«УОЛДЕН, ИЛИ ЖИЗНЬ В ЛЕСУ»

В художественном по форме трактате «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) Генри Торо изложил оригинальную космологическую концепцию природы и человека. Торо был убежден, что только близость к природе, которая воплощает трансцендентный идеал, может указать человеку путь к нравственности. Постижению этого пути способствует одиночество, которое помогает человеку ощутить свою природную гармоничность.

2.1. Свобода и потребности

Итак, в 1845 году (так называемое время «ранней американской философии») уровень урбанизации и промышленного развития Америки не отставал от европейского. Местная общественность не менее горячо, чем в европейских столицах, дискутировала проекты «справедливого» переустройства мира, создавая социальные теории и проводя различного масштаба и безрассудства эксперименты. Все участники дискуссий сходятся в необходимости личного освобождения человека как предпосылки устройства справедливого миропорядка, однако единство во взглядах не наблюдается. Впрочем, во все века это не было существенным для настоящего философа.

Пускай мы не достигнем гавани в рассчитанное время, лишь бы не сбиться с верного курса.

Теоретики желают освободить человека, освободить личность и дать ей возможность развиваться. Маркс считает, что от мечтаний необходимо перейти к действиям, которые должны основываться на знании. Поэтому нужно понять мир, а затем переделать его так, чтобы личность в этом мире была свободной и гармоничной.

Личная свобода - это свобода от неуправляемых мощных сил. Чтобы стать свободной, личности нужно осознать ряд необходимостей. Понятие свободы у Маркса связано с понятием потребностей, которые с необходимостью возрастают. Целью

общественного регулирования, осуществляемого государством, является обеспечение равенства возможностей граждан в удовлетворении потребностей при обеспечении равенства усилий в производстве средств их удовлетворения. Торо также ставит первоочередным требованием для обретения личной свободы самоурегулирование внутренних мотиваторов:

«Человек раб и пленник собственного мнения о себе. Судьба человека определяется тем, что он о себе думает.

Накопление собственности и заботы по приумножению ее изнуряют человека, который едва успевает опомниться перед смертью и признать, что жизнь его пролетела впустую.

Из города, полного отчаяния, вы попадаете в полную отчаяния деревню и в утешение можете созерцать только храбрость норок и мускусных крыс.

Если утверждать, что цивилизация действительно улучшает условия жизни, то необходимо доказать, что она улучшила и жилища, не повысив их стоимости; а стоимость вещи я измеряю количеством жизненных сил, которые надо отдать за нее - единовременно или в рассрочку. (Рабочий в США должен - ред.) истратить большую часть жизни, пока заработает себе на вигвам.

Я не могу поверить, что наша фабричная система является лучшим способом одевать людей. Положение рабочих с каждым днем становится все более похожим на то, что мы видим в Англии, и удивляться тут нечему - ведь, насколько я слышу и вижу, главная цель этой системы не в том, чтобы дать людям прочную и пристойную одежду, а лишь в том, чтобы обогатить промышленников.

Блеск одного класса обеспечивается нищетой другого».

Человек порабощает себя внешними силами самостоятельно, поэтому и освобождаться от них должен сам. Чаще всего человека сковывает его собственное представление о себе и занимаемом в жизни месте. Часто человек связан ложно понимаемым чувством необходимости. Часто он связан собственными желаниями, ради удовлетворения которых добровольно расплачивается собственной свободой. Торо считает, что каждый человек располагает той степенью свободы, которую сам заслуживает. Обретение (увеличение) личной свободы может быть связано только с устранением мнимых «необходимостей», освобождением от лишних потребностей. Это является предварительным условием реализации потенциала самовыражения. Поэтому освобождение человека - не коллективная деятельность, но самовоспитание: чем больше человек освобождается от потребностей, большинство из которых представляют собой «псевдопотребности», не имеющие ничего общего с потребностями «подлинными» (подобно тому как у современного Торо Ницше на противоположном берегу Атлантики оказываются ненужными и неистинными логические конструкции, называемые знанием, представляя собой «псевдознание»), тем больше сил и времени он может посвятить свободному самовыражению.

Самовыражение по Торо - высшая потребность человека, цель его освобождения. Подобно Марксу, Торо связывает свободу с потребностями: для достижений большей свободы потребности, в первую очередь материальные, должны уменьшаться. Подобно Ницше, Торо находит индивидуалистическое разрешение вопроса об обретении человеком свободы. В отличие от обоих, Торо продемонстрировал пример более успешного практически варианта личного освобождения, во всяком случае, менее опасного для окружающих. В «Экономическо-философских рукописях» (1844) Маркс постулировал, что базисным для всякого отчуждения является экономическое отчуждение, или отчужденный труд, а в 1845–1847 годах Торо доказал возможность цивилизованного существования человека без отчуждения труда, демонстрируя альтернативные возможности мироустройства.

Маркс применил к познанию истории научный подход. Продукты материальной деятельности людей есть объективная реальность. В силу своей телесной организации человек вынужден трудиться, чтобы иметь возможность жить, и для этого ему необходимы орудия труда. Все это действительные предпосылки, и они могут быть эмпирически доказаны.

Логика Маркса проста и вполне соответствует научному подходу: поскольку все эти предметы существуют, они и должны были существовать. Их существование было вызвано действием объективных законов. Орудия труда существуют объективно, поэтому и потребность в их существовании тоже должна быть объективна и не зависит от конкретного индивида. Поэтому Маркс утверждает, что в процессе человеческой жизнедеятельности (воспроизводства рода и материального производства) происходит развитие потребностей.

Не критикуя теорию Маркса как таковую, но лишь припоминая те ее аспекты, которые полезны для осмысления позиции Торо (как мы видели, трансценденталисты в целом находились под сильным влиянием социалистических идей), отметим, что материальные потребности вообще являются основополагающей стороной человеческой деятельности, рассмотрение которой составляет основной вопрос теоретических размышлений, в то время как Торо рассматривает в качестве объекта осмысления человека «в целом».

Историческое развитие по Марксу представляет собой «порождение этих потребностей, равно как и их удовлетворение». Маркс в первую очередь имел в виду естественные потребности, необходимость которых очевидна в смысле необходимости для сохранения человека как вида.

Если истинно материальные - т. е. естественные, потребности могут быть удовлетворены только материальными предметами, то так называемые материальные потребности порож даются и удовлетворяются большей частью в человеческом сознании, представляют собой привычку к определенному способу удовлетворения естественных потребностей, являются заблуждениями, идеями, традициями, передаваемыми из поколения в поколение.

Достоинство и достояние марксизма в том, что, заложив в основание теории довольно произвольную предпосылку развития материальных потребностей индивида, Маркс построил совершенную теорию мироустройства, которое достижимо и при рассмотрении в качестве базовых иных исходных посылок. Разночтения в понимании потребностей между Марксом и Торо помогут максимально уяснить разницу мировоззренческих подходов мыслителей.

Торо не ставит цели объяснить историю, его не интересуют законы развития общества. Изучая конкретного человека с конкретными проблемами в определенном окружении (среде), Торо рассматривает вполне конкретного индивида во вполне конкретной среде на собственном примере:

Я бы не говорил так много о себе, если бы знал кого-либо другого также хорошо, как знаю себя: недостаток опыта, к сожалению, ограничивает меня этой темой.

Торо, подобно экзистенциалистам, рассматривает человека в целостности, социальное положение и внутренний мир одновременно, и пытается понять, в чем состоит его жизнь. Стремление к свободе Торо признает основополагающим жизненным мотивом, и средствам ее достижения посвящает свои изыскания.

Проблема несвободы, по мнению Торо, может состоять в том, что люди решают не те проблемы, которые нужно. Поэтому исходная задача состоит в выделении среди прочих тех задач, которые решать необходимо. Прежде, чем освобождать человека, считает Торо, нужно понять, в чем, собственно, состоит его жизнь и от чего его необходимо освобождать, каких целей необходимо достигнуть. Торо, как и Маркс, считает, что жизнь человека состоит из усилий, направленных на удовлетворение потребностей: задачи, которые мы решаем в каждый момент времени, как раз и связаны с удовлетворением потребностей. Проблема обретения свободы может быть решена двояко: созданием общества, способного удовлетворить потребности всех, либо воспитанием потребностей, в удовлетворении которых не может помешать другой человек. Торо начинает рассуждения с определения необходимых потребностей:

Дело в том, что есть вещи, которые составляют предмет первой необходимости только в некоторых кругах, вдругих они являются лишь предметом роскоши, а третьим и вовсе неизвестны.

Под жизненными потребностями я разумею то из добываемого человеком, что всегда было или давно стало столь важным для жизни, что почти никто не пытается без этого обойтись, будь то по невежеству, по бедности или из философского принципа. Для человека в нашем климате первичные потребности включают Пищу, Кров, Одежду и Топливо; пока это не обеспечено, мы не способны свободно и успешно решать подлинные жизненные проблемы.

В отличие от Маркса Торо дает определение именно необходимых потребностей, тех материальных предметов, без которых человек не способен обойтись независимо от материального положения, уровня доходов или образованности, в то время как Маркс говорит о материальных потребностях вообще, придавая им необходимый характер.

Совершив предложенное Торо разграничение потребностей, несложно прийти к выводу, что собственно потребности (необходимые потребности) человека не закабаляют, его порабощает система их удовлетворения, которая не может быть построена, не может функционировать без непрерывной генерации новых потребностей, оказывающихся наделе «псевдопотребностями». Человек «решает проблему по формуле более сложной, чем сама проблема».

Поэтому, если потребности сведены к естественным, нет необходимости в сложностях общественного регулирования: вместо того, чтобы снимать лачугу за 30 долларов в год, решает Торо, лучше построить за 28 долларов крепкий небольшой дом; вместо того, чтобы покупать продукты, легче добыть их самому. В течение двух лет, прожитых в режиме самообеспечения, Торо имеет много времени на книги, общение и размышления. Надо сказать, что в лице некоторых российских дачников Торо таки приобрел своих последователей. Правда, немногие из них догадываются, что идея о том, что иногда полезно просто «отключиться» от такого государства, которое не выполняет своей задачи - обеспечения гражданина необходимым с тем, чтобы более эффективно функционировать в качестве духовного организма, - имеет столь глубокие философские корни и «академическую» традицию.

Следовательно, обрести свободу возможно, сменив образ жизни. Люди в большинстве своем либо не знают о такой возможности, либо не хотят поступить соответствующим образом.

Материальные потребности различного рода («в более обильной и жирной пище, в большем или более роскошном доме, в более разнообразной и красивой одежде, в более жарком и непрестанном огне в очаге или в нескольких очагах») вообще необходимы. Эту необходимость Торо не оспаривает, но пытается выяснить, что порождает эти потребности, определить, насколько существенны они для человека.

Торо приходит к выводу, что большинство этих потребностей не являются собственно потребностями: человек имеет их только потому, что все считают нужным иметь их: «Сейчас все так носят» (об одежде), «Потому что все так думают» (как ответ на вопрос «Почему вы думаете так или иначе»). Кто все?

Или, спрашивает Торо, существует «кто-то не любой», который навязывает свое мнение «всем любым», то есть остальным? Нет, - отвечает философ, - существует более простое объяснение: каждый из нас, составляющих «все», не желает мыслить. Обычный человек ленится иметь собственные мысли, считая более естественным приспосабливать к своей жизни и «присваивать» себе «общепризнанные» истины. Каждый конкретный человек имеет в той или иной степени развитый ум, при помощи которого дополняет имеющиеся предрассудки. Однако это не означает разумного применения ума, поскольку разумно пользоваться в приложении собственного ума собственными мыслями, а не общественным мнением, как это чаще всего происходит.

Большинство людей, видимо, никогда не задумывается над тем, что такое дом, и всю жизнь терпит ненужные лишения потому, что считает обязательным иметь такой же дом, как у соседа. Так же и с одеждой.

Моды создаются праздными богачами, а толпа прилежно им следует. Мне кажется, что на железной дороге мы тратим на роскошь больше, чем на безопасность и удобства…

Самая простота и обнаженность жизни первобытного человека имела хотя бы то преимущество, что он был лишь гостем природы… А сейчас, увы!. люди стали орудиями своих орудий. Человек, срывавший плоды, чтобы утолить голод, стал фермером, а тот, кто укрывался под сенью дерева, - домовладельцем. Мы сейчас не останавливаемся на ночлег, мы осели на земле и позабыли о небе. Мы восприняли христианство лишь как улучшенное землеустройство. На этом свете мы выстроили себе фамильный особняк, а для того света - фамильный склеп. Лучшие произведения искусства стремятся выразить борьбу человека против этого рабства, но воздействие искусства сводится к украшению нашей низкой доли и заставляет забывать о высшей.

Любой человек, принимая то или иное конкретное решение, опирается на некоторые жизненные аксиомы. Некоторые руководствуются только аксиомами - в этом случае говорят об отсутствии нравственного выбора. Показателем участия в принятии решения собственных мыслей является теоретизирование, т. е. построение теорем. Чем более серьёзно человек относится к жизни, тем с более глубоких оснований он начинает теоретические рассуждения для принятия решения. Серьезное рассмотрение проблемы возникновения материальных потребностей, по мнению Торо, приводит к выводу о несостоятельности самого понятия «материальных потребностей» как продукта несуществующего «общественного мнения», в угоду которому человек организует сам себе в жизни каторгу в виде непомерного труда, может пойти на преступление, изменить моральным принципам и т. д.

Мы слишком торопимся жить. Один стежок вовремя стоит девяти, говорят люди, и вот они делают тысячу стежков сегодня, чтобы завтра им не пришлось делать девяти… Большинство людей, даже в нашей относительно свободной стране, по ошибке или просто по невежеству так поглощены выдуманными и лишними тяжкими трудами, что не могут собирать самых лучших плодов жизни. Для этого их пальцы слишком загрубели и слишком дрожат от непосильного труда.

Что делать? Торо считает, что никогда не поздно одуматься.

Нельзя принимать на веру, без доказательств никакой образ мыслей или действий, как бы древен он ни был. То, что сегодня повторяет каждый или с чем он молча соглашается, завтра может оказаться дымом мнений. Иначе нельзя, говорим мы, а между тем способов жить существует столько же, сколько можно провести радиусов из одного центра.

Освободившись от псевдоматериальных потребностей, человек неизбежно отвергнет наиболее распространенный образ жизни, состоящий в удовлетворении «материальных» потребностей, и, освободившись от черной работы, он сможет, наконец, «отважиться жить».

Что значит «жить», каждый человек может решить только самостоятельно. По мнению Торо, большинство людей «спит». Считая, что их кто-то должен разбудить, люди не знают, что делать, проснувшись (возможно, так и нерешенная до сих пор, но именно так сформулированная американским философом необходимость Просвещения (кантовского Aufkdaerung) как преодоления несовершеннолетия общества).

Бодрствовать - значит жить. Неважно, что показывают часы и что говорят и делают люди. Когда я бодрствую и во мне брезжит свет - тогда и утро. Надо научиться просыпаться и бодрствовать: для этого не нужны искусственные средства, а постоянное ожидание рассвета, которое не должно покидать нас в самом глубоком сне. Долг каждого человека - сделать свою жизнь достойной тех стремлений, какие пробуждаются в нем в лучшие ее часы.

