, Москва) - советский пианист .

К столетию Гинзбурга, определяя его место в истории русского пианизма, современный специалист утверждает:

Гинзбург представляется последним мастером классического рояля , инструмента, освящённого работой и именем Листа . Последним, а вместе с тем, если говорить о совершенстве самого художественного организма классического рояля, оживающего под пальцами исполнителя, - может быть, и вершинным его мастером. Замечательные исполнители новых поколений, вышедшие на сцену в последней трети XX века - мастера другого инструмента, после-классического рояля. В этих поколениях меняется даже типическая конституция рук пианиста: рука становится суше, сообразно росту ударного компонента в интонативном спектре фортепианного звука. Тогда как руки Гинзбурга принадлежали еще классическому типу пианистических рук, одетых мышечной плотью, выделяясь своей гармонической красотой, сами по себе представляясь произведениями искусства .

Литература

• Г. Р. Гинзбург. Статьи. Воспоминания. Материалы / Сост. Яковлев М. – М.: Сов. композитор, 1984.
• Черников О. Жил на свете рыцарь бедный // "Музыка и время". - 2001. №7.
• О.Черников. Рояль и голоса великих. Серия: Музыкальная библиотека. Издательство: Феникс, 2011 г. Твердый переплет, 224 стр.

ГИНЗБУРГ Григорий Романович (29.V 1904- 5.XII 1961)

засл. деят. иск. РСФСР (1946), Гос. премия СССР (1949)

Излагая свое артистическое кредо, Григорий Гинзбург однажды заметил: "Целью всей моей жизни было - сделать произведения великих мастеров музыки доступными и понятными самым широким слоям слушателей. С этой целью я включал в свой репертуар только те произведения, в которых композиторы выражали свои мысли и чувства понятным языком, произведения с четкой формой, красивой мелодией и ясной гармонией. Эти произведения я стараюсь, по мере своих сил и возможностей, трактовать с предельной ясностью, не затемняя их смысла внешними эффектами и надуманностью индивидуалистического подхода".

Уже эти слова (а он целенаправленно воплощал их на практике) характеризуют Гинзбурга как художника-просветителя, несшего народу высокое искусство. И характерно, что пианист с одинаковой отдачей играл и на эстраде Большого зала Московской консерватории, и за рубежом, и в любом, даже самом маленьком провинциальном городе. Ему в высшей степени было присуще чувство гражданской ответственности музыканта. Как справедливо отмечал М. Сокольский, за деятельностью Гинзбурга "ощущалась великая демократическая „глинкинская" традиция его искусства, „равно докладного" и специалисту-музыканту и широкой аудитории". Характерно в этом смысле высказывание артиста, сделанное в Ростове-на-Дону незадолго перед кончиной: "С большим, горячим желанием готовлюсь выступить с исполнением произведений классической и советской музыки, особенно часто фигурирующих в репертуаре молодых пианистов, и не только очень подвинутых. Хочу своим выступлениям предпослать своеобразные аннотации, в которых бы рассказывалось об идее произведения, мыслях и чувствах автора, услышанных исполнителем. Мечтаю выступить с этими концертами перед музыкальной молодежью".

Гинзбург рано ушел из жизни. Горечь утраты как-то сразу заставила задуматься: достаточно ли весомо и справедливо было оценено в свое время искусство выдающегося пианиста? Конечно, игра Гинзбурга вызывала восторженную реакцию слушателей, похвалы критиков и все-таки... Листаем страницы рецензий и всюду находим пространный разговор о филигранном мастерстве артиста, о совершенстве пианизма, о колористических находках и так далее. Г. М. Коган красиво определил Гинзбурга как "поэта пианистического мастерства". Но не слишком ли в этой формуле отдавалось предпочтение слову "мастерство" перед словом "поэт"?

