впрочем, через месяц о героически не сданной врагу бумаге Чумасов уже не вспоминал:

"Во время допроса (в жандармерии. - Авт.) мне произвели очную ставку с Коркиным Назаром, который говорил, что я являюсь старым красным партизаном, имею связь с партизанами, являюсь коммунистом. После этого меня избивали и требовали подтверждений показаний Коркина. Таким образом, я просидел в жандармерии под арестом в течение 25 суток по заявлению, поданному на меня Грин Ниной Николаевной" (из протокола очной ставки Грин и Чумасова 7 декабря 1945 г.).

Но при чем тут Нина Грин? Складывается впечатление, что ее фамилию "подсказали" свидетелю.

"Перед выпуском из-под ареста меня вызвали на допрос, где следователь мне сказал: "На вас подали заявление русские люди" - и в это время взял со стола бумажку и прочел: "Грин, Коркин, Бурлаков, Воробьев..." (там же).

Может, ситуацию мог прояснить сам Назар Коркин, однако, по словам его вдовы, он был убит 13 апреля 1944 года, в день отступления немцев из Старого Крыма. Они расстреливали всех мужчин, попадавшихся им по дороге. Попался и Коркин. Но буквально на следующем допросе вдова совершенно запутала дело:

"Моего мужа Коркина втянули в свою компанию Грин Нина Николаевна и Бурлаков (одно время городской голова Старого Крыма. - Авт. ), который жил в ее доме... Если бы он не связался с ними, то был бы жив" (из протокола допроса Коркиной Е. К. 9 декабря 1945 г.).

Нина Грин изо всех сил сопротивлялась обвинению в "доносе на старого партизана". "В отношении моей связи с жандармерией я виновной себя не признаю, так как с нею связи я никакой не имела" (из протокола допроса Н. Грин 2 ноября 1945 г.) . И судьи вынесли приговор без учета противоречивых показаний Коркиной и Чумасова, который странным образом дважды освобождался из фашистских застенков и был неизвестно за что посвящен немецким следователем в секретную информацию о доносчиках. Но показания Чумасова тем не менее были упомянуты в обвинительном заключении, и у тех, кто с ним знакомился, но не читал других документов, срабатывал штамп: Нина Грин - предательница.

"Чумасов Владимир Гаврилович покончил жизнь самоубийством, повесился на месте работы в Старокрымской поликлинике, где он до этого работал завхозом... Он говорил, что на него донес немцам какой-то мужчина".

КОГДА НИНА ГРИН УЕХАЛА В 1944 ГОДУ В ГЕРМАНИЮ, ЕЕ МАТЬ СОШЛА С УМА

"Виновной себя признаю в том, что я добровольно поступила на службу к оккупационным властям на должность редактора "Официального бюллетеня Старо-крымского района"... В редактируемый мною бюллетень помещались и перепечатывались статьи из газеты "Голос Крыма" с гнусной клеветой по отношению к Советской власти и пораженческими взглядами в отношении Красной Армии в войне с фашистской Германией" (из протокола допроса Н. Грин 2 ноября 1945 г.).

Следователь передал дело Военному трибуналу войск НКВД Крыма, вменив Нине Грин статьи 58.3 УК и 58.10 ч. II УК РСФСР ("Способствование иностранному государству, находящемуся с Союзом ССР в состоянии войны" и враждебные "пропаганда и агитация"). Усугубило ситуацию то, что, по версии прокуратуры, она "боясь ответственности за совершенные преступления, в январе 1944 года бежала в Германию, чем изменила своей Родине".

В устах обвиняемой та же ситуация выглядела иначе:

"В январе 1944 года я уехала из Старого Крыма, напуганная разговорами о том, что наши расстреливали всех, кто работал на оккупированной территории"

В январе 1944 немцы дали работникам управы разрешение на эвакуацию в Одессу. Там, рассказывала Нина Грин, у нее были друзья, и она хотела пожить у них, пока все уляжется. В цитировавшемся уже письме 1958 года она настаивает:

"Дальнейшее же мое путешествие в Германию было не добровольным, а принудительным: в Одессе прямо с парохода меня и других снял отряд немецких солдат, привели в большой дом, где помещалось несколько сот человек... Через несколько дней всех нас отправили на машинах на вокзал".