Итак, переосмысление привычного как нам, так и современникам Торо понимания «материальных» потребностей является исходным пунктом, первым шагом для обретения индивидуальной свободы, условия самореализации. Торо, как и Маркс, признает, что основной двигатель действий, совершаемых большинством людей - стремление к материальному благополучию. В отличие от Маркса, полагающего, что это стремление является объективным свойством человека, Торо считает его предрассудком, требующим преодоления. Таким образом, в отличие от Маркса, Торо предлагает (теоретически обосновывает и наличном примере демонстрирует) путь освобождения, альтернативный построению какого-либо отличного от имеющегося «более справедливого» общества, путь, с меньшей вероятностью требующий революций и вообще социальных потрясений.

Торо понимает «идеальность» своего проекта и не призывает большинство граждан следовать его примеру, не реальному и не нужному для практической реализации большинства людей. Не стоит по стопам Торо начинать точить топор, чтобы ехать немедленно в тайгу и вести первобытно благородную жизнь. Но, уменьшив, пересмотрев собственные потребности, перевоспитать себя так, чтобы ванна с душем никак не влияла на принятие жизненных решений, - единственно верный путь оздоровления и общества в целом, и каждого его члена в отдельности.

Торо как ученый поставил максимально чистый эксперимент. Он практически опроверг теорию Маркса о том, что если бы не было закона развития производства, то все вернулось бы к крайней нужде и снова началась борьба за необходимое, доказал, что проблема жизнеобеспечения не настолько сложна, как кажется. Кроме того, оказалось, что и затраты времени на пропитание очень малы (во всяком случае в североамериканской действительности середины XIX века).

Если утверждать, что цивилизация действительно улучшает условия жизни, тогда надо сказать, что она улучшает жилища, не повысив их стоимости, а стоимость вещи я измеряю количеством жизненных сил, которые надо отдать за нее - единовременно или постепенно.

Для большинства россиян стоимость двухкомнатной квартиры - долгие годы, вычеркнутые из собственной жизни, годы, заполненные озлобленностью, унижениями, компромиссами, вымогательствами, страхами, бессонницами и т. д. Ради квартиры большинство людей готовы сменить работу, коллектив, принципы, некоторые способны даже на убийство. Приобретая «цивилизованное» жилье, многие теряют не только физическое здоровье, но и нравственное. Слишком высока цена жилища в «цивилизованном» мире, если из-за него человек должен падать столь низко.

Вся архитектурная красота, какую я сейчас вижу, постепенно выросла изнутри, из нужд и характера обитателей, которые одни только и являются подлинными строителями. Наиболее интересными по архитектуре строениями в нашей стране, как известно художникам, являются скромные и непритязательные бревенчатые хижины бедняков; именно жизнь их обитателей, которым они служат скорлупой, а не одни лишь внешние особенности, делают их живописными.

Я не собираюсь диктовать правила сильным и мужественным натурам, которые сами знают свое дело, не намерен я поучать и тех, кто восхищается и вдохновляется именно нынешним порядком вещей, я не обращаюсь и к тем, кто убежден, что живет правильно, кто бы они ни были - им лучше знать, так ли это; я обращаюсь главным образом к массе недовольных, напрасно сетующих на жестокую участь или времена, вместо того, чтобы улучшить их.

Тот, кто едет один, может выехать хоть сегодня, а тот, кто берет с собой спутника, должен ждать, пока он будет готов, и они еще не скоро пустятся в путь!

Торо осознавал, что люди перестают видеть и слышать друг друга. Он никогда не ценил этой самой «роскоши общения» и считал, что общаться люди должны с природой, в мире тишины, где как раз человек отсутствует. Люди перестали быть творцами и актерами, сделавшись лишь зрителями ка- кой-то чужой, суррогатной жизни.

Возобновление интереса к Торо в наши дни объяснимо. Телевидение становится родом наркомании. Люди перестают жить своей жизнью, думать о своих проблемах, стремиться друг к другу. Торо считает, что нет ничего сложнее, недостижимей, чем искусство меры.

Большая часть роскоши и многое из так называемого комфорта не только не нужны, но положительно мешают прогрессу человечества. Мудрецы всегда жили проще и скуднее, чем бедняки. Никто не был так беден земными благами итак богат духовно, как древние философы. Мы немного о них знаем. Но удивительно, что мы вообще о них знаем. То же можно сказать и о реформаторах и благодетелях человечества, живших в более поздние времена. Нельзя быть мудрым наблюдателем человеческой жизни, кроме как с позиций добровольной бедности.

Живя в роскоши, ничего не создашь, кроме предметов роскоши: в сельском хозяйстве, торговле, литературе или искусстве. У нас сейчас есть профессора философии, но философов нет. Но и учить хорошо, потому что некогда учили на собственном примере. Быть философом - значит не только тонко мыслить или даже основать школу; для этого надо так любить мудрость, чтобы жить по ее велениям - в простоте, независимости, великодушии и вере. Это значит решать некоторые жизненные проблемы не только теоретически, ной практически…

Интересно, насколько люди сохранили бы свое общественное положение, если бы снять с них одежду. Сумели бы вы в этом случае выбрать из группы цивилизованных людей тех, кто принадлежит к высшим классам?

Даже в городах нашей демократической Новой Англии случайно приобретенное богатство и его внешние атрибуты - наряды и экипажи - обеспечивают их владельцу практически всеобщее уважение. Но те, кто воздает богачу такое уважение, как бы их ни было много, в сущности - дикари, и к ним следует послать миссионера.

А когда фермер становится владельцем дома, он может оказаться не богаче, а беднее, потому что дом завладевает им. Я, по крайней мере, знаю несколько здешних семей, которые много лет мечтают продать свои дома на окраине и перебраться в поселок, но так и не смогли осуществить это, и освободит их только смерть.

Допустим даже, что большинству удается, наконец, приобрести или снять современный дом со всеми удобствами. Но цивилизация, улучшая наши дома, не улучшила людей, которым предстоит там жить. Она создала дворцы, но создать благородных рыцарей и королей оказалось труднее. А если стремления цивилизованного человека не выше, чему дикаря, и если большую часть жизни он тратит на удовлетворение первичных, низменных потребностей, почему жилище его должно быть лучше?

Ну, а как обстоит с несчастным меньшинством? Оказывается, что чем больше некоторые возвысились над дикарями в отношении внешних условий жизни, тем больше принижены другие по сравнению с ними. Ошибочно думать, что если в стране существуют обычные признаки цивилизации, то в ней не может быть огромных масс людей, низведенных до уровня дикарей.

Да, не мешает приглядеться к жизни того класса, чьим трудом осуществляются все достижения нашего века.

2.2. Частный случай обретения свободы

Внешне спокойное, лишенное ярких событий существование Торо в провинциальном городе скрывает постоянное, ни на минуту не прекращающееся в сознании философа самозабвенное конструирование собственной Вселенной, наполненной поклонением девственной природе, верой в будущность подлинно духовных отношений между людьми. «Уолден» - своего рода художественная исповедь Торо.

В том, что человек сам строит свое жилище, есть глубокий смысл, как и в том, что птица строит свое гнездо. Как знать, быть может, если бы люди строили себе дома своими руками и честно и просто добывали пищу себе и детям, поэтический дар стал бы всеобщим; ведь поют же все птицы за этим занятием.

4 июля празднуется День независимости США. Это дата начала отшельничества писателя. Будучи далеким от официозности, философ решил отметить праздник по-своему, провозгласив свою полную независимость от внешнего мира. В отличие от Эмерсона, обычно сопровождавшего поступки, исходящие из принципа «доверия к себе», морализаторскими рассуждениями, Торо предельно простым языком объясняет смысл своего предприятия:

Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе и не жил. Я не хотел жить поделками вместо жизни - она слишком драгоценна для этого; не хотел я и самоотречения, если в нем не будет крайней необходимости. Я хотел погрузиться в саму суть жизни и добраться до ее сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни все, что не является настоящей жизнью, сделав в ней широкий прокос…

На своем двухлетнем опыте я убедился, что добыть необходимое пропитание удивительно легко, даже в наших широтах; что человек может питаться так же просто, как животные, и при этом сохранить здоровье и силу. Чего еще желать разумному человеку в мирное время и в будние дни, кроме хорошей порции кукурузы, сваренной с солью?.. А люди дошли до того, что умирают не от недостатка необходимого, а от потребности в излишествах: я знаю женщину, которая убеждена, что сын ее скончался от того, что стал пить одну воду.

Я ни в коем случае не хочу, чтобы кто-либо следовал моему примеру; во-первых, пока он этому научится, я, может быть, подыщу себе что-нибудь другое, а во-вторых, мне хотелось бы, чтобы на свете было как можно больше различных людей и чтобы каждый старался найти свой собственный путь и идти по нему, а не по пути отца, матери или соседа.

Автор представляет читателям свой опыт как практическую задачу. Как прожить бедному литератору и естествоиспытателю так, чтобы заботы о пропитании не отнимали у него все время и энергию? Детально подсчитывая доходы и расходы, Торо доказывает, что его уединение было безубыточным. Деньги, потраченные на обзаведение жильем, он вернул, продав урожай, и сверх того сумел прокормить сам себя, не прибегая к займу. Но главное - два года он был «единственным свободным и счастливым человеком во всем Конкорде», в то время как остальные томились в неволе, безразлично - сознавали они это или же нет.

Торо задает новые образцы для современной культуры. Образцом для подражания стал не только его стиль или образ мышления, но и сам способ жизни, отношение к повседневности.

Творения великих поэтов еще не прочитаны человечеством- читать их умеют лишь великие поэты. Массы читают их так же, как они читают по звездам, в лучшем случае, как астрологи, но не астрономы. Большинство людей научаются читать лишь для удобства, как учатся считать ради записи расходов и чтобы их не обсчитали. Но о чтении как благородном духовном упражнении они почти не имеют понятия, но лишь это и есть чтение в высоком смысле слова.

Каждый человек не просто в состоянии, но обязан пересмотреть свой образ жизни, осознав всю ненормальность привычной повседневной жизни в погоне за достатком. Этот пересмотр начинается с очень несложных, но абсолютно необходимых шагов, подготовительных этапов нравственного самосовершенствования. Нравственное самосовершенствование невозможно, однако, без «самоуединения», «самососредоточенности».

Нравственное совершенствование - это попытка стряхнуть сон. Почему людям так трудно дать отчет в делах своих и днях, как не потому, что они дремлют? Не так уже они слабы в счете. Если бы их не одолевала дремота, они бы успевали что-нибудь свершить. Для физического труда бодрствуют миллионы; только один человек на миллион бодрствует для плодотворного умственного усилия и только один на сто миллионов - для божественной жизни, или поэзии. Бодрствовать - значит жить. Я еще не встречал человека, который вполне проснулся бы. А если бы встретил, как бы я взглянул ему в глаза?

Надо научиться просыпаться и бодрствовать; для этого нужны не искусственные средства, а такое постоянное ожидание рассвета, которое не должно покидать даже в самом глубоком сне. Больше всего надежд вселяет безусловная способность человека возвыситься благодаря сознательному усилию.

Однако мы живем жалкой, муравьиной жизнью; совершаем ошибку за ошибкой, кладем заплату на заплату и даже высшую добродетель проявляем по поводу необязательных и легкоустранимых несчастий. Мы растрачиваем нашу жизнь на мелочи.

Сведите свои дела к двум-трем, а не сотням и тысячам; в место миллиона считайте до полдюжины и умещайте все счета на ладони… Упрощайте же, упрощайте. Вместо трех раз в день, если нужно, питайтесь только один раз, вместо ста различных блюд довольствуйтесь пятью и соответственно сократите все остальное.

Мы слишком торопимся жить. Люди убеждены, что Нация непременно должна вести торговлю, вывозить лед, сноситься по телеграфу и передвигаться со скоростью тридцати миль в час, не задумываясь, всем ли это доступно; а надо ли людям жить подлинно человеческой, а не обезьяньей жизнью - это еще не решено.

К чему жить в такой спешке и так бессмысленно растрачивать жизнь? Мы решили умереть с голоду, не успев проголодаться… Подлинно важной работы мы не совершаем. Мы просто одержимы пляской святого Витта и не можем находиться в покое.

Стоит человеку вздремнуть после обеда, как он уже подымает голову и спрашивает: «Что нового?» точно человечество в это время стояло на часах. Для философа все так называемые новости - не что иное, как сплетни, а те, кто их издает и читает - старые кумушки за чашкой чая. А между тем многие ждут этих сплетен с жадностью.

Проведем хоть один день так же неторопливо, как Природа, не сбиваясь с пути из-за каждой скорлупки или комариного крылышка, попавшего на рельсы. Встанем рано и будем поститься или вкусим пищи, но только с кротостью и без смятения; пусть приходят к нам люди и уходят, пусть звонит колокол и плачут дети, - мы проведем этот день по-своему. Зачем покоряться и плыть по течению? Главное - не опрокинуться на опасном пороге и водовороте, именуемом обедом, который подстерегает нас на полуденном мелководье.

Крепко возьмемся за работу и постараемся нащупать твердый, местами каменистый грунт, который мы можем назвать реальностью и сказать: вот это есть и сомнений тут быть не может.

На берегу Уолденского пруда Торо ведет жизнь простую и открытую для друзей и бессловесных соседей - обитателей леса.

Мой образ жизни давал мне хотя бы то преимущество над всеми, кто вынужден искать развлечений вовне - в обществе или в театре, что для меня развлечением стала сама жизнь, а она никогда не теряла новизны. Это было многоактное, нескончаемое представление. Если бы мы всегда зарабатывали на жизнь и устраивали ее самым лучшим способом, какой нам известен, мы никогда не знали бы скуки. Следуй влечению своего доброго гения, и он ежечасно будет открывать тебе что-нибудь новое.

Торо возвращает нас к самим истокам отношения к природе - первобытным ощущениям, умению слушать и видеть происходящее вокруг, и в этом напряженном внимании-со- единении с сущим Торо не отделяет от него человека, но переживает, как душа переключает свое внимание с беспредельного внешнего мира на свои глубины.

Я вижу, что мы, жители Новой Англии, живем настолько жалкой жизнью потому, что взор наш не проникает глубже поверхности вещей. Кажущееся мы считаем за существующее.

Дело в том, что воображение, если дать ему хоть малейшую волю, ныряет глубже и взлетает выше границ Природы. Глубина океана, вероятно, окажется очень незначительной в сравнении с его площадью.

Никакой научный метод не заменяет необходимости постоянного внимания к жизни. Разве курс истории, или философии, или поэзии, пусть самой избранной, или самое лучшее общество, или самый налаженный обиход могут сравниться с умением видеть все, что показывает нам жизнь? Что ты хотел бы - только читать, быть читателем, или видеть, то есть быть провидцем. Прочти свою судьбу, знай, что лежит перед тобой и шагай в будущее.

Такую же живую глубину мысли Торо находит в природе. Несмотря на категориально развитое мышление американского романтика, его труд напоминает усилия первобытных земледельцев, в мифологическом трепете приносящих свои молитвы земле, озеру, Природе: «я заставлял желтую почву выражать свои летние думы бобовыми листьями и цветами, а не полынью, пыреем или бором; я требовал, чтобы земля сказала «бобы» вместо «травы», - это и был мой дневной труд»; «вот он Уолден, то самое лесное озеро, которое я открыл столько лет назад; вместо леса, срубленного прошлой зимой, на берегу его подрастает новый, столь же полный соков и сил, и та же мысль подымается со дна его на поверхность, что и тогда».