Спору нет, Гинзбург действительно владел всеми тайнами инструмента; звуковое убранство его игры само по себе доставляло слушателям истинно эстетическое переживание. "Я положительно не знаю,- писал Г. Коган еще в 1933 году,- кто еще из наших пианистов может похвастать таким совершенным легато, такой пластичной и прозрачной педализацией, такой серебристой звучностью кантилены, кто из них может сравниться с Гинзбургом в узорной рельефности каждой линии, каждой детали, каждого штриха, в той точности, легкости, прозрачности, которую такой мастер, как Бузони, рассматривал как высшее достижение пианистической виртуозности". Ну в те времена и соперников было не так уж много. Но с каждым десятилетием число виртуозов росло. Тем не менее и Гинзбург не сдавал своих "рекордных" позиций. Оставшиеся записи только укрепляют это реноме музыканта. Вот фрагмент из образной характеристики, принадлежащей перу Д. Благого (1972): "Звуковой букет" у Гинзбурга всегда идеален: ни малейшей пестроты при всем разнообразии и богатстве красок (как целостно „обнимает" пианист все регистры фортепиано!), все тона согласованы между собой по каким-то таинственным, но в конце концов глубоко логичным внутренним законам... В звучании рояля Гинзбурга есть что-то от любования чудесными законами перспективы в картинах старых мастеров, с первозданной радостью открывавших возможность отображения десятков различных планов, как бы ступеньками огромной лестницы, амфитеатром уходящей вдаль: анфилада залов с колоннадой, дальше - горы, замки, деревья... При этом колорит всего полотна так чист и прозрачен, что чуть ли не микроскопические фигурки людей где-то там, в самой дальней дали, видны с предельной отчетливостью, в мельчайших подробностях". Как ни странно, но само время как бы раздвинуло наши представления о природе гинзбурговского искусства, заставив вновь согласиться с известным поэтическим утверждением "большое видится на расстояньи".

Цит. по книге: Григорьев Л., Платек Я. "Современные пианисты". Москва, "Советский композитор", 1990 г.

При копировании материалов сайта активная ссылка на обязательна!

Излагая свое артистическое кредо, Григорий Гинзбург однажды заметил: «Целью всей моей жизни было - сделать произведения великих мастеров музыки доступными и понятными самым широким слоям слушателей. С этой целью я включал в свой репертуар только те произведения, в которых композиторы выражали свои мысли и чувства понятным языком, произведения с четкой формой, красивой мелодией и ясной гармонией. Эти произведения я стараюсь, по мере своих сил и возможностей, трактовать с предельной ясностью, не затемняя их смысла внешними эффектами и надуманностью индивидуалистического подхода».

Уже эти слова (а он целенаправленно воплощал их на практике) характеризуют Гинзбурга как художника-просветителя, несшего народу высокое искусство. И характерно, что пианист с одинаковой отдачей играл и на эстраде Большого зала Московской консерватории, и за рубежом, и в любом, даже самом маленьком провинциальном городе. Ему в высшей степени было присуще чувство гражданской ответственности музыканта. Как справедливо отмечал М. Сокольский, за деятельностью Гинзбурга «ощущалась великая демократическая „глинкинская“ традиция его искусства, „равно докладного“ и специалисту-музыканту и широкой аудитории». Характерно в этом смысле высказывание артиста, сделанное в Ростове-на-Дону незадолго перед кончиной: «С большим, горячим желанием готовлюсь выступить с исполнением произведений классической и советской музыки, особенно часто фигурирующих в репертуаре молодых пианистов, и не только очень подвинутых. Хочу своим выступлениям предпослать своеобразные аннотации, в которых бы рассказывалось об идее произведения, мыслях и чувствах автора, услышанных исполнителем. Мечтаю выступить с этими концертами перед музыкальной молодежью».

Гинзбург рано ушел из жизни. Горечь утраты как-то сразу заставила задуматься: достаточно ли весомо и справедливо было оценено в свое время искусство выдающегося пианиста? Конечно, игра Гинзбурга вызывала восторженную реакцию слушателей, похвалы критиков и все-таки... Листаем страницы рецензий и всюду находим пространный разговор о филигранном мастерстве артиста, о совершенстве пианизма, о колористических находках и так далее. Г. М. Коган красиво определил Гинзбурга как «поэта пианистического мастерства». Но не слишком ли в этой формуле отдавалось предпочтение слову «мастерство» перед словом «поэт»?

Спору нет, Гинзбург действительно владел всеми тайнами инструмента; звуковое убранство его игры само по себе доставляло слушателям истинно эстетическое переживание. «Я положительно не знаю,- писал Г. Коган еще в 1933 году,- кто еще из наших пианистов может похвастать таким совершенным легато, такой пластичной и прозрачной педализацией, такой серебристой звучностью кантилены, кто из них может сравниться с Гинзбургом в узорной рельефности каждой линии, каждой детали, каждого штриха, в той точности, легкости, прозрачности, которую такой мастер, как Бузони, рассматривал как высшее достижение пианистической виртуозности». Ну в те времена и соперников было не так уж много. Но с каждым десятилетием число виртуозов росло. Тем не менее и Гинзбург не сдавал своих «рекордных» позиций. Оставшиеся записи только укрепляют это реноме музыканта.