В Германии их перевозили из лагеря в лагерь. Наконец, русских рабочих отправили эшелоном в концлагерь под Берлином. Во время бомбежки Нине удалось бежать, она спряталась в куче мусора, а потом побрела по дороге и пришла в деревню неподалеку от Любека. Там ее взял в работницы деревенский писарь. 1 мая 1945 года всех (она подчеркнула - "пленных") освободили англо-американские войска. Оказавшись в репатриационном лагере в Ростоке (Восточная Германия), Нина попросилась на Родину.

"2. Х.45 г. я вернулась в Старый Крым. В тот же день сама пришла в МГБ города и рассказала, что я делала во время оккупации" (из письма Генпрокурору СССР и Союзу писателей СССР).

В разных документах почти слово в слово повторяется ее рассказ о выезде из Старого Крыма в январе 1944 года, но только в одном есть фраза: "Уехала из Старого Крыма после смерти матери...". Похоже, Нина Грин - заложница трагических обстоятельств - даже себе боится признаться, что покинула больную мать.

"Что касается матери Нины Николаевны - Ольги Алексеевны Мироновой, то до оккупации и во время оккупации она страдала психическими расстройствами, проявлявшимися в некоторых странностях в поведении... Когда же ее дочь, Грин Нина Николаевна, в начале 1944 года оставила ее, а сама уехала в Германию, ее мать сошла с ума" (Умерла Ольга Алексеевна 1 апреля. - Прим. ред. ).

Возможно, именно переживания о матери (оставленной на сомнительное попечение уже упомянутой Коркиной) заставили дочь стремиться домой даже под угрозой ареста. Поняв, что опоздала, она сдалась.

ПОСЛЕ ЛАГЕРЕЙ В ХАРАКТЕРЕ НИНЫ ПРОИЗОШЛА ГЛАВНАЯ ПЕРЕМЕНА - ОНА ПЕРЕСТАЛА БОЯТЬСЯ

Военный трибунал войск НКВД Крыма в закрытом судебном заседании в городе Феодосии в помещении ГОН КГБ

Приговорил

Грин Нину Николаевну на основании

ст. 58.1 "а" УК РСФСР подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях НКВД сроком на десять (10) лет, с поражением политических прав на пять (5) лет, с конфискацией всего лично принадлежащего ей имущества".

Она чудом отсидела 10-летний срок в студеных печорских и знойных астраханских лагерях. Выдержать помогла появившаяся в ней одержимость послужить памяти того единственно достойного, что было в ее жизни, с момента, когда они с Грином познакомились в редакции газеты "Петроградское эхо", а потом, спустя много времени, случайно столкнулись на улице и до его ухода из жизни больше не расставались. Оттуда, откуда, может быть, видно все, в страшную черную яму ее падения кто-то направил концентрированный солнечный луч, и почти весь срок заключения Нина Николаевна писала одну за другой главы своих мемуаров.

4 июня 1955 года по лагерному радио Нина Грин услышала сообщение о возобновлении на советской сцене балета "Алые паруса". Волшебник сказал девочке Ассоль: "Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе".

17 сентября 1955 года постаревшая Ассоль вышла из заключения по амнистии. Вышла человеком, который уже мало походил на ту хорошенькую застенчивую женщину, какой ее любил Грин. В одном из писем она набросала свой портрет - "бела, как лунь, лыса, как столетний кутила". Но главная перемена произошла в характере - она перестала бояться.