Но в отличие от общинного человека, который удовольствовался бы только этой эстафетой, только таким пониманием окружающего его внешнего мира, философ и натуралист Генри Дэвид Торо рефлексирует свое незнание природы, а следом и принадлежность к другому, общечеловеческому, культурному целому.

Уолденское затворничество Торо - одиночество, или умение оставаться наедине с самим собой, которое, подобно производственным отношениям, формировалось на протяжении многих лет развития европейской цивилизации. Торо превозносит свое одиночество как естественную форму общения индивидуума с окружающим миром.

Когда я гуляю по лесу, над ландшафтом моего ума, возможно, промелькнет тень от крыльев какой-то мысли, и я понимаю, как мало событий в нашей жизни. Что значат все эти войны и слухи о войнах, современные открытия и так называемые улучшения? Просто раздражение на коже. Но эта тень, которая так быстро исчезает и чью суть так трудно уловить, наводит на мысль о том, что есть важные события, промежутки между которыми - для нас настоящая историческая эпоха.

Яне более одинок, чем гагара, громко хохочущая на пруду, или сам Уолденский пруд… Яне более одинок, чем одиноко растущий коровяк или луговой одуванчик, ил ил исток гороха, или щавеля, или слепень, или шмель. Яне более одинок, чем мельничный ручей или флюгер, или Полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская капель, или первый паук в новом доме… Отчего бы мне чувствовать себя одиноким? Разве наша планета не находится на Млечном Пути?

Свое уединение Торо описывает как блаженное состояние освобождения от порочной цивилизации.

Бывало, что я не мог пожертвовать прелестью мгновения ради какой бы то ни было работы - умственной или физической. Иногда я с восхода до полудня просиживал у своего залитого солнцем порога, среди сосен, орешника и сумаха, в блаженной задумчивости, в ничем не нарушаемом одиночестве и тишине, а птицы пели вокруг или бесшумно пролетали через мою хижину, пока солнце, заглянув в западное окно, или отдаленный стук колес на дороге не напоминали мне, сколько прошло времени. Не сомневаюсь, что моим согражданам это показалось бы полной праздностью, но, если бы меня судили цветы или птицы со своей точки зрения, меня не в чем было бы упрекнуть.

Город для Торо - грязный притон, в лучшем случае нелепое порождение современной цивилизации, деформирующий, «извращающий» подлинную человеческую сущность, естественную природу человека.

Куда бы ни отправился человек, люди гонятся за ним и стараются навязать ему свои гнусные порядки и принудить его вступить в их мрачное и нелепое сообщество. Правда, я мог бы сопротивляться с большим или меньшим успехом; мог бы свирепствовать, точно одержимый «амоком»; но я предпочел, чтоб свирепость проявил не я, а общество - ведь это оно доведено до крайности.

В наше время хозяин не допускает вас к своему очагу; он заказывает печнику особый очаг для вас, где-нибудь в проходе, и гостеприимство состоит в том, чтобы держать вас на расстоянии. Кухня облечена такой тайной, словно он намерен вас отравить,

В наш век печей мы скоро позабудем, что некогда пекли картофель в золе, как индейцы. Плита не только заняла место и наполнила дом запахами - она скрыла огонь, и я почувствовал, что потерял друга. В огне всегда можно увидеть чье-то лицо. Глядя в него по вечерам, земледелец очищает мысли от скверны, от пошлости, накопившейся задень.

В наших гостиных сам язык теряет свою силу и вырождается в бессмысленную болтовню - настолько далека наша жизнь от его основ и так холодны метафоры и тропы, которые успевают остыть, пока доставляются на подъемниках: иначе говоря, гостиная бесконечно далека от кухни и мастерской.

Идеализация отшельничества на лоне природы и критика всех форм человеческого общежития отражают индивидуализм Торо, но не являются его программным лозунгом. Чересчур доступному людскому обществу Торо предпочитает одиночество: общество утомляет и отвлекает его от серьезных дум. Он предпочитает оставаться один. Ни с кем так не приятно общаться, как с одиночеством.

Мы часто бываем более одинокими среди людей, чем в тишине своих комнат. Когда человек думает или работает, он всегда наедине с собой, где бы он ни был. Одиночество не измеряется милями, которые отделяют человека от его ближних. Истинно прилежный студент так же одинок в шумном улье Кембридж- колледжа, как дервиш в пустыне.

Умение оставаться одному наедине со своими мыслями является следствием достижения человеком определенного культурного и духовного уровня. В качестве примера Генри Торо описывает фермера, который целый день проработал в поле или в лесу один, но не почувствовал одиночества, потому что нашел чем занять себя, «а вернувшись вечером домой, он не может оставаться наедине со своими мыслями, и ему хочется побыть «на людях», вознаградив себя за дневное одиночество. Поэтому он удивляется ученому, который способен просидеть один в доме всю ночь и большую часть дня, не боясь скуки и хандры: он не понимает, что ученый, запершись в доме, обрабатывает в это время свое поле или валит деревья

в своем лесу, как фермер в своем, а потом также ищет развлечений и общества, как и тот, хотя, может быть, и в более концентрированной форме.

Для людей, которые не умеют оставаться наедине с самими собой, Торо не находит ничего лучшего, кроме пожелания-совета работать еще больше:

Бывают люди «трудолюбивые», по-видимому, любящие труд ради него самого, а может быть, потому, что он не дает им впасть в худший соблазн, - этим мне сейчас нечего сказать. Тем, кто не знает, куда девать больший досуг, чем они имеют сей час, я советую работать вдвое больше - пока они не выкупят себя на волю.

Жизнь Г. Д. Торо на берегу Уолденского пруда - образец сознательной жизни, неотъемлемой составляющей которой была философская рефлексия. Торо старательно избегает жизни в мире имитаций и, замыкаясь, казалось бы, на своем личном, индивидуальном бытие, «выходит из себя» на бытие универсальное, общечеловеческое. Рефлексивно суммируя содержание этих и других, не описанных нами эстафет (к примеру, эстафет природоведения и наблюдения), «волн жизни», Торо сумел сосредоточиться и выявить саму волну, событие - закон радостного и плодотворного усилия.

Мышление помогает нам «выйти из себя», но не в обычном смысле слова. Сознательным умственным усилием мы можем отстраниться от действий и их последствий, и тогда все хорошее и плохое пройдет мимо нас, как поток. В очень общем, но подлинном значении усилие - уже есть дело само по себе.

Уединившись, «нащупав» в себе себя, человек может читать, воспринимать звуки, окружающую природу, с каждым днем все глубже и глубже проникая в суть сокровенного знания. Но даже одно из самых, казалось бы, простых, занятий - чтение, далеко не так просто, как кажется:

Ученый может читать Гомера или Эсхила на греческом языке и не опасаться упрека в роскошной праздности, поскольку, читая, он как бы подражает их героям и посвящает их страницам утренние часы. Язык этих героических книг, пусть бы и изданных в переводе на наш, всегда будет для нашего времени упадка языком мертвым, и мы вынуждены старательно разгадывать каждое слово и строку, вкладывая в них более широкий смысл, чем общепринятый, и обращаясь для этого ко всей мудрости, доблести и великодушию, какими обладаем.

Хорошее чтение - чтение действительно хороших книг в требуемом духе - благородное дело, требующее от человека больших усилий, чем любое из принятых сейчас занятий. Для него нужна такая же подготовка, какую проходили атлеты, всецело посвящавшие себя своей цели. Книги надо читать так же сосредоточенно и неторопливо, как они писались. Умения говорить на языке, на котором они написаны, еще недостаточно, потому что между языком устным и письменным, языком, который мы слышим, и языком, на котором мы читаем, - расстояние не малое. Первый - недолговечен, это - звук, речь, говор, нечто животное, то, чему мы бессознательно, подобно животным, научаемся от матерей. Второй воплощает зрелость и опыт первого; если первый - язык наших матерей, то второй - язык отцов, тщательно отобранные средства выражения, слишком весомые, чтобы просто ловить их на слух; для овладения ими надо родиться заново. В средние века толпы, умевшие всего лишь говорить по-гречески и по-латыни, не могли, по случайности рождения, читать написанные на этихя зыках гениальные творения, ибо это был не тот греческий и не та латынь, которые они знали, но утонченный язык литературы. Этот благородный язык Греции и Рима был им не знаком, самые рукописи были для них негодным хламом, и они предпочитали им дешевую современную литературу. Но когда у народов Европы появилась своя, хотя бы еще грубая, письменность, но соответствовавшая потребностям их литератур, тогда возродилась и ученость, и из глубины веков ученым стали видны сокровища древней культуры. То, чего не могла слышать уличная толпа Рима и Греци и, после многих столетий смогли прочесть несколько ученых, и лишь ученые читают это поныне.

Те, кто не научился читать древних классиков на языке оригинала, обладают весьма несовершенными познаниями в истории человечества, потому что настоящий перевод их не осуществлен еще ни на один из современных языков, если только не считать таким переводом саму нашу цивилизацию.

Лучшие книги не читаются даже теми, кого считают хорошими читателями. За очень немногими исключениями, наш город не обнаруживает вкуса к лучшим произведениям, хотя бы даже английской литературы, доступной всем.

Не все книги так бестолковы, как их читатели. Для многих людей новая эра в их жизни началась с прочтения той или иной книги.

Духовное усилие приводит к чудодейственному пробуждению человека, обновляет его самого, делает значимым его жизнь. Это усилие требует для осуществления пробуждения всех физических и духовных возможностей, но точкой опоры становится человеческая душа:

По правилу двух диаметров мы не только находим солнце в нашей планетной системе и сердце в человеческом теле проведите линии наибольшей длины и наибольшей ширины через всю массу повседневных дел человека и через волны жизни, захватив также его бухты и фиорды, и на месте их пересечения вы найдете вершину или глубину его души.

Для Торо глубина, средоточие человеческой души - это точка пересечения наиболее выдающихся дел человека (по всей видимости, линия наибольшей ширины) и волн жизни (линия наибольшей длины), захватывая также «бухты и фиорды», о которые эти волны разбиваются. Природа близка человеку, она - праматерь, но в то же время она остается не более, чем «старой дамой» по соседству. Самое близкое человеку, по мнению Торо, - великие законы, заданные ему отнюдь не матушкой-Природой, ко «влиянием незримых сил Неба и Земли».

Мы в основном придаем значение только внешним и преходящим обстоятельствам. Вот в чем причина нашей растерянности. Ближе всего ко всему сущему находится та сила, которая его созидает. Ближе всего к нам постоянно свершаются самые великие законы. Ближе всего к нам стоит не работник, которого мы наняли и с которым так любим беседовать, а тот работник, который создал нас самих.

Человек рассматривается Г. Торо как центр, средоточие мира, остров посреди «волн жизни». Чтобы быть и оставаться центром подлинной жизни, необходимо постоянно отстаивать свое положение. Эта необходимость требует от человека отрешенности от повседневных дел, отдаления «мира повседневного» на соответствующее удаленное расстояние от своего мира, даже если этот мир - место, где развертывается

его собственная мыслительная и вещественная деятельность. Этот центр мира может быть, как у Торо, всего лишь «бобовым полем».

«Работник, который создал нас самих», действительно, всегда рядом с нами. Более того, он в нас самих, он определяет и «вылепливает» нашу чувственность и ментальность, в которых человек ощущает жизнь. В такого рода абстракциях высших сил и законов Генри Торо прячет, «скрывает» свою человеческую событийность, свою принадлежность процессу всеобщей взаимодеятельности и взаимозависимости людей.

Хорошо, если (человек - ред.) способен написать картину или изваять статую, то есть создать несколько прекрасных вещей, но как благороднее выглядит задача быть в моральном отношении скульптором, творцом всей окружающей среды. Сделать прекраснее наш день - это высшее из искусств. Долг каждого человека - сделать свою жизнь во всем, вплоть до мелочей, достойной тех стремлений, которые пробуждаются в нем в лучшие ее часы.

Одиночество, способствующее сосредоточению, обретению способности «нового взгляда» на окружающих, вскоре приводит к овладению навыками глубокого понимания сущности человеческой природы:

Приходили полоумные из богадельни и других мест; но этих я старался заставить открыться мне и выказать весь ум, какой у них был; я заводил разговор именно об уме и бывал вознагражден. Я обнаружил, что некоторые из них разумнее, чем так называемые надзиратели над бедными и члены городской управы, и что им пора было бы поменяться местами. Оказалось, что между полоумными и умными разница не столь уж велика.

Однажды, например, ко мне пришел один безобидный и простодушный бедняк, которого я часто встречал в полях, где он, стоя или сидя на корзине, служил живой загородкой, чтобы скот - да и он сам - не забрели куда не следует; он выразил желание жить так, как я. С величайшей простотой и искренностью, возвышенной или, точнее, приниженной по сравнению с тем, что зовется смирением, он сказал мне, что ему «недостает ума». Так он и сказал. Таким его создал бог, но он полагает, что бог любит его не меньше, чем других. «Такой уж я уродился, - сказал он, - и всегда такой был; не то, что другие дети, - слабоумный. Так уж, видно, богу угодно». И вот он сам - живое подтверждение своих слов. Он был для меня философской загадкой. Мне редко встречалась столь благодарная почва для сближения с человеком - так просто, искренне и правдиво было все, что он говорил. Чем смиреннее он был, тем больше это его возвышало. Вначале мне да же показалось, что это было у него обдуманным. На почве правдивости и откровенности, возделанной бедным слабоумным нищим, можно было бы взрастить нечто лучшее в отношениях между людьми, чем удавалось до сих пор мудрецам.

Постижение законов жизни природы, безусловно, помогает понять мир, «схватить понимание в самой сущности» высших законов мироздания, а значит, и законов человеческого общежития.

Виды дикой природы стали удивительно привычными. Я ощущал и ныне ощущаю, как и большинство людей, стремление к высшей или, как ее называют, духовной жизни и одновременно тягу к первобытному, и я чту оба эти стремления. Я люблю дикое начало не менее чем нравственное. Мне до сих пор нравится рыбная ловля за присущий ей вольный дух приключений. Я люблю иногда грубо ухватиться за жизнь и прожить день, как животное. Быть может, рыболовству и охоте я обязан с ранней юности моим близким знакомством с Природой. Они приводят нас в такие места, с которыми в этом возрасте мы иначе не познакомились бы. Рыболовы, охотники, лесорубы и другие, проводя жизнь в полях и лесах, где они как бы составляют часть Природы, лучше могут ее наблюдать в перерывах между работой, чем философы или даже поэты, которые чего-то заранее ждут от нее. Им она не боится показываться…

Нравственное начало пронизывает всю нашу жизнь. Между добродетелью и пороком не бывает даже очень краткого перемирия. Добро - вот единственный надежный вклад. В музыке незримой арфы, поющей над миром, нас восхищает именно эта настойчиво звучащая нота. Арфа убеждает нас страховаться в Страховом обществе Вселенной, а все взносы, какие с нас требуются - наши маленькие добродетели. Пусть юноша с годами становится равнодушен; всемирные законы неравнодушны; они неизменно на стороне тех, кто ощущает наиболее тонко. Слушай упрек, ясно различимый в каждом дуновении ветра; горе тому, кто неспособен его услышать. Стоит только задеть струну или изменить лад - и гармоническая мораль поразит наш слух. Много назойливого шума на отдалении становится музыкой, отличной сатирой на нашу жалкую жизнь.