Вот фрагмент из образной характеристики, принадлежащей перу Д. Благого (1972): «Звуковой букет» у Гинзбурга всегда идеален: ни малейшей пестроты при всем разнообразии и богатстве красок (как целостно «обнимает» пианист все регистры фортепиано!), все тона согласованы между собой по каким-то таинственным, но в конце концов глубоко логичным внутренним законам... В звучании рояля Гинзбурга есть что-то от любования чудесными законами перспективы в картинах старых мастеров, с первозданной радостью открывавших возможность отображения десятков различных планов, как бы ступеньками огромной лестницы, амфитеатром уходящей вдаль: анфилада залов с колоннадой, дальше - горы, замки, деревья... При этом колорит всего полотна так чист и прозрачен, что чуть ли не микроскопические фигурки людей где-то там, в самой дальней дали, видны с предельной отчетливостью, в мельчайших подробностях». Как ни странно, но само время как бы раздвинуло наши представления о природе гинзбурговского искусства, заставив вновь согласиться с известным поэтическим утверждением «большое видится на расстояньи».

Григорьев Л., Платек Я.

, Москва) - советский пианист .

К столетию Гинзбурга, определяя его место в истории русского пианизма, современный специалист утверждает:

Гинзбург представляется последним мастером классического рояля , инструмента, освящённого работой и именем Листа . Последним, а вместе с тем, если говорить о совершенстве самого художественного организма классического рояля, оживающего под пальцами исполнителя, - может быть, и вершинным его мастером. Замечательные исполнители новых поколений, вышедшие на сцену в последней трети XX века - мастера другого инструмента, после-классического рояля. В этих поколениях меняется даже типическая конституция рук пианиста: рука становится суше, сообразно росту ударного компонента в интонативном спектре фортепианного звука. Тогда как руки Гинзбурга принадлежали еще классическому типу пианистических рук, одетых мышечной плотью, выделяясь своей гармонической красотой, сами по себе представляясь произведениями искусства .

Литература

• Г. Р. Гинзбург. Статьи. Воспоминания. Материалы / Сост. Яковлев М. – М.: Сов. композитор, 1984.
• Черников О. Жил на свете рыцарь бедный // "Музыка и время". - 2001. №7.
• О.Черников. Рояль и голоса великих. Серия: Музыкальная библиотека. Издательство: Феникс, 2011 г. Твердый переплет, 224 стр.

Гинзбург Григорий Романович

(29.V 1904 г.- 5.XII 1961 г.)

засл. деятель иск. РСФСР (1946), Гос. премия СССР (1949)

Излагая свое артистическое кредо, Григорий Гинз­бург однажды заметил: «Целью всей моей жизни было - сделать произведения великих мастеров музыки доступ­ными и понятными самым широким слоям слушателей. С этой целью я включал в свой репертуар только те про­изведения, в которых композиторы выражали свои мыс­ли и чувства понятным языком, произведения с четкой формой, красивой мелодией и ясной гармонией. Эти произведения я стараюсь, по мере своих сил и возмож­ностей, трактовать с предельной ясностью, не затемняя их смысла внешними эффектами и надуманностью инди­видуалистического подхода».

Уже эти слова (а он целенаправленно воплощал их на практике) характеризуют Гинзбурга как художника-просветителя, несущего народу высокое искусство. И ха­рактерно, что пианист с одинаковой отдачей играл и на эстраде Большого зала Московской консерватории, и за рубежом, и в любом, даже самом маленьком провинци­альном городе. Ему в высшей степени было присуще чувство гражданской ответственности музыканта. Как справедливо отмечал М. Сокольский, за деятельностью Гинзбурга «ощущалась великая демократическая «глинкинская» традиция искусства, «равно понятного» и спе­циалисту-музыканту и широкой аудитории».

Гинзбург рано ушел из жизни. Горечь утраты как-то сразу заставила задуматься: достаточно ли весомо и справедливо было оценено в свое время искусство вы­дающегося пианиста? Конечно, игра Гинзбурга вызыва­ла восторженную реакцию слушателей, похвалы крити­ков, и все-таки… Листаем страницы рецензий, и всюду находим пространный разговор о филигранном мастер­стве артиста, о совершенстве пианизма, о колористиче­ских находках и так далее. Г. М. Коган красиво Опре­делил Гинзбурга как «поэта пианистического мастерст­ва». Но не слишком ли в этой формуле отдавалось предпочтение слову «мастерство» перед словом «поэт»?