Нина Николаевна начала восстанавливать довоенные знакомства с писателями. Среди первых - помогавшие Грину при жизни Иван Новиков и Николай Тихонов, "тяжеловесы" Константин Федин, Алексей Сурков и Константин Паустовский. Стала вхожа и в кабинеты литературных начальников, заместителей председателя правления Союза писателей СССР А. В. Воронкова и В. Н. Ильина. Последнему Алексей Варламов, автор книги об Александре Грине, вышедшей в серии ЖЗЛ, дал такую характеристику: "Кадровый работник НКВД с 1933 года, ведший наблюдение за творческой интеллигенцией, следователь, допрашивавший Бухарина, арестант 1937-го, генерал КГБ, брошенный в 50-е годы партией и правительством на литературу... Он имел прямое отношение к делу Синявского и Даниэля".

Приступая к роли отрицательного персонажа, актер должен найти в нем что-нибудь положительное. У Ильина это была любовь к творчеству Грина. Именно по его ходатайству перед Совмином и в обход закона об авторском праве, которое вдова утратила в 1947 году, Нине Николаевне выплатили 100-тысячный гонорар за гриновское "Избранное". Был разгар реабилитации жертв сталинских репрессий, и Ильин посоветовал ей попытаться попасть на этот поезд. Она так и сделала, искренне считая, что если и виновата, то все-таки не в измене Родине.

ДОМИШКО, ГДЕ СКОНЧАЛСЯ ПИСАТЕЛЬ, БЫЛ ПРЕВРАЩЕН В КУРЯТНИК

Но тут в дело вступил первый секретарь Старокрымского райкома партии Л. С. Иванов. После конфискации имущества Грин по судебному решению 1946 года ее участок и постройки передали городским партработникам. Именно Иванов жил в большом доме, построенном перед войной на гриновские гонорары, а выменянный на золотые часики маленький домишко, где скончался писатель, был превращен в курятник, и расстаться с ним первый секретарь райкома ни за что не хотел.

Летом 1958 года газета "Радянська Україна" опубликовала открытое письмо писателей в защиту домика Грина. Поддержал его Максим Рыльский. Через год мощный удар по "курятнику" нанес фельетон Леонида Ленча "Курица и бессмертие". Неслыханно острую критику партийного функционера санкционировал только что назначенный главным редактором "Литературки" писатель-фронтовик Сергей Смирнов (отец актера и режиссера Андрея Смирнова, снявшего "Белорусский вокзал", дед режиссера, сценаристки и телеведущей Авдотьи Смирновой).

Прочитав фельетон, Нина Николаевна восхитилась: "Это самая вкусная курица, какую я когда-либо ела". Прочли и "ивановцы", но их от этого блюда понесло:

"Москва, Кремль
тов. Хрущеву Н. С.

Дорогой Никита Сергеевич!

...От светлого имени Вашего сына и многих друзей, погибших на фронтах Великой Отечественной войны. Нельзя переносить то, что творится вокруг человека, который в период временной оккупации, будучи служащим фашистской комендатуры в городе Старый Крым, загубил многих невинных людей. Речь идет в отношении бывшей жены писателя Александра Степановича Грина - Нины Николаевны... Егоров, председатель Старокрымского горисполкома 18.12.1959 г.".

Стараниями ощетинившейся номенклатуры по городу поползли эти и еще худшие небылицы (будто она переливала кровь убитых младенцев раненым немцам). Вдогонку писательской вдове шипели "Фашистка!".

У Нины Николаевны начались приступы стенокардии, на какое-то время парализовало язык. Отослала заявление в Союз писателей о клевете, которую распускают не только в Старом Крыму, но уже и в писательской среде, - и ее скосил инсульт.

В 1943 ГОДУ НИНА СПАСЛА ОТ РАССТРЕЛА 13 ЗАЛОЖНИКОВ ИЗ СТАРОГО КРЫМА

И вдруг: о радость! В том же 1960-м, в году 80-летия Александра Грина, Нина Николаевна получила ордер и ключи от его домика. Она ожила, прописалась и внесла квартплату. В день рождения писателя, 23 августа, устроила торжественное открытие дома-музея.