Блажен человек, уверенный, что в нем изо дня в день слабеет животное начало и воцаряется божественное. Ноне существует, наверное, никого без постыдной примеси низменного и животного. Боюсь, что мы являемся богами и полубогами только будучи подобными фавнам и сатирам, в которых божество сочеталось со зверем; что мы - рабы своих аппетитов, что сама жизнь наша в известном смысле оскверняет нас.

Чувственность едина, хоть и имеет много форм; и чистота тоже едина. Неважно, что делает человек - ест, пьет, совокупляется или наслаждается сном. Все это - аппетиты, и достаточно увидеть человека за одним из этих занятий, чтобы узнать, насколько он чувствен. Кто нечист, тот ничего не делает чисто. Если ловить гадину с одного конца ее норы, она высунется из другого. Если хочешь быть целомудренным, будь воздержан веде. Что же такое целомудрие? Как человеку узнать, целомудрен ли он? Этого ему знать не дано. Мы слыхали о такой добродетели, но не знаем, в чем ее суть.

Чтобы достичь чистоты и отдалиться от греха, делай непрестанно, любую работу, пусть то даже чистка конюшни. Победить природу трудно, но победить ее необходимо. Какой смысл в том, что ты христианин, если ты не чище язычника, если ты не превосходишь его воздержанием и набожностью? Я знаю многие религии, считающиеся языческими, но их правила устыдили бы читателей и подали бы им пример, хотя бы в отношении выполнения обрядов.

Все мы - скульпторы и художники, а материалом нам служит собственное тело, кровь и кости. Все благородные помыслы тотчас облагораживают и черты человека, все низкое и чувственное придает им грубость.

Время - всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку. Я пью из нее, но в это время вижу ее песчаное дно и убеждаюсь, насколько она мелка. Этот мелкий поток бежит мимо, а вечность остается. Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд. А я не умею даже считать до одного. Я не знаю и первой буквы азбуки. Я всегда сожалею, что не так мудр, как в день своего появления на свет. Ум человеческий - острый тесак, он находит путь к сокровенной сути вещей. Я не хочу работать руками больше, чем этого требует необходимость. В моей голове есть и руки и ноги. Я чувствую, что в ней сосредоточены все мои способности. Инстинкт говорит мне, что это орган, предназначенный рыть в глубину, как рыльце и передние лапы некоторых животных; я хотел бы врыться им в эти холмы, здесь-то я и начну копать.

Стремление к добру, ежедневно рождающееся вместе с безмятежным и благотворным дыханием утра, заставляет человека возлюбить добродетель и возненавидеть порок и несколько приближает его к изначальной человеческой природе, - так возникают молодые побеги вокруг срубленных стволов. И,напротив, зло, сотворенное в течение дня, мешает развиться едва появившимся зачаткам добродетели и уничтожает их.

Если таким образом многократно уничтожать эти ростки, вечерней благодати будет уже недостаточно, чтобы сохранить их. А когда она становится бессильной, природа человека становится ненамного отличной от природы животного. И люди, когда видят, что человек этот уподобился животному, считают, что он никогда и не обладал врожденным разумом. Но так ли должны рассуждать люди?

Вывод из «жизни в лесу» романтика и поэта Г. Д. Торо подчеркивает, прежде всего, важность самого пути: необходимо научиться читать так, чтобы ощущать в себе голос другого человека. Это умение может быть достигнуто через занятие делом, сосредоточение на самой «волне жизни», эстафете философствования, проникновение в колодец страдания, мир смыслов-событий, «святую реальность». Посредством подобных практик человек становится открыт для тайны.

Змея, живущая у меня внутри, поднимает голову при звуке текущей воды. Когда же это я проглотил ее? Наконец я избавился от змеи, жившей у меня внутри с тех пор, как я однажды выпил застойной воды. Я схватил ее за горло и вытащил, после чего прекрасно провел день. Разве нельзя избавиться от змеи, которую вы проглотили в юности, когда бездумно нагнулись и выпили стоячей воды? С тех пор она мешает вам и во сне и наяву; она завладела жизнью, которая некогда принадлежала вам. Смело хватайте ее за горло и тяните, хоть вам и будет казаться, что хвост ее скрутил ваши жизненно важные органы.

Вечность заключает в себе высокую истину. Но время, место и случай, все это - сейчас и здесь. Само божество выражает себя в настоящем мгновении, и во всей бесконечности времен не может быть божественнее. Мы способны постичь божественное и высокое только если постоянно проникаемся окружающей нас реальностью. Вселенная всегда послушно соответствует нашим замыслам. Движемся ли мы быстро или медленно, путь для нас проложен. Посвятим же себя замыслам. Не было еще прекрасного и высокого замысла поэта или художника, чтобы его не осуществил кто-нибудь из потомков.

Желая читателю подлинного постижения божественного, Торо акцентирует внимание на «здесь и сейчас» - получить знание, постичь божественное, проникнуться окружающей реальностью. А это, в свою очередь, возможно только посредством проникновения в самих себя. Таким образом человек поворачивается лицом к фактам, событиям, а не к вещам. Торо призывает оглянуться на самих себя, иметь смелость остаться наедине с самими собой.

«Заняться делом», по Торо, значит, жить разумно, использовать подлинные образцы, а не подделки, испробовать истинную реальность, а не видимость, обволакивающую середину, сущность, скрывая ее, подобно туману. Торо предлагает для обсуждения вариант персонального опыта, который позволяет удостовериться в том, что реальность социальных эстафет философствования, в которой читатель такой же творец, как и сам автор, действительно в состоянии освободить из тисков вещного мира творческие способности человека.

«Духовное бодрствование» приводит человека к необходимой черте и позволяет переступить ее. Существует некоторая математическим методом прописанная культурой точка, к достижению которой следует стремиться на протяжении всего пути. Только в поле сохранения культурной традиции человек в состоянии создать новое: через воспроизведение старого. Человеку не следует бояться метафизического путешествия:

Нет, станьте Колумбами целых новых континентов и миров внутри себя, открывайте новые пути - не для торговли, а для мысли. Каждый из нас владеет страной, рядом с которой земные владения русского царя кажутся карликовым государством, бугорком, оставленным льдами.

Следует отметить, что при жизни Торо не был понят современниками. Первое издание «Уолдена» не раскупалось. В1906 году, когда было издано полное собрание сочинений писателя, о Торо никто ничего не слышал. Генри Торо стал популярен в США лишь спустя более века после своей смерти. Сейчас он, наряду с Джоном Мюиром и Леопольдом Олдо, наиболее цитируемый автор в экофилософских работах Запада.

Торо являлся трансценденталистом и поэтому верил в существование «сверхдуши» или божественной моральной силы, которая управляет всем творением. Он также изучал буддийскую религию и был первым переводчиком буддийской «Лотус Сутры» на английский язык. Все это оказало огромное влияние на развитие его природоохранных взглядов.

Для чего же «бакалавр природы» поставил свой эксперимент? Ведь понятно, что даже если бы он практически доказал возможность жить, мыслить, реализовываться и при этом говорить о себе, что «самый большой мой талант - это малые потребности», то не следовало ожидать, что американцы тут же последуют его примеру и променяют свой бизнес на идею духовного совершенствования.

Надо научиться просыпаться и бодрствовать, для этого нужны не искусственные средства, а постоянное ожидание рассвета, которое не должно покидать нас в самом глубоком сне. Больше всего надежд в меня вселяет несомненная способность человека возвыситься благодаря сознательному усилию.

Доктора мудро советуют больному переменить климат и обстановку. Благодарение богу, свет клином не сошелся… Мир шире, чем наши понятия о нем.

Не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре. Но пока вы не умеете ничего иного, делайте хотя бы это, и вы, может быть, отыщете наконец (как) можно проникнуть внутрь себя.

Я ушел из леса по столь же важным причинам, что и поселился там. Быть может, мне казалось, что мне нужно прожить еще несколько жизней и я не мог тратить больше времени на эту… Я не хотел путешествовать в каюте, я предпочел отправиться в путь простым матросом и находиться на палубе мира, откуда лучше виден лунный свет на горах. Я и сейчас не хочу спускаться вниз.

Мой опыт, во всяком случае, научил меня следующему: если человек смело шагает к своей мечте и пытается жить так, как она ему подсказывает, его ожидает успех, какого не дано будничному существованию. Кое-что он оставит позади, перешагнет какие-то невидимые границы; вокруг него и внутри него установятся новые, всеобщие и более свободные законы или старые будут истолкованы в его пользу в более широком смысле, и он обретет свободу, подобающую высшему существу.

Англия и Америка предъявляют нелепое требование: говорить так, чтобы они тебя понимали. При этом условии не растет ни человек, ни поганый гриб. Точно это так важно, и тебя некому понимать, кроме них.

Как ни жалка твоя жизнь, гляди ей в лицо и живи ею; не отстраняйся от нее и не проклинай ее. Она не так плоха, как ты сам. Она кажется всего беднее, когда ты всего богаче.

Не хлопочи так усиленно о новом - ни о новых друзьях, ни о новых одеждах. Лучше перелицевать старые или вернуться к ним. Вещи не меняются, это мы меняемся. Продай свою одежду, но сохрани мысли. Бог позаботится о том, чтобы ты не остался одинок…

«Уолден» - многоплановое произведение: это не только дневник автора, озабоченного социальными проблемами современной американской жизни, но также и романтическая утопия, в центре которой герой-индивидуалист, склонный к самым крайним средствам протеста.

Полемический характер носят, как правило, и крайности Торо, когда он выражает протест против некоторых черт современной цивилизации. Наиболее резкие нападки выражены в произведениях Торо преимущественно в виде прямых парадоксов. Характеризовать Торо как последовательного опрощенца, противника прогресса и культуры было бы несправедливо.

Уолденская антиурбанистическая утопия Торо - фермерская, антикапиталистическая, очищенная от собственнических и патриархальных черт, имеет индивидуалистическое содержание. Это ограничивает ее социальный масштаб. Однако эта утопия верно отражает процессы духовной и физической деградации человека, которыми сопровождается «промышленный прогресс». Тем не менее, утопия Торо выражает протест против нездоровых черт промышленного прогресса.

Философия Торо не сводима лишь к полемическим парадоксам «Уолдена». Личные взгляды и «жизненная практика» автора утопии не укладываются лишь в идейный мир Уолдена, а имеют более широкий контекст и более выразительное общественное значение. Сам автор, впрочем, дистанцировался от каких-либо реформаторских взглядов, не считал необходимым проведение политических реформ, но настаивал лишь на необходимости личного самосовершенствования человека, нравственного и физического.

Внешне абсолютное противопоставление человека и общества в произведениях Торо таковым не является. Торо не был ни социальным изгоем, ни нигилистом-беглецом от цивилизации. Уход в лес Торо не есть акт отшельнического заточения, этот поступок продиктован стремлением найти точку опоры и вернуться в общество, но обновленным и духовно окрепшим, по крайней мере, теоретически. Однако практика обнаружила скрытые недостатки, изъяны проекта самоизоляции, что в конечном итоге привело к возвращению в город:

Я ушел из леса по столь же важным причинам, что и поселился там. Быть может, мне казалось, что мне нужно прожить еще несколько жизней, и я не мог тратить больше времени на эту.

Письменная традиция сохранила версию Эмерсона о произошедшем с Генри Торо:

(Торо) прожил… в одиночестве два года, наполненных физическим и умственным трудом. Этот поступок был совершенно естественным для него и вполне соответствовал его натуре. Никто… не мог обвинить его в нарочитости. Именно строй мысли, а не только поведение отличало его от окружающих. И как только Торо сполна воспользовался преимуществами уединенности, он отказался от нее».

Торо не отступал от античной традиции и сводил предмет философии к поискам смысла жизни, то есть такой мудрости, которая научила бы человека жить в гармонии с собой, космосом и окружающими. Торо считал, что философия теряет изначальный смысл, и делал попытку вернуть его в философскую практику.

В той реальности, которую продемонстрировал Торо, философский образ жизни представлял собой последовательность поступков, совершенных вопреки «общественным нормам», которые, по мнению философа, представляли собой лишь предрассудки, враждебные природе человека, враждебные не только его «низкому», «животному началу», но и «человеку вообще», включая его «божественную, духовную часть». Эмерсон, разделяя взгляды Торо в целом, не был столь радикален, как Торо, и совершенно определенно не приветствовал «выходки» Торо, называемые «практической философией». Произнесенные Торо слова «истинный философ даже во внешнем образе жизни идет впереди своего века», по мнению Эмерсона, хоть и справедливы, но проблема состояла в том, что Торо следовал им буквально. Эмерсон не желал идти впереди своего века в повседневном укладе жизни - его устраивало наличие стандартов «общественного мнения». Стремление Торо добиваться определенной, заданной волевым решением последовательности жизненного курса, делать все так, чтобы каждый прожитый день, час, каждый поступок были философски обоснованы, Эмерсон называл мальчишеством, «игрой».

Торо же считал первостепенной важность объединения «философии» и «мудрости», задавался проблемой места «мудреца» в этой жизни, сущности подлинной мудрости, заявляющей о себе не в Гималаях, а в «обыденной реальности» (в Массачусетсе). Конечно, Торо не признавал географических характеристик мудрости, обладавшей транснациональностью и трансконтинентальностью. Но, несмотря на это, он вынужден был признавать, что в Массачусетсе «мудрость» обнаружить сложнее, чем в буддистских монастырях.

Торо мог представить себе философа, занимающегося деятельностью, не имеющей отношения к философии. Уверенность в такой возможности определялась принципом «доверия к себе» (введен Эмерсоном, развит позднее другими членами кружка). Главным было признание автономии духа, его первичности по отношению к материальным силам, определяющим или ограничивающим повседневное бытие. Конструирование философски обоснованной жизни, согласно Торо, и представляет собой подлинную мудрость, иначе говоря, мудрость состоит в конструировании собственной жизни в согласии с трансцендентными принципами.

Уолден, или жизнь в лесу

Эти размышления – обдуманный и трезвый приговор современной Торо цивилизации, превратившую людей в «орудия своих орудий», изгнавшую «человечность человека». «Что в нас осталось от божественного?» На этот вопрос Торо и отвечает своим двухлетним отшельничеством, ставя на себе эксперимент, цель которого – через анализ подлинных нужд человека попробовать еще раз отрыть его истинное назначение, вернуться к началам утраченной гармонии с миром, понять причины этой утраты и найти возможности ее восстановления.

Эти размышления - обдуманный и трезвый приговор современной Торо цивилизации, превратившей людей в «орудия своих орудий», изгнавшей «человечность человека». «Что в нас осталось от божественного?» На этот вопрос Торо и отвечает своим двухлетним отшельничеством, ставя на себе эксперимент, цель которого - через анализ подлинных нужд человека попробовать еще раз отрыть его истинное назначение, вернуться к началам утраченной гармонии с миром, понять причины этой утраты и найти возможности ее восстановления.

«Человеком испробовано так мало…» Торо пробует - он возделывает землю, засевает ее, собирает урожай - рожь, картофель, бобы, свекла, горох; из старых кирпичей складывает в доме очаг, на котором будет печь хлеб и готовить себе еду; собирает ягоды и ловит рыбу. И, оказывается, что «нужды телесные» требуют совсем немного времени от человека живущего чувством «прямой благодарности Богу за дар жизни».

«Жизнь в лесу» — это развернутый ответ на вопрос: «Что человеку нужно?» Ответ человека предельно искреннего и простого — «Наш духовный хлеб мы нарезаем куда тоньше, чем наши предки - пшеничный».