Спору нет, Гинзбург действительно владел всеми тай­нами инструмента; виртуозность его игры сама по себе доставляла слушателям истинно эстетическое наслажде­ние. «Я положительно не знаю, - писал Г. Коган еще в 1933 году, — кто еще из наших пианистов может по­хвастать таким совершенным легато, такой пластичной и прозрачной педализацией, такой серебристой звуч­ностью кантилены, кто из них может сравниться с Гинз­бургом в узорной рельефности каждой линии, каждой; детали, каждого штриха, в той точности, легкости, про­зрачности, которую такой мастер, как Бузони, рассмат­ривал как высшее достижение пианистической вир­туозности». Ну, скажем, в те времена и соперников сход­ного класса было не так уж много. Но с каждым десяти­летием число первостатейных виртуозов росло и у нас, и за рубежом. Тем не менее и в новом окружении Гинз­бург не сдавал своих «рекордных» позиций. Оставшиеся записи только укрепляют это реноме музыканта. Вот фрагмент из образной характеристики, принадлежащей перу Д. Д. Благого (1972 год): «Звуковой букет» у Гинз­бурга всегда идеален: ни малейшей пестроты при всем разнообразии и богатстве красок (как целостно «обни­мает» пианист все регистры фортепиано!), все тона согласованы между собой по каким-то таинственным, но в конце концов глубоко логичным внутренним законам… В звучании рояля Гинзбурга есть что-то от любования чудесными законами перспективы в картинах старых мастеров, с первозданной радостью открывавших воз­можность отображения десятков различных планов, как бы ступеньками огромной лестницы, амфитеатром ухо­дящими вдаль: анфилада залов с колоннадой, дальше - горы, замки, деревья… При этом колорит всего полотна так чист и прозрачен, что чуть ли не микроскопические фигурки людей где-то там, в самой дальней дали, вид­ны с предельной отчетливостью, в мельчайших подроб­ностях».

Как ни странно, но само время как бы раздвинуло наши представления о природе гинзбурговского искус­ства, заставив вновь согласиться с известным поэтиче­ским утверждением: «большое видится на расстоянье». За пианистической отточенностью - насыщенная мысль, свое неповторимое толкование музыки. Да, именно в этом общем законе - сила воздействия артиста, сохра­нившаяся и в записях. В какой-то иной тональности про­звучали уже слова С. Е. Фейнберга из некролога: «В пианистическом искусстве Гинзбурга сливались во­едино не только внешнее совершенство и внутренняя эмоциональная глубина, но и столь редко соединяющие­ся качества, как строгая классичность исполнения и под­линное новаторство». Он же назвал Гинзбурга одним из крупнейших интерпретаторов романтического стиля. Это звучит несколько неожиданно. Но в конце концов поня­тие «романтизм» в исполнительстве нередко выглядит весьма расплывчато. Необузданные порывы, аффектированность, нервные излияния - все это чуждо артисту. В романтической сфере, да и за ее пределами, Гинзбур­га, прежде всего, привлекал лирический подтекст. И на эту сторону его дарования критики обратили внимание по преимуществу, так сказать, постфактум. В 1972 году М. Сокольский подчеркивал: «Мне казалось всегда, что Гинзбург был тайным, «стесняющимся держать душу на­распашку», лириком. Всего один раз довелось услышать в его исполнении b-moll’ный концерт Чайковского. И это исполнение осталось каким-то по-особому памятным; можно сказать, что Гинзбург не сыграл, а спел Чай­ковского - последовательно, во всех трех частях он рас­крывал лирическую природу этой музыки».

Итак, «классик», но и лирик. Однако и последнее определение нуждается в уточнении. Лирический настрой Гинзбурга далек от томной меланхолии, грустного уны­ния или надрыва. Про лирику Гинзбурга, как удачно заметил Я. Флиер, хочется сказать словами Пушкина: «Печаль моя светла»… Вполне созвучны этой мысли на­блюдения Д. Д. Благого: «Рискуя несколько сузить об­щепринятую характеристику этого музыканта, упростить его художественные устремления, отмечу тем не менее, что во всех интерпретациях Гинзбурга особенно суще­ственным представляется мне примат оптимизма, жизне­любия над трагическими и даже драматическими колли­зиями, ясного, до конца осознанного чувства над «не­проницаемыми» глубинами эмоциональной стихии. Неда­ром, например, такое значительное место в исполнитель­ском наследии артиста занимают сочинения Гайдна, Мо­царта, рапсодии Листа, отмеченные сочным народным колоритом, и его фантазии на темы опер Моцарта, Россини, Верди».