Нина Николаевна становилась публичным человеком и, естественно, мечтала о реабилитации. И тут она вспомнила, как в октябре 1943 года спасла от неминуемой гибели 13 жителей Старого Крыма. Дело было в канун октябрьского праздника. Партизаны отметили его, убив на одной из окраинных улиц немецкого офицера. В ту же ночь немцы арестовали 13 заложников. Им грозил расстрел. Среди арестованных оказался тот самый Назар Коркин, которому немцы устраивали очную ставку с Чумасовым. Екатерина Коркина побежала в типографию к Нине Грин и умоляла сделать что-нибудь для спасения Назара.

"Со списком арестованных я обратилась к городскому голове Арцишевскому с просьбой о том, чтобы он за них поручился. Арцишевский поручился за 10 человек, а троих отметил как подозрительных по связям с партизанами. Со мной отправил список в комендатуру. Переводчица Мацуева... должна была перепечатать список. При этом она включила в список и этих трех человек, которых вычеркнул комендант" (из объяснительной записки Н. Грин 23 августа 1965 г.).

С подмененным списком Нина помчалась в Симферополь к начальнику тюрьмы. Вместо расстрела 13 заложников направили в трудовые лагеря.

В Саратове отыскалась бывшая переводчица орскомендатуры Вера Мацуева. Как и Нина Грин, она бежала в Одессу, потом оказалась в Германии, тоже отбыла свой срок за измену Родине. Она полностью подтвердила показания Нины Николаевны. Еще несколько человек подтверждали это частично или с чьих-то слов. Увы, те из заложников, кто выжил, об участии в их судьбе вдовы писателя ничего не слышали. Впрочем, это объяснимо: немцы не обязаны были сообщать заложникам, кто их выручил.

"В 1959 году по делу Грин Н. Н. проводилась проверка недостаточно полно, и поэтому важные обстоятельства остались неисследованными. Прошу Вас провести тщательную проверку" (из письма Прокуратуры СССР - прокурору Украинской ССР Глуху Ф. К. 3 апреля 1967 г.).

Но, может быть, самым обидным было для Нины Николаевны обвинение в измене даже не Родине, а Грину.

"Нина Грин бросила в Старом Крыму тяжелобольного мужа, уехала в Феодосию к любовнику-шпиону Нанию Петру... Во время Отечественной войны Наний был связан с фашистскими карательными органами. При отступлении фашистов из Крыма бежал в Румынию, где был разоблачен органами безопасности Румынской народной республики, судим и расстрелян..." (из письма в редакцию "Литературной газеты" экскурсовода Русскова В. 23 декабря 1964 г.).

Следователей заинтриговала личность Нания, однако допрошенный в 1967 году экскурсовод ничего толком сказать не смог. Нашли сына Нания от первого брака, работавшего врачом в санатории Ленинградского военного округа в Ялте.

"В 1939 году я узнал, что отец окончательно бросил мать и стал проживать совместно с Грин Ниной Николаевной... С отцом Нанием Петром Ивановичем с 1939 года я потерял вообще всякую связь" (из протокола допроса Нания В. 11 мая 1967 г.).

Отношения со вторым мужем для Нины Николаевны были трудной темой. Мне кажется убедительной версия, что после смерти Грина мать Нины подтолкнула ее к новому замужеству. В обращениях в органы юстиции вдова писателя не упоминала о нем. В мемуарах назвала хорошим врачом, но "Наний был не из породы филантропов". Полная противоположность романтику Грину, он к тому же ревновал ее к воспоминаниям.

Побывав в те годы в гостях у Нины Николаевны, приемная дочь писателя Новикова ужаснулась перемене в ее облике. Она помнила цветущую, с искорками в глазах жену Грина, а увидела потухшую, плохо одетую жену Нания. "Расхождение прошло так мучительно и отвратительно - не по моей вине, - что я потеряла все силы в приступах грудной жабы, а мать моя сошла с ума", - признавалась Нина Николаевна в одном из лагерных писем.