Живая значимость нравственных начал заново открыта автором для себя (и нас) на берегу Уолденского пруда. В главах «Чтение», «Звуки», «Одиночество», «Бессловесные соседи» — духовные опыты человека, не останавливающегося в работе по возвращению к Человеку, «…ибо дьявол всегда находит работу для праздных рук».

Чтение как работа, собеседование и продолжение диалога с тем, кто «…ближе всего к нам стоит…с работником, который создал нас самих». Это замечательный и неторопливый урок (не руководство) деятельного познания от Торо.

Уроки музыки от «собеседника ветра» читатель получит в главе «Звуки» и поймет, что слушать - не значит слышать. Нам показывают еще одну «тропинку» в этом «лесу», по которой можно «…идти рядом со Строителем Вселенной».

В хижине отшельника Торо только три стула. Один - для одиночества, два - для дружеской беседы, а три — для гостей, когда они приходят. Отшельничество Торо было открытым, к нему мог заглянуть любой - и «друг, с терпением толкующий Бога, запечатленного в образе человека», и «искажение и подобие человека». Никто и ничто не могло помешать непрерывающимся в этой «мастерской» исследованиям подлинных основ жизнестроительства как «Дома», в котором не нужно более трех стульев.

Известный американский архитектор отметил, что без этой книги не было бы современной архитектуры. Домохозяйка может найти в ней множество полезных замечаний по домоводству. Начинающий поэт - небольшую антологию мировой поэзии. Любитель «готовой мудрости» — сборник блестящих афоризмов. Сомневающийся богослов услышит веселую проповедь. А любящий отец откопает несколько сказок, которые можно будет рассказать на ночь детям.

«Пусть каждый займется своим делом и постарается быть тем, кем он рожден быть». Генри Дэвид Торо.

Полный текст...

Короткий текст...

Уолден, или Жизнь в лесу

Место, где жил Торо, на фотографии 1908 года.

«Уолден, или Жизнь в лесу» (англ. Walden; or, Life in the Woods ) - главная книга американского поэта и мыслителя Генри Дэвида Торо .

Всё необходимое для жизни он обеспечивал самостоятельно, проводя большую часть времени за огородничеством, рыбалкой, чтением классиков, плаванием и греблей. В общей сложности в уединении Торо провёл два года, два месяца и два дня. При этом он не прятался от людей и регулярно общался с жителями Конкорда, включая самого владельца пруда - Эмерсона.

Памятник Торо рядом с прудом

Описание жизни Торо в лесу, впервые опубликованное им в 1854 году, не вполне соответствует действительным обстоятельствам его биографии. Так, главы расположены в хронологическом порядке в соответствии со сменой времён года и создают впечатление, что автор прожил на берегу пруда ровно год.

Своим экспериментом Торо стремился дать понять современникам с их культом материального преуспевания, что хорошо и счастливо жить можно и вне общества, удовлетворяя все естественные потребности собственным трудом. Промышленной революции и зарождающемуся обществу потребления он противопоставил свободу от материальных забот, уединение, самодостаточность, созерцательность и близость к природе.

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Уолден, Рики
• Уолденский пруд

Смотреть что такое "Уолден, или Жизнь в лесу" в других словарях:

Уолден-Понд - Уолденский пруд англ. Walden Pond Уолденский пруд весной, 2005 год Координаты: 42.4384, 71.342 … Википедия

Уолден Макнейр - Оригинал Росмэн Народные переводы Мария Спивак Бялко Левитова Death Eaters Пожиратели смерти Пожиратели смерти, Искушённые смертью Упивающиеся смертью (УпСы, Упиванцы) Упивающиеся смертью О … Википедия

Walden Pond - Уолден, лесное озеро в штате Массачусетс, получившее известность по произведению Г Д. Торо. Walden («Уолден, или Жизнь в лесу»). In his chief work, which is subtitled Life in the Woods , Henry David Thoreau tells of his simple, healthy hermitlike … Словарь топонимов США

ТОРО Генри Дейвид - (Thoreau, Henry David) ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО (1817 1862), американский писатель и философ. Родился 12 июля 1817 в Конкорде (шт. Массачусетс). За исключением четырех лет в Гарвардском университете (1833 1837) и шести месяцев на Стейтен Айленд в 1843,… … Энциклопедия Кольера

Зелёный анархизм - (или экоанархизм) одно из направлений в анархизме, акцентированное на экологические проблемы. На раннем этапе большое влияние оказали идеи американского анархо индивидуалиста Генри Дэвида Торо и его книга «Уолден, или Жизнь в лесу».… … Википедия

Литературные памятники - «Литературные памятники» (ЛП, разг. Литпамятники; 1948 н.в.) советская, с 1992 российская книжная серия академической художественной и документальной литературы, классической поэзии. Издаётся с 1948 года под эгидой Академии наук СССР; … Википедия

Торо Генри Дейвид - Торо (Thoreau) Генри Дейвид (12.7.1817, Конкорд, штат Массачусетс, ‒ 6.5.1862, Уолден, близ Конкорда), американский писатель, общественный деятель. Сын ремесленника. Окончил Гарвардский университет (1837). Сблизившись с Р. У. Эмерсоном, примкнул… …

Торо - (Thoreau) Генри Дейвид (12.7.1817, Конкорд, штат Массачусетс, 6.5.1862, Уолден, близ Конкорда), американский писатель, общественный деятель. Сын ремесленника. Окончил Гарвардский университет (1837). Сблизившись с Р. У. Эмерсоном, примкнул … Большая советская энциклопедия

Торо, Генри Дэвид - Генри Дэвид Торо Henry David Thoreau … Википедия

АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА - (см. также АМЕРИКАНСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ). Америку освоили англичане, ее языком стал английский, и литература уходила корнями в английскую литературную традицию. Ныне американская литература повсеместно признана как литература самобытно национальная.… … Энциклопедия Кольера

Доктора мудро советуют больному переменить климат и обстановку. Благодарение богу, свет клином не сошелся. В Новой Англии не растет конский каштан и редко слышен пересмешник. Дикий гусь - больший космополит, чем мы; он завтракает в Канаде, обедает в Огайо и совершает ночной туалет где-нибудь на речных затонах юга. Даже бизон, и тот старается поспевать за сменой времен года; он щиплет траву Колорадо лишь до тех пор, пока в Йеллоустоне не подрастет для него трава позеленее и повкусней. А мы думаем, что если заменить на наших фермах ограды из жердей каменными стенками, это оградит нашу жизнь и решит нашу судьбу. Если тебя избрали секретарем городской управы, тут уж, конечно, не поедешь на лето на Огненную Землю; а в вечном огне все же можешь оказаться. Мир шире, чем наши понятия о нем.

Но нам следует почаще выглядывать через гакборт нашего корабля, как подобает любознательным пассажирам, а не проводить все время, как глупые матросы, за рассучиванием канатов. Противоположная сторона земного шара - это всего лишь место, где живет наш корреспондент. Во всех наших путешествиях мы только описываем круги, и совет врачей годится лишь для накожных болезней. Иной спешит в Южную Африку поохотиться на жирафа, но не эта дичь ему нужна. И сколько времени можно охотиться на жирафов? Бекасы и вальдшнепы тоже, быть может, неплохи, но я думаю, что лучше выслеживать более благородную дичь - себя самого.

В глубины духа взор свой обрати.

Исхоженные гам найдешь пут.

По ним пускайся смело - не страшись

Исследованья собственной души. Несколько измененные Торо строки из стихотворения «Моему уважаемому другу сэру Эд. П. Найту» английского поэта XVII в. Уильяма Хебингтона.

Что означает Африка - и что означает Запад? Разве в глубь нашей собственной души не тянутся земли, обозначенные на карте белыми пятнами, хотя, если исследовать их, они могут оказаться черными, как и побережье? Что мы хотим открыть - истоки Нила, или Нигера, или Миссисипи, или Северо-западный путь вокруг нашего материка? Почему именно эти вопросы должны больше всего заботить человечество? Разве ФранклинСэр Джон Франклин (1786–1844) - английский исследователь Арктики, который возглавил экспедицию, искавшую северо-западный путь вокруг американского материка. Все участники ее погибли, и останки их были найдены лишь в 1859 г. - единственный пропавший человек, что жена его так тревожится об его розысках? А знает ли м-р Гриннел,Гриннел Генри (1799–1874) - американский судовладелец, снарядивший в 1850–1853 гг. экспедиции для розысков Франклина. где находится он сам? Будьте лучше Мунго Парком, Льюисом, Кларком и ФробишеромПарк Мунго (1771–1806) - шотландский путешественник, исследователь Африки; Льюис Мерриуэзэр (1774–1809) - исследователь американского континента; Кларк Эдвард-Даниэль (1769–1822) - английский минералог и путешественник по Европе, Египту, Палестине; сэр Мартин Фробишер (1539?-1594) - английский мореплаватель, искавший северо-западный путь из Атлантического в Тихий океан. ваших собственных рек и океанов; исследуйте собственные высокие широты, - если надо, запасите полный трюм мясных консервов для поддержания ваших сил и громоздите пустые банки до небес в знак достигнутой цели. Неужели сохранение мяса изобретено лишь для сохранения нашей собственной плоти? Нет, станьте Колумбами целых новых континентов и миров внутри себя, открывайте новые пути - не для торговли, а для мысли. Каждый из нас владеет страной, рядом с которой земные владения русского царя кажутся карликовым государством, бугорком, оставленным льдами. А ведь есть патриоты, не имеющие уважения к себе и жертвующие большим ради меньшего. Они любят землю, где им выроют могилу, но не дух, который еще мог бы воодушевлять их бренное тело. Их патриотизм - простая блажь. Чем была Экспедиция Южных морейИмеется в виду экспедиция военного флота США, возглавленная Чарлзом Уилксом, которая в 1838–1842 гг. исследовала южную часть Тихого океана и антарктические области. со всей ее шумихой и затратами, как не косвенным признанием того факта, что в нравственном мире существуют континенты и моря, где каждый человек - перешеек или фиорд, еще неисследованный им самим; но, оказывается, легче проплыть много тысяч миль на правительственном судне, с пятьюстами помощников, подвергаясь холодам, бурям и опасности встреч с каннибалами, чем исследовать собственное море, свой Атлантический и Тихий океаны.

Erret, et extremes alter scrutetur Iberos.

Plus habet hie vitae, plus habet ille viae.

Пусть себе странствуют, изучая Австралию;

Они увидят мир, зато я узрю бога. Строки из стихотворения «О старике из Вероны» позднеримского поэта Клавдия Клавдиана (365?-404 гг. н. э.), которые Торо перевел, заменив слово «Iberos» («испанцы») словом «Австралия».

Не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре.Ирония Торо относится к книге американского естествоиспытателя XIX в. Чарлза Пикеринга «Географическое распределение животных и растений» (Geographical Distribution of Animals and Plants, 1854), написанной в результате длительной экспедиции и упоминающей, в частности, о домашних кошках в Занзибаре. Но пока вы не умеете ничего иного, делайте хотя бы это, и вы, может быть, отыщете наконец «Симмсову дыру»,Американец Джон Кливз Симмс (1780–1829) высказал в 1818 г. предположение, что земля пуста внутри и имеет на полюсах отверстия. Эта фантастическая гипотеза использована Эдгаром По в нескольких рассказах, в том числе в «Рукописи, найденной в бутылке». через которую можно проникнуть внутрь себя. Англия и Франция, Испания и Португалия, Золотой Берег и Берег Невольничий - все граничат с этим внутренним морем, но еще ни одно судно этих стран не отважилось утерять из виду берег, хотя это, несомненно, прямой путь в Индию. Если хочешь выучиться всем языкам, узнать обычаи всех народов, проехать дальше всех путешественников, освоиться со всеми климатами и заставить Сфинкса разбить себе голову о камень,В греческой мифологии Сфинкс - чудовище, которое загадывало путникам загадки и пожирало тех, кто не умел их разгадывать. Когда Эдип разгадал их, Сфинкс разбил себе голову о скалу. послушайся совета древнего философа и Познай Самого Себя.Изречение, которое приписывается многим греческим философам. Вот где нужны и зоркость и отвага. Одни только побежденные и дезертиры идут на войну, одни только трусы бегут вербоваться. Пускайся же в самый дальний путь на запад, который не кончается на Миссисипи или на Тихом океане и не ведет в дряхлый Китай и Японию, а идет по касательной к земному шару; следуй по этому пути летом и зимой, днем и ночью, на закате солнца и на закате луны, а, наконец, и на закате самой земли.

Говорят, что МирабоМирабо Онорэ-Габриэль, граф (1749–1791) - деятель Французской буржуазной революции 1789 г., позднее изменивший ей. попробовал заняться разбоем на большой дороге, «желая испытать, какая степень решимости требуется для открытого неповиновения самым священным законам общества». Он заявил, что «солдату в бою не требуется и половины того мужества, какая нужна грабителю», «что честь и религия никогда не мешали обдуманной и твердой решимости». По нашим обычным понятиям это было мужественно; и тем не менее - затея была праздная, и даже отчаянная. Более здравый человек весьма часто оказывает неповиновение тому, что считается «самыми священными законами общества», тем, что повинуется законам, еще более священным, и таким образом может испытать свою решимость без всяких дополнительных хлопот. Человеку нет надобности становиться в такую позицию по отношению к обществу; ему достаточно сохранять ту позицию, какую требует от него повиновение законам собственного естества, а это ни одно справедливое правительство, если только ему такое встретится, не сможет счесть неповиновением.

Я ушел из леса по столь же важным причинам, что и поселился там. Быть может, мне казалось, что мне нужно прожить еще несколько жизней и я не мог тратить больше времени на эту. Удивительно, как легко и незаметно мы привыкаем к определенному образу жизни и как быстро проторяем себе дорогу. Я не прожил там и недели, а уже ноги мои протоптали тропинку от дверей к пруду, и хотя с тех пор прошло пять или шесть лет, она еще заметна. Возможно, впрочем, что по ней ходили и другие, и потому она не заросла. Поверхность земли мягка и легко принимает отпечатки человеческих ног; так обстоит и с путями, которыми движется человеческий ум. Как же разъезжены и пыльны должны быть столбовые дороги мира - как глубоки на них колеи традиций и привычных условностей! Я не хотел путешествовать в каюте, я предпочел отправиться в путь простым матросом и находиться на палубе мира, откуда лучше виден лунный свет на горах. Я и сейчас не хочу спускаться вниз.

Мой опыт, во всяком случае, научил меня следующему: если человек смело шагает к своей мечте и пытается жить так, как она ему подсказывает, его ожидает успех, какого не дано будничному существованию. Кое-что он оставит позади, перешагнет какие-то невидимые границы; вокруг него и внутри него установятся новые, всеобщие и более свободные законы, или старые будут истолкованы в его пользу в более широком смысле, и он обретет свободу, подобающую высшему существу. Чем более он упростит свою жизнь, тем проще представятся ему всемирные законы, и одиночество не будет для него одиночеством, бедность перестанет быть бедностью, а слабость - слабостью. Если ты выстроил воздушные замки, твой труд не пропал даром; именно там им и место. Тебе остается подвести под них фундамент.

