Замечательная книга, я предвзято изначально отнеслась, подумала как может европейский писатель понять нашу русскую многогранную душу, особенно когда у меня не срослось с Джозеф М.

Книга Барнса о нашем русском композиторе Д. Д. Шостаковиче. Что знает Барнс о композиторе, как он смог заглянуть к нему в душу и заочно написать такой сокровенный роман, сложно объяснить. Скорее всего повлияло то, что он изучал русский язык, литературу и даже посещал СССР. Можно ли назвать такую маленькую книжечку романом (хочется больше страниц), меня впечатлил автор умением сплести в едино биографический материал и исторические реалии.

Кто для меня Шостакович? Это советский композитор, написавший "Ленинградкую" симфонию, которая звучала во время Второй Мировой войны. Боязнь, что Барнс полезет не в ту степь, пугала, настораживала изначально. Но мало кто знает, что ДДШ начал сочинять симфонию до начала Второй Мировой. Позднее он признается, что симфония в целом посвящена ужасам тоталитарного режима, к которому относится не только фашизм. И я считаю с этим предисловием надо подходить к чтению этой книги и узнать возможно сокровенные мысли композитора.

Если вернутся к содержанию, то автор коснулся трех важных лет в жизни композитора. Как пишет автор "1936; 1948; 1960. До него добирались каждые двенадцать лет." - 1936 и последующий год, ожидание, что за тобой приедет машину и ты больше никогда не увидишь своих близких. Заранее готовый чемодан и ожидание ареста не в доме, а на лестничной площадке у лифта. Любимое время властей забирать людей ночью, без предупреждения. Когда все знают, что этого можно ожидать с нынешней властью Сталина, и ты покрываешься холодным потом от любого скрипа тормозов во дворе. Тоталитарный ужас. - 1948 г. Приглашение Сталиным на поездку в Нью-Йорк на Всемирный культурный конгресс, где композитор наделен важной миссией, показать советское искусство и отстаивать интересы "оптимистичного" советского гражданина светлого будущего. ДДШ читал заготовленные статьи, в которых отрекался от любимого Стравинского (чей фотографический портрет держал в ящике письменного стола), протестовал против капиталистического формализма. Автором представлен взгляд композитора на ситуацию, когда заграницей набрасывались на него с вопросами, "признайтесь, что вас здесь понимают, а там не дают свободу мысли и творчества". Но Дмитрий Дмитриевич, всегда помнил о своей семье, о том, что он русский композитор и писал исключительно на нас. Легко кричать из-за бугра о гнете и несвободе, а потом бежать отдыхать "в свои комфортабельные американские апартаменты, с честью выполнив дневную норму трудов во имя свободы и мира во всем мире " (в данном случае он рассуждает о Набокове, который его вызывал на открытый и честный разговор "по душам" на публике). - 1960 г. Предложение от Хрущева занять должность в Союзе композиторов, но для этого надо вступить в партию, что ему просто пришлось сделать, до этого он держался и оттягивал этот момент. Позднее в одном из своих интервью его сын рассказал, что "отец плакал в жизни только два раза: когда хоронили его любимую жену и когда он принес домой партбилет". И в книге мы видим большое сожаление, что он стал тем, кого всегда не любил (шишкой, разъезжающей на машине с водителей, человеком, которого одолевают бесконечными слезливыми просьбами, где он не может отказать). Рассуждения о том, что он уже слишком долго живет, что все значимое сотворил. Горечь, тоска и бесконечный стыд за идейное отступничество (подпись под опалой Солженицена, Сахарова, возвращается часто в мыслях к отвергнутому Стравинскому).

Автор написал интересную историю, местами напоминает дневник, мысли хочется перечитать. После прочтения сопереживаешь малодушию Шостаковича, которым он себя клеймил. А что я знала о ДДШ, что он один из протеже власти с непоколебимым авторитетом, другой стороны даже представляла.

Джу́лиан Па́трик Барнс ( Julian Patrick Barnes , р. ) - известный английский писатель, эссеист, литературный критик. Видный представитель литературы .

Биография

Джулиан Патрик Барнс родился в городе в центре . Окончил , специализируясь на современных западноевропейских языках. В молодости выпускал детективы под псевдонимом Дэн Кавана, затем - после ряда публикаций в литературных альманахах - напечатал свой первый роман «Метроленд», удостоенный премии , о судьбе поколения бунтарей и нигилистов . Роман «История мира в 10 ½ главах» () явился настоящим событием в искусстве: автор, умело балансируя на грани воинствующего атеизма и мистического религиозного верования, смело интерпретировал историю Ноева ковчега в нескольких миниатюрах на морскую тематику. Многочисленные философские вопросы, поставленные Барнсом, до сих пор будоражат умы читателей. Роман «Англия, Англия» содержит размышления Барнса о фиктивном ходе современной общественной жизни, о стремлении заменить суровое настоящее более удобным в быту суррогатом.

Барнс умело пишет и новеллы о любви, некоторые считают их чересчур циничными, однако сквозь маску мелочности проглядывает искреннее стремление автора глубинно взглянуть на вопросы человеческих взаимоотношений. Знаменитыми стали романы «До того, как она встретила меня», «Любовь и так далее». Книга «Попугай Флобера» явилась чрезвычайно занимательным исследованием роли автора в творческом процессе.