Да, репертуарным компасом для Гинзбурга служили специфические особенности его художественной натуры. Но и тут критики подчас уготавливали ему раз и на­всегда установленное (ими!) прокрустово ложе. Если Моцарт, то «устремленный к французскому рококо»; если Бетховен, то «устремленный к Моцарту»; если Лист, то прежде всего как «мастер пианистической виртуозно­сти»; если, наконец, Шопен, то как умно спланирован­ная, благородная, но все-таки музейная экспозиция. При всей «закономерности» таких наблюдений о них как-то забываешь, вслушиваясь и сейчас в записи пианиста. Просто это Моцарт, Бетховен, Лист, Шопен в истолко­вании Гинзбурга, истолковании глубоко убедительном и благородном, точно взвешенном на стилистических весах.

Здесь уместно напомнить и о репертуарной пытли­вости артиста. Он часто и из наследия упомянутых ком­позиторов выбирал далеко не заигранные произведения (Рондо до мажор Моцарта, «Пастораль» из цикла «Годы странствий» Листа и др.). Однако с особенной рельеф­ностью эта черта его творческой натуры обрисовалась в 40-50-е годы, когда он с увлечением обратился к рус­ской классике. Речь шла о тех ее образцах, которые выпали из поля зрения концертирующих пианистов. Так, именно ему принадлежит заслуга возрождения на эстра­де Четвертого концерта и ряда миниатюр Антона Рубин­штейна, Концерта Аренского, он охотно играл пьесы Глинки, Балакирева, Лядова, Метнера… Произведения русских авторов занимали важное место и в програм­мах камерных вечеров, где Гинзбург выступал партнером певицы Н. Суховицыной.

Еще один репертуарный аспект концертной деятельности пианиста - советская музыка. Обращаясь к тому или иному сочинению, Гинзбург вовсе не считал, что оно

обязательно должно закрепиться в пианистических программах. Он справедливо полагал, что артист является необходимым участником естественного отбора, который происходит в современной музыке. Гинзбург играл про­изведения С. Прокофьева (в том числе Третью сонату, «Сказки старой бабушки»), Н. Мясковского, С. Баласаняна, Э. Каппа, В. Крюкова, фортепианные концерты Д. Кабалевского, С. Фейнберга, Ю. Крейна, Ю. Бирю­кова, Г. Галынина; в одном из последних московских выступлений он показал своеобразную трактовку 12 пре­людий Д. Шостаковича, а незадолго до смерти работал над его Второй сонатой.

Наконец, программы артиста включали и его собст­венные обработки сочинений Россини, Листа, Грига, Ружицкого, Ракова.

Творческая судьба Гинзбурга в большей своей час­ти была связана с Московской консерваторией. Здесь он занимался до 1924 года в классе А. Б. Гольденвейзе­ра; в аспирантуре (1924-1928) под его же руководст­вом готовился к шопеновскому конкурсу 1927 года, где завоевал четвертую премию. С 1929 года Гинзбург пре­подавал в консерватории, с 1935 был уже профессором и воспитал десятки отличных музыкантов; среди послед­них- известные концертанты Г. Аксельрод, С. Дорен- ский, А. Скавронский, М. Полляк.

…Рано ушел из жизни замечательный советский пиа­нист. Для новых поколений слушателей его искусство - только история. К счастью, благодаря записям - живая история. Ибо Григорий Романович был подлинным энту­зиастом звукозаписи, владел всеми секретами этого осо­бого вида исполнительского творчества, любил записы­ваться и умел делать это так, чтобы сохранить на пла­стинке значительную долю непосредственности живого звучания. В его пластинках запечатлелись очарование, особый отпечаток его художественной индивидуальности. Редкий и счастливый случай…

Лит. соч.: Заметки о мастерстве. «СМ», 1963, № 12. Лит.: Рабинович Д. Портреты пианистов. М., 1962; Коган Г. Григорий Гинзбург, в книге «Вопросы пианизма». М., 1968; Николаев А. Григорий Гинз­бург, в сборнике «Вопросы фортепианного исполнитель­ства», выпуск 2. М., 1968; Цыпин Г. Григорий Гинз­бург. «МЖ», 1974, № 12. Статья взята из книги "Современные пианисты", часть 1. Составители Григорьев Л. Г., Платек Я. М. Издательство "Советский композитор", 1977 год.