Англия и Америка предъявляют нелепое требование: говорить так, чтобы они тебя понимали. При этом условии не растет ни человек, ни поганый гриб. Точно это так важно, и тебя некому понимать, кроме них. Точно Природа может позволить себе только один вид понимания, и в ней нет птиц, а не только четвероногих, летающих, а не только ползающих существ; точно лучшими образцами английского языка является «тес!» и «шш!», понятные Брайту; точно в одной тупости наше спасение. Я больше всего боюсь, что мои выражения окажутся недостаточно экстравагантными , не выйдут за узкие пределы моего ежедневного опыта и не поднимутся на высоту истины, в которой я убедился. Экстравагантность ? Тут все зависит от размеров твоего загона. Буйвол, ищущий новых пастбищ в других широтах, менее экстравагантен, чем корова, которая во время дойки опрокидывает ведро, перепрыгивает через загородку и бежит к своему теленку. Я хочу говорить без всяких загородок, как человек, пробудившийся от сна, с другими такими же людьми, ибо я убежден, что неспособен преувеличить даже настолько, чтобы создать действительно новое выражение. Кто, послушав музыку, побоится после этого говорить чересчур экстравагантно? Ради будущего или возможного надо иметь с фасада как можно более туманные и неясные очертания; так наши тени неприметно испаряются в направлении солнца. Летучая правда наших слов должна постоянно обнаруживать недостаточность того, что остается в осадке. Их правда немедленно подвергается переводу , остается лишь их буквальный смысл. Слова, выражающие нашу веру и благочестие, неопределенны, но для высших натур они полны значимости и благоухания.

К чему вечно опускаться до низшей границы нашего восприятия и превозносить ее под именем здравого смысла? Самый здравый смысл - это смысл спящего, выражаемый храпом. Мы склонны порой причислять полутораумных к полоумным, потому что воспринимаем лишь треть их ума. Есть такие, которым и утренняя заря не пришлась бы по вкусу, если бы они только проснулись достаточно рано. «Стихи Кабира»,Кабир (1440–1518) - индийский поэт и религиозный реформатор. как я слышал, «заключают в себе четыре различных значения - иллюзию, дух, интеллект и эзотерическое учение Вед».Цитата из книги М. Гарсена де Тасси «История индусской литературы» (Garcin de Tassy M. Histoire de la litterature hindoue. Paris, 1839). А в нашей стране, если сочинение человека допускает более одного толкования, это считается поводом для жалоб. В Англии ищут средства против болезней картофеля, но почему никто не поищет средства против умственных болезней, куда более распространенных и опасных?

Я не думаю, что мне удалось достичь непонятности, но я буду гордиться, если в этом отношении к моим страницам не предъявят других обвинений, чем к уолденскому льду. Южные потребители возражают против его голубого цвета, доказывающего его чистоту; они считают его грязным и предпочитают кембриджский лед, белый, хоть и пахнущий тиной. Чистота, которая нравится людям, - это туман, окутывающий землю, а не лазурный воздух высот.

Некоторые твердят нам, что мы, американцы, и вообще современные люди, являемся умственными пигмеями в сравнении с древними или даже с елизаветинцами. Что ж из того? Живая собака лучше мертвого льва.Екклесиаст, 9, 4. Неужели человек должен пойти и повеситься из-за того, что он принадлежит к породе пигмеев, не попытавшись стать величайшим из пигмеев? Пусть каждый займется своим делом и постарается быть тем, кем он рожден быть.

К чему это отчаянное стремление преуспеть, и притом в таких отчаянных предприятиях? Если человек не шагает в ногу со своими спутниками, может быть, это оттого, что ему слышны звуки иного марша? Пусть же он шагает под ту музыку, какая ему слышится, хотя бы и замедленную, хотя бы и отдаленную. Необязательно, чтобы он достиг полного роста в тот же срок, что яблоня или дуб. Зачем ему превращать свою весну в лето? Если порядок, для которого мы созданы, еще не пришел на землю, какой действительностью можем мы заменить его? Не к чему нам разбиваться о действительность пустую и бессмысленную. Зачем трудиться над возведением небесного купола из голубого стекла, если мы все равно по-прежнему будем созерцать истинное, бесконечное небо, как будто купола вовсе нет?

В городе КуруГород (или край) Куру - страна мудрецов-браминов - упоминается в «Вишну Пурана». Притча о посохе, видимо, сочинена самим Торо. жил некогда мастер, стремившийся к совершенству. Однажды он задумал сделать посох. Решив, что для несовершенного творения время что-то значит, но для совершенного существовать не должно, он сказал себе: пусть посох будет совершенством во всех отношениях, хоть бы мне не пришлось больше сделать ничего другого. Он тотчас же отправился в лес за деревом, решив работать только с подходящим материалом; пока он искал и отвергал одно дерево за другим, он остался одинок, потому что все друзья его состарились и умерли, он же не состарился ни на один миг. Его решимость и непоколебимое упорство, его возвышенная вера наделили его вечной юностью, хоть он и не знал об этом. Раз он не шел на сделки с Временем, Время сторонилось его и только издали сокрушалось, что не может его побороть. Прежде чем он нашел вполне подходящее дерево, город Куру превратился в обомшелые развалины, и он уселся на них, чтобы обстругать выбранную наконец палку. Прежде чем он придал ей нужную форму, династия Кандахаров кончилась; острием палки он начертал на песке имя последнего из владык и продолжал свой труд. Он не успел еще отполировать свой посох, когда КальпаВ индусской мифологии Кальпа - период времени в несколько миллиардов лет. перестала быть путеводной звездой, а прежде чем он приладил к нему наконечник и набалдашник, украшенный драгоценными камнями, Брама много раз просыпался и засыпал снова.День Брамы длится 2.160.000.000 лет. Но к чему перечислять все это? Когда он завершил свою работу, она предстала глазам изумленного художника как прекраснейшее из всех творений Брамы. Делая посох, он создал целую систему, целый новый мир прекрасных и гармоничных пропорций, и в этом мире место старых городов и династий заняли новые, более прекрасные и могучие. А глядя на кучу еще свежих стружек у своих ног, он понял, что для него и его творения протекшее время было всего лишь иллюзией, и что времени прошло не больше, чем надо одной искре из мозга Брамы, чтобы воспламенить трут смертного ума. Материал был чист, чисто было и его искусство; как же могли плоды его не быть совершенством?

Любая видимость, какую бы мы ни придали делу, не может быть, в конечном счете, выгоднее истины. Она - единственное, что есть прочного. Мы большей частью находимся не там, где мы есть, но в ложном положении. Таково несовершенство нашей природы, что мы выдумываем положение и ставим себя в него и оказываемся, таким образом, в двух положениях сразу, так что выпутаться из них трудно вдвойне. В минуты просветления мы видим только факты, только истинное положение вещей. Говорите то, что имеете сказать, а не то, что следовало бы. Любая правда лучше притворства. Перед тем как повесить Тома Хайда, лудильщика,Комментаторы склонны считать Тома Хайда персонажем фольклора восточного Массачусетса. его спросили, что он имеет сказать. «Передайте портным, - сказал он, - чтобы не забывали завязывать узелок на нитке, прежде чем сделают первый стежок». А молитва его товарища давно позабыта.

Как ни жалка твоя жизнь, гляди ей в лицо и живи ею; не отстраняйся от нее и не проклинай ее. Она не так плоха, как ты сам. Она кажется всего беднее, когда ты всего богаче. Придирчивый человек и в раю найдет, к чему придраться. Люби свою жизнь, как она ни бедна. Даже в приюте для бедняков можно пережить отрадные, волнующие, незабываемые часы. Заходящее солнце отражается в окнах богадельни так же ярко, как и в окнах богатого дома, и снег у ее дверей тает весною в то же время. Мне думается, что для спокойного духом человека там возможно то же довольство и те же светлые мысли, что и во дворце. Мне часто кажется, что городские бедняки живут независимее всех. Быть может, дух их достаточно высок, чтобы не стыдиться принимать даяния. Большинство считает ниже своего достоинства кормиться милостыней города, но часто те же люди не считают унизительным кормиться нечестными средствами, а это надо считать более постыдным. Бедность надо возделывать, как садовую траву, как шалфей. Не хлопочи так усиленно о новом - ни о новых друзьях, ни о новых одеждах. Лучше перелицевать старые или вернуться к ним. Вещи не меняются, это мы меняемся. Продай свою одежду, но сохрани мысли. Бог позаботится о том, чтобы ты не остался одинок. Если бы я до конца своих дней был осужден жить в чердачном углу, как паук, мир остался бы для меня все таким же огромным, пока при мне были бы мои мысли. Философ сказал: «Армию из трех дивизий можно лишить генерала и тем привести ее в полное расстройство, но человека, даже самого жалкого и грубого, нельзя лишить мыслей».Конфуций. «Беседы и Суждения». Не стремись непременно развиться, подвергнуться множеству влияний - все это суета. В смирении, как во тьме, ярче светит небесный свет. Тени бедности и убожества сгущаются вокруг нас, но тут-то как раз «мир ширится пред изумленным взором».Строка из сонета «Ночь и смерть» английского поэта Дж. Бланко Уайта (1775–1841). Нам часто напоминают, что, даже получив богатства Креза, мы должны сохранить ту же цель и те же средства. К тому же, если бедность ограничивает твои возможности, если тебе, например, не на что купить книг и газет, тебе остаются более важные и жизненные дела, и приходится иметь дело с веществами, дающими больше всего сахара и крахмала. Ты пробуешь жизнь возле самой косточки, где она всего вкуснее.Имеется в виду английская пословица: «Чем ближе к косточке, тем вкуснее мясо». Тебе не дают тратить время зря. Никто еще никогда не проигрывал на душевной щедрости. На лишние деньги можно купить только лишнее. А из того, что необходимо душе, ничто за деньги не покупается.

Я живу в углублении свинцовой стены, в которую примешано немного колокольного металла. Часто в минуты полдневного отдыха до меня доносится извне смутный tintinnabulum . Это шумят мои современники. Соседи рассказывают мне о важных господах и дамах, о знаменитостях, с которыми они повстречались на званом обеде, но я интересуюсь всем этим не больше, чем содержанием «Дейли Таймс». Все интересы и все разговоры вращаются вокруг нарядов и манер, но гусь остается гусем, какую бы подливку к нему ни подать. Мне говорят о Калифорнии и Техасе, об Англии и обеих Индиях, о достопочтенном м-ре Х из Джорджии или Массачусетса и об иных столь же преходящих и недолговечных вещах, и мне, как мамелюку, хочется скорей выпрыгнуть из их двора.Мамелюки - первоначально гвардейцы египетских султанов, которые затем сами захватили власть в Египте на несколько столетий. В 1811 г. по приказу турецкого султана Мохаммеда Али они были заперты в крепости и истреблены. Спасся только один из них, перепрыгнув через стену. Мне нравится точно знать, где я нахожусь, - не шагать в торжественной процессии на видном месте, но идти, если можно, рядом со Строителем вселенной; не жить в беспокойном, нервном, суетливом и пошлом Девятнадцатом Веке, а спокойно размышлять, пока он идет мимо. Что празднуют все эти люди? Все они состоят в устроительном комитете и ежечасно ждут чьей-то речи. Господь - всего лишь председатель на данный случай, а ВебстерВебстер был известен своим цветистым красноречием. - оратор его. Я люблю взвешивать, обдумывать, склоняться к тому, что влечет меня всего сильнее и основательнее, а не висеть на краешке весов, стараясь тянуть поменьше; не исходить из воображаемого положения, а из того, что есть; идти единственным путем, каким я могу идти, тем, который никакая сила не может мне преградить. Мне вовсе не хочется начинать свод, пока я не поставил прочного фундамента. Нечего нам играть на тонком льду. Твердое дно есть всюду. Я читал про одного путешественника, который спросил мальчика, твердо ли дно у болота, которое надо было пересечь. Мальчик сказал, что да. Но лошадь путника увязла по самую подпругу, и он сказал мальчику: «Ведь ты говорил, что здесь твердое дно». «Так оно и есть, - ответил тот, - да только до него еще столько же».Эпизод с путешественником к мальчиком описан в конкордской газете «Yeoman"s Gazette» от 22 октября 1828 г. Так обстоит и с общественными болотами и трясинами, но мальчику надо дожить до старости, чтобы это узнать. Хорошо лишь то, что думают, говорят или делают в особых, редких случаях. Я не хочу быть из тех, кто по глупости вбивает гвоздь в оштукатуренную дранку, - это не дало бы мне потом уснуть. Дайте мне молоток и дайте нащупать паз. Не надейтесь на замазку. Вбивать гвоздь надо так прочно, чтобы и проснувшись среди ночи, можно было подумать о своей работе с удовольствием, - чтобы не стыдно было за работой взывать к Музе. Тогда, и только тогда бог тебе поможет. Каждый вбитый гвоздь должен быть заклепкой в машине вселенной, и в этом должна быть и твоя доля.

Не надо мне любви, не надо денег, не надо славы - дайте мне только истину. Я сидел за столом, где было изобилие роскошных яств и вин и раболепные слуги, но не было ни искренности, ни истины, - и я ушел голодным из этого негостеприимного дома. Гостеприимство было там так же холодно, как мороженое. Мне казалось, что его можно было заморозить безо льда. Мне говорили о возрасте вин и его знаменитых марках, а я думал о более старом и в то же время новом и чистом вине, о более славной марке, которой они не имели и не могли купить. Весь этот блеск - дом, имение и «угощение» - не имеет цены в моих глазах. Я пришел к королю, но он заставил меня дожидаться в приемной и вел себя, как человек, не имеющий понятия о гостеприимстве. А у меня по соседству был человек, который жил в дупле дерева.Об этом отшельнике упоминается также в дневниках Эмерсона. Его манеры были истинно королевские. И я лучше бы сделал, если бы пошел к нему.

Долго ли еще мы будем сидеть у себя на крыльце, упражняясь в праздных и обветшалых добродетелях, которые любой труд сделал бы совершенно ненужными? Точно можно начинать день с долготерпения, а между тем нанимать человека окучивать свой картофель, и после полудня идти проповедовать христианскую кротость и милосердие с заранее обдуманным благочестием. Каково мандаринское чванство и закоснелое самодовольство человечества! Наше поколение с гордостью возводит себя к древнему и знатному роду; в Бостоне и Лондоне, Париже и Риме, гордясь своими предками, оно с удовлетворением говорит о своих успехах в искусстве, науке и литературе. Загляните в протоколы философских обществ и панегирики Великим Людям ! Добряк Адам умиляется собственным добродетелям. «О, мы свершили великие дела и спели дивные песни, и память о них не умрет» - т. е. до тех пор, пока мы о них помним. В Ассирии были ученые общества и великие люди - а где они сейчас? Как мы незрелы в нашей философии и наших опытах! Никто из моих читателей не прожил еще и одной полной человеческой жизни. И в жизни человечества, быть может, еще только наступает весна. Если у нас в Конкорде и была семилетняя чесотка,Имеется в виду английская поговорка: «Не лучше семилетней чесотки». то еще не было семнадцатилетней саранчи. Нам известна лишь крохотная чешуйка на нашей планете. Большинство из нас не проникало глубже шести футов внутрь земли и не прыгало над ней даже и на столько. Мы сами не знаем, где мы. К тому же почти половину всего времени мы крепко спим. И все же мы считаем себя мудрецами и установили на земной поверхности свои порядки. Вот уж поистине глубокие мыслители и честолюбивые души! Стоя над букашкой, которая ползет по сосновым иглам, устилающим лес, и старается спрятаться от меня, я спрашиваю себя, отчего она так смиренна и так прячется, когда я, может быть, могу стать ее благодетелем и сообщить ее племени благую весть; и я думаю о великом Благодетеле и всемирном Разуме, склоненном надо мной, человеческой букашкой.