"Поясните, кто такой Наний П. И.?" - потребовал у нее следователь во время очередной проверки ее дела. Нина Николаевна ответила, что примерно года через три после смерти мужа она сошлась с Петром Ивановичем, что во время оккупации он был членом городской управы, имел частную врачебную практику, а в ноябре 1943 года они разошлись.

Доказать же, что с Грином она не расставалась до последней минуты его жизни, оказалось нетрудно. Нина Николаевна просто сделала запрос в ЦГАЛИ, и оттуда пришел ответ за подписями научных сотрудников архива: "По документальным материалам ЦГАЛИ установлено, что Грин Нина Николаевна, жена писателя Грина А. С., в 1931-1932 годах жила с А. С. Грином, находясь с ним в добрых семейных отношениях". В подтверждение даны ссылки на письма Гринов и ответные от знакомых за этот период, ее письма о последних часах и минутах Александра Степановича, которые нельзя читать без слез, а также ссылки на стихи Грина, посвященные 11-й годовщине их супружества. Незадолго до болезни он написал: "Люблю ее, как любят светлый глаз блеснувшего в окно темницы неба, как любят в жизни только раз, как голод ждет воды и хлеба".

Нина Николаевна скончалась в Киеве в 1970 году нереабилитированной. Но она выполнила главное - создала в Старом Крыму Музей Александра Грина и написала о нем воспоминания.

"Из имеющихся в материалах дела фактических данных усматривается, что Грин Н. Н. в период Великой Отечественной войны не принимала участия в карательных акциях против мирного населения, не занималась предательством и не оказывала в этом пособничества... Таким образом, Грин Н. Н. не совершила действий, предусматривающих ответственность за измену Родине" (из заключения Прокуратуры Автономной Республики Крым).

Вдова Александра Грина была реабилитирована в 1997 году.

P. S. Выражаем благодарность сотрудникам Главного управления СБУ Автономной Республики Крым за помощь в подготовке материала.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter

Город, в котором Грин прожил чуть больше полутора лет, торжественно и трогательно прощался с писателем. С чувством признательности и благодарности к старокрымчанам вспоминала тот день Нина Николаевна: «Много незнакомых людей приходили прощаться с нами, усыпали его цветами. Нашлись и доброхоты, пожелавшие помочь мне в похоронах... Девятого июля в шесть часов тридцать минут вечера ушел Александр Степанович из своего дома, так им желанного. Торжественно и благоговейно служил панихиду отец Михаил. К небольшому церковному хору присоединились городские певцы из санатория. Грустно, нежно и красиво звенели в тихом вечернем воздухе прощальные песни. С музыкой хотел Александр Степанович уходить из жизни - провожала его грустная песня. Медленно двигалось шествие, встречаемое на перекрестках толпами жителей, выходивших на торжественное похоронное пение. Мало людей знали в Старом Крыму - много провожало его в последний путь».

Скромный домик, в котором писатель провел свои последние дни, со временем станет местом паломничества многих людей, покоренных творчеством этого удивительного мечтателя. В этом доме в 1933 году останавливался и в течение месяца жил поэт Осип Мандельштам. Именно здесь им было написано известное стихотворение «Холодная весна. Голодный Старый Крым». Еще через год, в 1934 году, этот домик посещает Константин Георгиевич Паустовский. Страстный и давний поклонник Грина, он был поражен скромностью и простотой той обстановки, в которой жил его кумир: «В Старом Крыму мы были в домике Грина. Он белел в густом саду, заросшим травой с пушистыми венчиками... Мы не разговаривали, несмотря на множество мыслей, и с величайшим волнением осматривали суровый приют человека, обладавшего даром могучего и чистого воображения».