В мире непрерывно свершается нечто новое, а мы миримся с невообразимой скукой. Достаточно напомнить, какие проповеди слушают люди в самых просвещенных странах. В них произносятся слова «радость» и «печаль», но это всего только припев гнусавого псалма, а верим мы лишь в обыденное и мелкое. Мы полагаем, что можем сменять одну только одежду. Говорят, что Британская Империя весьма велика и респектабельна, а Соединенные штаты - могучая держава. Мы не верим, что за каждым человеком подымается такой прилив, на котором Британская Империя может всплыть, как щепка, если бы он и лелеял подобную мысль. Кто знает, какая семнадцатилетняя саранча может вылезти из земли? Правительство того мира, где я живу, не было составлено в послеобеденной беседе ха вином, как в Британии.

Наша внутренняя жизнь подобна водам реки. В любой год вода может подняться выше, чем когда-либо, и залить изнывающие от засухи нагорья; может быть, именно нынешнему году суждено быть таким и утопить всех наших мускусных крыс.Мускусные крысы устраивают норы близко к поверхности воды и в половодье их заливает. Там, где мы живем, не всегда была суша. Далеко от моря и рек мне встречаются берега, некогда омывавшиеся водой, до того, как наука начала описывать каждый паводок.

Всю Новую Англию обошел рассказ о крупном и красивом жуке, который вывелся в крышке старого стола из яблоневого дерева, простоявшего на фермерской кухне 60 лет - сперва в Коннектикуте, потом в Массачусетсе. Он вылупился из яичка, положенного в живое дерево еще на много лет раньше, как выяснилось из подсчета годовых колец вокруг него; за несколько недель перед этим было слышно, как он точил дерево, стараясь выбраться, а вывелся он, должно быть, под действием тепла, когда на стол ставили чайник.Этот факт, описанный в тогдашних американских газетах, положен Германом Мелвиллом в основу рассказа «Стол из яблоневого дерева». Когда слышишь подобное, невольно укрепляется твоя вера в воскресение и бессмертие. Кто знает, какая прекрасная, крылатая жизнь, много веков пролежавшая под одеревеневшими пластами мертвого старого общества, а некогда заложенная в заболонь живого зеленого дерева, которое превратилось постепенно в хорошо выдержанный гроб, - кто знает, какая жизнь уже сейчас скребется, к удивлению людской семьи за праздничным столом, и нежданно может явиться на свет посреди самой будничной обстановки, потому что настала, наконец, ее летняя пора.

Я не утверждаю, что Джон или ДжонатанДжон - нарицательное имя для среднего англичанина, Джонатан - нарицательное имя, прозвище американцев, позднее вытесненное прозвищем Дядя Сэм. поймут все это; завтрашний день не таков, чтобы он пришел сам по себе, просто с течением времени. Свет, слепящий нас, представляется нам тьмой. Восходит лишь та заря, к которой пробудились мы сами. Настоящий день еще впереди. Наше солнце - всего лишь утренняя звезда.

Главное произведение Торо - «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) - одно из самых поэтичных небеллетристических сочинений в мировой литературе. Оно возникло на основе дневниковых записей, сделанных автором во время двухлетнего уединения на берегу Уолдена - небольшого озера неподалеку от Конкорда. То была своеобразная утопическая колония «на одного человека», цель которой, однако, состояла не в преобразовании общества и даже не в том, чтобы представить человечеству достойный подражания образец правильной жизни. Она заключалась в выработке «разумной» и «нравственной» позиции, в том, чтобы, отказавшись от общепринятой этической и социально-психологической нормы, отделить истинные ценности от ложных. «Под грязным слоем мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий... - писал Торо, - постараемся нащупать твердый грунт». Этот «твердый грунт» был необходимым фундаментом революции индивидуального сознания.

Здесь необходимо учитывать еще одно обстоятельство, многое проясняющее в последующей судьбе американского романтизма. Под каким бы углом зрения ни исследовались взаимоотношения личности и общества, в самом процессе исследования накапливались наблюдения и факты, несовместимые с фундаментальными принципами романтического гуманизма. Чем дальше, тем больше выявлялась невозможность объяснять резкое несоответствие между демократическим идеалом и реальной практикой буржуазной демократии особенностями индивидуального сознания личности или даже коллективного сознания отдельных социальных групп. Смутно прорисовывалась новая тревожная мысль, что истоки общественного неблагополучия органически присущи самой системе, заложены в ее краеугольных принципах, что первопричина зла не в нарушении закона, а в самом законе. Чем чаще романтики находили подтверждение этой мысли, тем ближе придвигался общий кризис романтизма. Многоликое зло, открывавшееся пытливому взору на каждом шагу, стало приобретать в глазах романтиков черты фатальности, неодолимости.

Отсюда нарастание трагического элемента в их творчестве. В то же время сомнение в справедливости концепции, позволявшей возводить закономерности бытия к закономерностям сознания, лишало романтиков всякой надежды на преобразование общества через внутреннюю революцию каждой отдельной личности. Невольно напрашивалась мысль, что зависимость между личным сознанием и общественным состоянием обратная, что именно общественное бытие определяет сознание человека. Романтики не были готовы принять эту мысль, ибо она требовала полной методологической переориентации.

Во второй половине 30-х годов XIX в. центр духовной жизни Соединенных Штатов сместился к северу, и Бостон начал играть в истории американской культуры ничуть не меньшую роль, чем Нью-Йорк или Филадельфия. Новая Англия с ее глубокими религиозными традициями, пуританским прошлым, которое все еще владело сознанием обитателей Массачусетса, Вермонта и Нью-Хэмпшира, стала генератором новых философских, социальных, политических идей, оплотом борьбы за «новую демократию», центром гуманистического движения.

В 30-е годы Новая Англия превратилась в наиболее развитую индустриальную область страны и стала во главе национального экономического прогресса. Связанные с этим перемены делали особенно ощутимыми резкие противоречия и несовершенство общественной системы, именовавшей себя «американской демократией». Действительность Новой Англии давала богатую пищу критическому уму для размышлений о судьбе человека в новых, «демократических» общественных условиях, притом размышлений не в абстрактных просветительских категориях человека вообще или народа вообще, но применительно к индивидууму определенной эпохи, для которого буржуазный вариант народовластия - часть его неутешительного социального опыта.

Духовный (и литературный) расцвет Новой Англии в 30-50-е годы был обусловлен также подготовленностью новоанглийского сознания к генерации и восприятию идеологических систем определенного типа. Речь идет о традиции, идущей из глубины XVII в., от догматов кальвинизма в их ортодоксально-пуританском воплощении к унитарианству XIX столетия. Эта традиция, вобравшая в себя многообразные сектантские и даже «еретические» модификации протестантизма, дала Америке Дж. Эдвардса, К. Мэзера, Э. Хатчинсон, У. Чаннинга (старшего). Одной из существенных особенностей этой традиции была интроспекция, сосредоточенность сознания на себе самом, на борении Добра и Зла, Бога и Дьявола, Добродетели и Порока в душе человека.

Неудивительно, что именно Новая Англия сделалась поставщиком реформаторских идей в философии, социологии, политике, педагогике, историографии, психологии, этике, эстетике и т. д. Достаточно назвать некоторые имена, чтобы убедиться, сколь мощным было кипение идеологической жизни в Новой Англии: Ральф Эмерсон - философ и поэт, основоположник американского трансцендентализма; Генри Торо - писатель, социолог, естествоиспытатель, создатель теории гражданского неповиновения; Маргарет Фуллер - редактор, журналист, литературный критик, одна из основоположниц женского освободительного движения в США; Бронсон Олкотт - проповедник, философ, основатель «новой педагогики»; Уильям Гаррисон - редактор, издатель, лидер аболиционистского движения... В этот список можно также включить имена литераторов, творчество которых содействовало распространению новых идей ничуть не меньше, чем деятельность философов, историков, педагогов или социологов: Н. Готорн, Г. Мелвилл, Д. Р. Лоуэлл, Г. Бичер-Стоу, Д. Уитьер, Р. Хилдрет.

Наиболее характерным явлением в истории американской культуры эпохи зрелого романтизма была деятельность трансценденталистов и выработанная ими идеология. Это не означает, что трансцендентальная система взглядов увлекла за собой сознание широких масс американцев и получила повсеместное распространение. Напротив, круг адептов транцендентализма не выходил за пределы Новой Англии, да и в самой Новой Англии у них было столько же противников, сколько и сторонников. Существенно, однако, что мысль трансценденталистов очертила круг проблем, тревоживших сознание американских писателей во всех частях страны. Многие из них не слышали лекций Эмерсона, не читали сочинений Торо или Олкотта и даже не отдавали себе отчета в том, что имеют дело с трансценденталистской идеологией. Идеи, как говорится, носились в воздухе. Трансценденталисты не придумали ничего нового. Но они создали систему. Она не была универсальной. За ее пределами оставались многие важные вопросы национальной жизни. Но коренные проблемы, касающиеся прежде всего взаимоотношений общества и человека, получили здесь свое отражение. Заслуга трансценденталистов в том, что они поставили эти проблемы отчетливо и недвусмысленно.

Американский трансцендентализм, взятый в теоретическом плане, представляет собой философский аспект романтического гуманизма.

По природе своей эмерсоновское учение - некий гибрид религиозных и философских представлений. Национальные его корни - в идеологии унитарианства, мировые - в неоплатонизме и в немецкой классической философии, воспринятой преимущественно через труды Кольриджа, Карлейля и Кузена. Трансценденталисты в гносеологии были интуитивистами, в этике - альтруистами, в политике - анархистами, в социологии их привлекали идеи утопического социализма, взятые в их нравственном аспекте. Центральным звеном, связующим воедино все части системы, был всеохватывающий индивидуализм, который покоился на идее тождества микро- и макромиров, индивидуальной и мировой души, человеческого самосознания и Вселенной, естественного и нравственного законов. Идея эта позволяла рассматривать человека как духовный центр Вселенной и уравнивать познание с самопознанием.

Трансцендентализм, при всей его умозрительности и тяготении к философским абстракциям, имел в виду практические цели. В сущности, только Эмерсон и до некоторой степени Теодор Паркер могут считаться чистыми теоретиками. Остальные участники «трансцендентального клуба» пытались применить на практике эмерсоновские идеи. Им представлялось, что своих целей - установления гуманных и справедливых отношений между людьми, демократизации общества, укрепления национальной самобытности сознания - они могут достичь посредством универсальной нравственной реформы. С этой точки зрения ядром трансцендентализма следует признать эмерсоновское учение о «доверии к себе», которое Паррингтон справедливо называл апофеозом индивидуализма.

Вопреки широко распространившемуся мнению это учение не отрицает взаимодействия сознания и окружающей действительности, человека и «природы» в процессе познания и выработки нравственного закона. Центральным звеном учения является, несомненно, идея божественности человеческого сознания, или, в терминологии Эмерсона, «души», которая есть частица мировой души, или «сверхдуши». Отсюда мысль о том, что нравственный закон, коему каждый человек подчиняет свое поведение, не может быть навязан извне. Он - продукт самопознания, божественной интуиции и глубоко скрытого в душе нравственного чувства. Истинность такого нравственного закона и его единство гарантируются тождеством микро- и макромиров и универсальностью «сверхдуши».

В целом же американский трансцендентализм представляет собой философскую квинтэссенцию романтического гуманизма и дает бесконечно много для понимания специфики литературного развития Соединенных Штатов эпохи зрелого романтизма. Правда, ни один из четырех великих художников этой поры - ни Готорн, ни Мелвилл, ни По, ни Уитмен - не может быть причислен к трансценденталистам. Более того, все они были настроены относительно эмерсоновских теорий весьма недоверчиво и нередко посмеивались над «трансцендентализмами» (выражение Мелвилла). Но в своей художественной практике они решали те же проблемы, над которыми в теоретическом аспекте ломали голову Эмерсон и его сподвижники.

Творческое наследие Натаниеля Готорна (1804-1864) сравнительно невелико и неравноценно. Главную его часть составляют сборники рассказов («Дважды рассказанные рассказы», 1837, 1842; и др.), четыре романа («Алая буква», 1850; «Дом о семи фронтонах», 1851; «Блайтдейл», 1852; «Мраморный фавн», 1860), книга очерков «Наша старая родина» (1863), несколько книг для детей.

Творчество Готорна обладает редкой в истории литературы верностью теме и избранной позиции. В этом была сила писателя и источник его трагедии. Времена менялись, а он оставался прежним. История ставила перед Америкой новые задачи, требовала новых идей, взглядов, художественных принципов. Он же не в силах был преодолеть инерцию. Не здесь ли причина творческого бесплодия последних лет его жизни? Он был не стар еще и не болен, однако не мог довести до конца ни одного из последних начинаний, сознавая свое художническое бессилие перед потребностями времени.

Готорн родился и почти всю жизнь прожил в Новой Англии. Новая Англия была и миром его художественных произведений. Готорн отлично понимал глубинную связь собственного творчества с духовной жизнью родного края. Для него Новая Англия была понятием не только географическим и политическим, но прежде всего историческим, интерпретированным в категориях интеллекта и нравственности. Он ощущал себя наследником вековых традиций, преемником поколений пуритан-Гэторнов, среди которых были мореплаватели, торговцы, чиновники, судьи.

В литературных замыслах Готорна конца 20-х - начала 30-х годов нетрудно заметить влияние раннеромантической традиции: тягу к героическим страницам американской истории, великим деяниям предков, к патриотическому прославлению национального прошлого.

Впрочем, в творчестве Готорна эта традиция преломилась несколько необычно, как бы предвещая новый поворот в развитии исторических жанров. Переломные моменты политической истории, в том числе обретение независимости Соединенными Штатами и революционный переход к республиканской форме государственности, не привлекали его. Он предпочитал углубляться в XVII век новоанглийской истории, когда только возникали первые проблески пуританского инакомыслия, когда идеи независимости и республиканизма представлялись крамолой и дьявольским наваждением, когда способность помыслить об этих вещах была сама по себе героическим подвигом, не говоря уже о готовности совершить практическое деяние, хотя бы и незначительное.

Подобно многим современникам, Готорн испытывал острую неудовлетворенность состоянием общества, ощущал противоречие между демократическим идеалом и реальной действительностью. В поисках корней общественного зла он, как и большинство романтических гуманистов Новой Англии, обращал свои взоры к человеческой личности, ее душе, к «тайнам человеческого сердца». Как никто другой, Готорн был убежден, что «все зло от человека», хотя едва ли кто-нибудь решится назвать его мизантропом.

Готорн скептически относился к идее божественности человеческого сознания, на которой трансценденталисты построили теорию «доверия к себе». В его представлении душа человека была вместилищем некой диалектической субстанции добра-и-зла, где оба компонента так переплелись и даже слились один с другим, что их трудно бывает различить, а попытка уничтожить один из них ведет к уничтожению жизни. Отсюда мысль о невозможности совершенства, нередко возникающая в качестве сюжетного мотива во многих произведениях писателя, где стремление к совершенству неукоснительно имеет трагический исход.

Одно из основных убеждений Готорна состояло в том, что современное зло имеет корни в прошлом, что для общества и человека нет ничего губительнее, чем власть прошлого над настоящим. Поскольку Готорн рассматривал проблему в категориях нравственности и на уровне личностного сознания, само понятие прошлого у него утрачивало черты исторической конкретности, приобретало легендарные очертания, становилось почвой, материалом для морально-философских обобщений. Недаром он настаивал на праве писателя следовать путями воображения, не считаясь с фактами и документами, сохраняя только «достоверность общих контуров».

Готорн ушел от классического типа исторического повествования, созданного Вальтером Скоттом и Купером. Он писал не об истории, а о Прошлом, что в его собственных глазах было далеко не одно и то же. Его интересовала не просто историческая действительность, но прежде всего дух времени, сознание людей, нравственные принципы, которыми они руководствовались в своих деяниях. Этому интересу в произведениях Готорна подчинено все, включая «голландскую живопись» исторического фона. «Дела прошлого поколения - это семена, которые могут и должны дать добрые и злые плоды в отдаленном будущем», - писал Готорн. Кто, когда и почему посеял эти семена? Таков был вопрос вопросов. Ответить на него означало найти пути к постижению современной нравственности.

Хронологически творчество Готорна отчетливо распадается на два периода. Граница между ними приходится на 1850 год, и образуют ее не методологические сдвиги, а скорее жанровые предпочтения. Первый период можно смело назвать новеллистическим. Писатель безусловно и безоговорочно предпочитал малые жанры. Второй период проходил под знаком преимущественного интереса к роману. Высшими художественными достижениями первого периода были сборники «Дважды рассказанные рассказы» и «Мхи старой усадьбы», к шедеврам второго мы отнесем «Алую букву» и «Дом о семи фронтонах».

История литературы традиционно включает Готорна наряду с Ирвингом и По в триумвират родоначальников американской новеллы. В пору возникновения жанр этот не обладал жесткими структурными принципами. Новелла сохраняла многие свойства традиционного просветительского эссе с его свободной комбинацией сюжетного повествования, размышления, поучения и нравоописания. Влияние эссеизма сказывается в творчестве всех ранних американских новеллистов. У Готорна оно обладает особой устойчивостью. В его рассказах наблюдение, описание и размышление всегда важнее, чем сюжетное развитие, которое обычно имеет более или менее условный характер.

Сплошь и рядом писатель вообще отказывался от разработки оригинального сюжета, довольствуясь реализацией распространенных метафор и сравнений. Готорн превращает метафоры в сюжеты и тем самым в повод для моральных рассуждений: священник скрывает от людей лицо под вуалью («Черная вуаль священника»), в груди человека поселяется змея («Змея в груди»), автор беседует со своим двойником из «Зазеркалья» («Месье де Зеркалье»), снежная девочка играет с детьми («Снегурочка»).

Все это, однако, не изображение курьезных случаев и не плоские аллегории. Изначальная метафора постепенно преобразуется в обобщающий символ, благодаря чему курьезный случай перерастает (в читательском восприятии) в явление из области нравственной жизни современного общества.

Подобно Ирвингу и По, Готорн охотно экспериментировал в области краткой прозы. Некоторые его новеллы выдержаны в духе эссе, без попыток внести в них хотя бы некоторое подобие сюжета; другие построены на использовании старинных преданий, легенд, мифов; третьи приближаются по своей художественной структуре к притче; четвертые близки к ирвинговскому скетчу, т. е. представляют собой набросок, зарисовку. Тем не менее во всем этом разнообразии нетрудно уловить некое единство, обусловленное общностью проблематики, откровенной назидательностью, постоянством авторского взгляда на мир. Плодотворность опытов Готорна в области рассказа не вызывает сомнений. Не случайно Эдгар По разработал теорию новеллы на материале «Дважды рассказанных рассказов».

Романы Готорна во многих отношениях близки к его новеллам. Эту близость можно наблюдать в любом крупномасштабном полотне второго периода, но с особенной отчетливостью она проявляется в шедеврах начала 50-х годов - «Алой букве» и «Доме о семи фронтонах». В них мало персонажей и почти отсутствует действие. Главные события, определяющие судьбу героев, выведены за пределы повествования. Они где-то в прошлом, в памяти действующих лиц, а иногда столь удалены, что существуют лишь в форме неопределенной легенды, которую можно трактовать как угодно. Характеры в его романах почти лишены внутренней динамики. Как справедливо заметил Генри Джеймс, они «скорее фигуры, чем характеры, они все - более портреты, нежели личности». Сходство с рассказами нетрудно обнаружить и в композиции романов Готорна. Заметим, однако, что и фабульная «бедность», и «портретность» характеров, и композиционная фрагментарность вытекают из общих художественных принципов, проявляющихся в рассказах и романах писателя.

Как мы уже говорили, Готорн оперировал преимущественно понятиями души, совести, греха, вины и т. п. В системе этих категорий мыслят и действуют почти все его персонажи, да и авторские суждения редко выходят за ее пределы. Для Готорна, как и для трансценденталистов, духовное бытие Америки, ее нравы и доминирующие моральные принципы являли собой множественную проекцию той внутренней реальности, которую мы именуем личностным нравственным сознанием и которую Готорн образно представлял в виде глубокой извилистой пещеры, насыщенной вперемежку злыми и добрыми помыслами, и только в самых отдаленных ее глубинах скрываются побеги чистого добра - истинной природы человека, которой редко удается выйти на поверхность. Именно эти побеги чистого добра дают человеку принципиальную возможность подняться к вершинам нравственности. Программа преобразования действительности, по Готорну, должна была начинаться с «очищения сердец». Она органически укладывается в рамки американского романтического гуманизма и, на первый взгляд, весьма сходна с трансцендентальной революцией индивидуального сознания. Однако сходство тут не абсолютное, и более того: расхождения оказываются весьма принципиальными.

Иллюстрация:

Н. Готорн

Портрет кисти Ч. Осгуда. 1840 г.
Салем (Массачусетс), Эссекс Институт

Готорн не только отказывается принять тезис о божественности человеческого сознания, но отвергает также идею полной автономии личности,

столь дорогую сердцу Эмерсона и Торо. Свое отношение к таким взглядам Готорн с полной ясностью высказал в рассказе «Уэкфилд»: «Среди кажущейся хаотичности нашего таинственного мира отдельная личность так крепко связана со всей общественной системой, а все системы - между собой и с окружающим миром, что, отступив в сторону хотя бы на мгновение, человек подвергает себя страшному риску навсегда потерять свое место в жизни».

Готорн не обозначал здесь характер связей, объединяющих людей. Творчество его дает основание полагать, что они представлялись ему многообразными, охватывающими многие сферы человеческой деятельности. Но первое место среди них, бесспорно, занимали связи в сфере духовного бытия человека, возникающие на грани преобразования индивидуальной нравственности в общественную мораль.

В новеллах и романах Готорна злодеяние и грехопадение выведены за пределы повествования. Они существуют в виде абстрактной информации, легенды, намека. А вот нравственные последствия злодеяния или грехопадения представляют для Готорна всеподавляющий интерес. Равным образом огромное значение для него имел умысел, тайное намерение, порой даже неосознанное. В этом он решительно отличался от прагматиков-пуритан, для которых важен был факт «преступления» и факт «наказания». Мотивов преступления никто не доискивался. Они были известны - козни дьявола. Смысл наказания тоже был известен - ущемить дьявола и прославить господа. То, что при этом приносилась в жертву человеческая жизнь, их не беспокоило. Готорна, напротив, влекли к себе мотив, умысел и последующее чувство вины. В практике пуританизма действовал простейший моральный принцип: кто не согрешил, тот безгрешен и тем отделяется от грешников. Этого-то принципа Готорн и не мог принять. Человек безгрешный в помыслах и деяниях, с его точки зрения, - редчайшее исключение. Все остальное человечество составляют три категории грешников - изобличенные в свершении безнравственных деяний; свершившие такие деяния, но неизобличенные; умыслившие, но не свершившие зла. Вспомним всеобъемлющую аллегорию «Алой буквы»: Гестер носит на груди вышитый алый знак - она свершила и изобличена; у Димсдейла алый знак горит на коже, скрытый от посторонних глаз - он свершил, но не изобличен; богобоязненные и добродетельные прихожане ощущают покалывание в груди при встрече с Гестер - они умыслили, но еще не свершили.

Человечество представлялось Готорну великим братством во грехе. Он не предлагал «запятнанную совесть» в качестве основы объединения людей, но оспаривал взгляд, согласно которому зло, чинимое человеком, - явное, тайное или вообще несвершенное - может служить препятствием к единению, разрушая свойственное пуританству ригористическое деление на «чистых» и «нечистых», «спасенных» и «осужденных», «слуг господа» и «слуг дьявола»: «Человек не должен отрекаться от братьев своих, даже совершивших тягчайшие злодеяния, ибо если руки его чисты, то сердце непременно осквернено мимолетной тенью преступных помыслов».

Установление всеобъемлющего равенства грешников не решало, однако, задачи «очищения сердец». Да и разрешима ли была эта задача? На сей счет Готорном владели серьезные сомнения. Не случайно в его рассказах и романах возникает мотив фатальности человеческой судьбы, необъяснимого упорства, с которым человек движется по ложному пути, даже если знает, что впереди его ожидает прискорбный конец.

В подтексте романов и рассказов писателя нередко возникает мысль о наличии некой высшей силы, направляющей деятельность человека, об универсальном законе, о «всесильном провидении», над которым человек не властен. Ему не дано ощутить «неслышную поступь событий, вот-вот готовых совершиться»: на каждом шагу его подстерегают «неожиданные неведомые случайности», но бытие человечества не скатывается к хаосу, ибо в жизни смертных «все-таки царит какой-то распорядок». Что это за распорядок? Кем он установлен? Благотворен он или порочен? Возможно ли в рамках этого распорядка «очищение сердец», усовершенствование человека и общества? Ответа на эти вопросы Готорн не знает и почти не ищет. Для этого ему не хватает философской глубины и мужества, какими обладал в зрелые годы Герман Мелвилл.

Выходы готорновской мысли из сферы нравственных идей и понятий к проблемам чисто социального порядка сравнительно редки. Если человеческий идеал (лежащий в основе общественного идеала) ему более или менее ясен, то путь к его достижению остается задачей со многими неизвестными. Способы ее решения не выходят за рамки традиционного романтического мышления. Подобно Эдгару По, Готорн уповает на преобразующую и очищающую силу Красоты и Творчества («Мастер красоты», «Деревянная статуя Драуна», «Снегурочка»); подобно Торо, он проповедует опрощение и самоограничение в сочетании с философической

мудростью - «простую жизнь и высокие мысли»; вместе с Купером и Эмерсоном он ратует за сближение человека с Природой - этим источником мудрости и высшей нравственности («Дом о семи фронтонах»). Главные надежды он возлагает на внутренние возможности человека - на способность к любви, преобразующей действительность, на силу духа и свободную мысль.

Подобно Эдгару По, Готорн придавал огромное значение идейно-эмоциональному воздействию искусства. Первая задача писателя, полагал он, пробудить человеческое сердце, заставить читателя мыслить и чувствовать, пережить эмоциональный и интеллектуальный взлет. Невозможно «научить» человека добродетели; можно лишь подтолкнуть его, стимулировать его нравственное развитие. Следовательно, в восприятии художественного произведения читатель должен располагать определенной мерой эмоционально-интеллектуальной свободы, основание для которой заложено в самом тексте произведения. В эстетическом решении этой задачи неоценимую роль играл принцип неопределенности, широко распространенный в литературе зрелого романтизма.

Никто из романтиков второго поколения, за исключением разве Мелвилла, не применял принцип неопределенности столь широко и разнообразно, как Готорн, особенно в романе. Этот принцип легко обнаруживается в композиции, сюжетной структуре, характерах действующих лиц, в системе многозначных, вернее неопределенных, символов, в авторских оценках и отступлениях. Он проявляется в нестабильности повествования, проистекающей оттого, что повествователь занимает «скользящую» позицию: то он смотрит на мир глазами современника описываемых событий, и тогда всевозможные предрассудки и суеверия приобретают черты непреложной реальности, а легенды уравниваются с действительностью и невозможно, оказывается, отделить внутренние монологи и несобственно-прямую речь персонажей от авторского повествования; то, напротив, он глядит на прошлое из просвещенного и рационалистического XIX в., и вследствие этого подлинные трагедии прошлого приобретают призрачные, легендарные очертания; временами он занимает собственную, индивидуальную позицию, позволяющую критически посмотреть и на прошлое, и на современность. Действительность предстает перед читателем в двойном, тройном повороте, допускающем многообразие истолкований, оценок, критериев. Неопределенность была стихией Готорна. Осуществление этого принципа не требовало от писателя специальных логических усилий. Его вели интуиция и воображение, на которые он полагался, хотя временами чувствовал себя на грани творческой катастрофы. Работая над «Домом о семи фронтонах», он написал одному из своих корреспондентов: «Иногда в минуты усталости мне кажется, что вся вещь - сплошной абсурд с начала и до конца. Но в том-то и дело, что, создавая романтический роман, писатель мчится (или должен мчаться) по краю бездонного абсурда, а искусство его состоит в том, чтобы скакать как можно ближе к обрыву, но не сорваться в пропасть».

Вполне естественно, что Готорн тяготел к символической интерпретации действительности. Нередко его считают родоначальником романтического символизма в американской литературе. Рассказы и романы Готорна до предела насыщены символами, простыми и сложными, универсальными и локальными, но всегда (или почти всегда) неопределенными. Сам писатель признался однажды: «Я не могу отделить идею от символа, в котором она себя проявляет». Он выразился не очень точно. Готорновский символ - нерасторжимый синтез идеи и образа, которые только и могут существовать в слитном единстве.

Эдгар Аллан По (1809-1849) прожил не очень долгую и не очень счастливую жизнь. Двух лет от роду он остался сиротой и воспитывался в доме ричмондского купца Д. Аллана, который, впрочем, не захотел усыновить приемыша. Отношения между опекуном и воспитанником складывались трудно, и в 1827 г. По навсегда оставил негостеприимный кров Алланов. Не имея средств к существованию, он завербовался в армию, затем поступил в военную академию, но к 1831 г. оставил помыслы о военной карьере ради литературных занятий. Он мечтал стать профессиональным поэтом, но поэзия, как выяснилось, кормила плохо, и ему пришлось заняться журналистикой. В течение нескольких лет он редактировал «Южный литературный вестник», «Журнал Бертона для джентльменов», «Журнал Грэма» и «Бродвейский журнал», обнаружив при этом недюжинный организаторский и редакторский талант. Значительная часть творческой энергии По уходила на сочинение критических статей, обзоров и рецензий. Лишь в 40-е годы американские читатели признали его как новеллиста и поэта, но и тогда продолжали видеть в нем прежде всего литературного критика.

Критическая деятельность По при всем ее разнообразии вполне укладывалась в рамки общего движения за создание национальной литературы.

Как и многие его собратья по перу, он стремился поднять американскую словесность до уровня европейской. Но в отличие от других он концентрировал свое внимание на проблемах художественного мастерства. В основе всех критических суждений По лежит разработанная им строгая эстетическая концепция, базирующаяся на отчетливом представлении о задачах художественного творчества, о специфике творческого процесса. Эта концепция изложена в давно ставших хрестоматийными статьях «Философия творчества», «Поэтический принцип», «Теория стиха», в рецензиях на рассказы Н. Готорна и в некоторых других.