Во многом благодаря стараниям Паустовского имя и творчество Грина было возвращено из забытья. Своей верой в необходимость увековечения памяти Александра Степановича он наполнил и Нину Николаевну, которая большую часть своей оставшейся жизни посвятила этой миссии. Два благодарных и благородных человека, Константин Паустовский и Нина Грин, восстанавливали произведения Александра Грина для его почитателей - современников, дарили радость знакомства с неповторимым литературным гриновским миром новым поколениям читателей. Вскоре у них появились союзники: известные советские литераторы Э. Багрицкий, В. Катаев, Ю. Олеша и Л. Сейфуллина обратились в издательство «Советская литература» с просьбой опубликовать сборник рассказов Грина «Фантастические новеллы». Эта книга вышла в свет в 1934 году, и на полученный гонорар Нина Николаевна решила построить новый дом.

--

В этом же году Нина Николаевна вышла замуж за феодосийского врача-фтизиатра Петра Ивановича Нания, который долгие годы лечил Александра Степановича Грина - еще при жизни того в Феодосии, а затем и в Старом Крыму. Последний консилиум врачей, проходивший у постели Грина 30 июня 1932 года, проходил с участием Нания. В 1936 году новый дом был построен, который стал жильем Нания, Нины Николаевны и ее матери. Дом этот под номером 50 стоит и сейчас на улице К. Либкнехта - рядом с музеем Грина. В старом же домике, где умер А. С. Грин, стараниями Нины Николаевны создается мемориальная комната писателя. Более высокий статус - музейный - дом А. С. Грина должен был по лучить в 1942 году. За два года до предполагаемой даты открытия музея, в 1940 году, Наркомпрос принял решение об увековечивании памяти писателя. Открытие музея намечалось приурочить к десятилетию со дня смерти писателя, но Великая Отечественная война нарушила эти планы.

Начальный период войны существенно изменил и личную жизнь Нины Николаевны Грин: она разводится с Нанием и вынуждена уделять много времени своей матери, которая заболела тяжелым нервным расстройством. А с приходом в Старый Крым немецких оккупантов к заботе о здоровье матери прибавился страх за ее жизнь, так как фашисты просто-напросто расстреливали душевнобольных.

Опять наступили голодные времена. Крайняя нужда, забота о беспомощной матери вынудили Нину Николаевну пойти на работу в немецкую типографию. В апреле 1942 года она стала работать там корректором, а через несколько месяцев ее вынудили стать редактором газетного листка «Официальный бюллетень Старо-Крымского района». Многие осуждали Нину Николаевну за сотрудничество с оккупационным режимом, не принимая во внимание ту сложнейшую ситуацию, в которой оказалась тогда эта женщина. Ей же нужно было прокормить не только себя, но и содержать больную и беспомощную мать. А главное заключалось в том, и это доказала вся последующая жизнь Нины Николаевны Грин, что она должна была выжить, дождаться лучших времен и завершить самое значимое свое дело - создать музей мужа-писателя.

Мало кому известен тот факт, и это говорит о скромности Нины Николаевны, что она спасла от расстрела 13 старокрымских жителей, взятых в заложники за убитого немецкого офицера. Каким-то непостижимым от разом она убедила оккупационные власти в невиновности заложников, и те были освобождены, даже не зная долгие годы, кто их спас. Она первая давала партизанам сведения о ситуации на фронте.

В начале 1944 года умирает мать Нины Николаевны, Ольга Алексеевна Миронова. Она была похоронена рядом с Грином. Вскоре после смерти матери Нина Николаевна выехала в Одессу. Вместе со многими другими мирными жителями ее оттуда насильственно вывезли в Германию. После завершения войны Нина Николаевна возвращается в Советский Союз, а осенью 1945 года она появляется в Старом Крыму, где были похоронены самые близкие ей люди, где был ее дом. Наивная женщина, она рассчитывала на понимание ее поступков и действий во времена оккупации, но уже через две недели ее арестовали. За сотрудничество с немцами суд вынес ей приговор: десять лет лагерей.

В 1947 году в Старый Крым приехал брат Грина, Борис Степанович Гриневский, чтобы найти и сохранить вещи, принадлежавшие писателю и его семье. Некоторые люди, хранившие эти вещи, отдали их бесплатно, иные пришлось выкупать на рынке.

::