Барнс трижды попадал в шорт-лист , однако пока так и не стал её обладателем. Примечательно, что российские издательства уже не первый год ошибочно представляют Барнса как лауреата этой премии. Последний раз Барнс боролся за Букеровскую премию в : в конкурсе участвовал роман «Артур и Джордж». Английские букмекеры отдавали предпочтение Барнсу, однако стать победителем ему было не суждено.

Джулиан Барнс стал героем книги «Дневник Бриджет Джонс», где он был представлен рафинированным интеллектуалом, холодно возвышающимся над ординарностью.

Женат на своём литературном агенте , с которой они живут в Северном .

Библиография

• Метроленд / Metroland ( , рус. перевод )
• До того, как она встретила меня / Before She Met Me ()
• Попугай Флобера / Flaubert’s Parrot ( , рус. перевод )
• Глядя на солнце / Staring at the Sun ( , рус. перевод )
• История мира в 10½ главах / A History of the World in 10½ Chapters ( , рус. перевод )
• Как всё было / Talking it Over ( , рус. перевод )
• Дикобраз / The Porcupine ( , рус. перевод )
• По ту сторону Ла-Манша / Cross Channel
• Англия, Англия / England, England ( , рус. перевод )
• Любовь и так далее / Love, Etc. ( , рус. перевод )
• Лимонный стол / The Lemon Table ( , рус. перевод ) (рассказы)
• Артур и Джордж / Arthur & George ( , рус. перевод )
• Нечего бояться / Nothing to Be Frightened Of (мемуары) ()

Под псевдонимом Дэн Кавана:

• Даффи влип / Duffy ( , рус. перевод )
• / Fiddle City ()
• / Putting the Boot In ()
• / Going to the Dogs ()

• Письма из Лондона / Letters from London ()
• Хочу заявить / Something to Declare ()
• Педант на кухне / The Pedant in the Kitchen ()

Ссылки

• Официальный сайт Джулиана Барнса (англ.)
• Официальный сайт Дэна Кавана (англ.)
• Джулиан Барнс (англ.) на сайте www.contemporarywriters.com

Другие книги схожей тематики:

Лауреат Букеровской премии, безупречный стилист, оригинальный мыслитель и просто едва ли не главный современный писатель Великобритании Джулиан Барнс выпустил роман «Шум времени» о русском композиторе Дмитрии Шостаковиче и Советской России. Книга выйдет в конце августа в издательстве «Иностранка». «Лента.ру» публикует фрагмент романа Джулиана Барнса.

Он переключил внимание на водительское ухо. Водитель на Западе - слуга. Водитель в Советском Союзе - представитель хорошо оплачиваемой, престижной профессии. После войны многие механики-фронтовики подались в шоферы. С персональным водителем следует обращаться уважительно. Ни слова критики о его манере вождения или состоянии автомобиля: малейшее замечание - и машину недели на две отгонят в ремонт по причине какой-то таинственной поломки. Полагается также закрывать глаза на то, что твой персональный водитель, когда его услуги не требуются, скорее всего, подхалтуривает где-нибудь в городе. Короче говоря, положено перед ним заискивать, и это справедливо: в каком-то смысле он важнее тебя. Некоторые водители достигли таких высот, что поднанимают собственных водителей. А может ли композитор достичь таких высот, чтобы за него сочиняли музыку другие? Вероятно, может: всякие ходят слухи. Поговаривают, что Хренников так занят пресмыкательством перед Властью, что успевает лишь набрасывать основную тему, а оркестровку поручает другим. Быть может, так оно и есть, только разница невелика: возьмись Хренников оркестровать самостоятельно - ни лучше, ни хуже все равно не выйдет.

Хренников по-прежнему на коне. Ждановский прихвостень, который рьяно угрожает и запугивает; который не щадит даже своего бывшего педагога Шебалина; который держится так потому, что одним росчерком пера может лишить композиторов права на приобретение нотной бумаги. Хренников был замечен Сталиным: рыбак рыбака видит издалека.

Те, кому случалось попадать в зависимость от Хренникова как от продавца нотной бумаги, охотно рассказывали одну историю про первого секретаря Союза композиторов. Однажды вызвали его в Кремль для обсуждения кандидатур на Сталинскую премию. Как водится, список был подготовлен правлением союза, но окончательное решение оставалось за Сталиным. По непонятной причине в тот раз Сталин сбросил отеческую маску Рулевого, чтобы указать продавцу нотной бумаги на его место. Хренникова провели в кабинет; Сталин и бровью не повел - сделал вид, что погружен в работу. Хренников задергался. Сталин поднял взгляд. Хренников стал что-то бубнить насчет списка. В ответ Сталин, как говорится, пригвоздил его взглядом. И Хренников обделался. В ужасе пробормотал надуманное извинение и пулей вылетел из кабинета Власти. За дверью ожидали двое дюжих санитаров, привычных к таким конфузам: его подхватили под белы руки, отволокли в санузел, подмыли из шланга, дали отдышаться и вернули брюки.

Конечно, ничего сверхъестественного в этом не было. Нельзя осуждать человека, если его пробрал понос в присутствии тирана, которому ничего не стоит по собственной прихоти стереть в порошок любого. Нет, Тихон Николаевич Хренников заслуживал презрения по другой причине: о своем позоре он рассказывал с восторгом.

Теперь Сталин ушел в мир иной, Жданов тоже, культ личности развенчали, но Хренников по-прежнему сидит в своем кресле: непотопляемый, он лебезит перед новыми хозяевами, как лебезил перед старыми, признает, что да, были, вероятно, допущены отдельные перегибы, которые теперь благополучно исправлены. Вне сомнения, Хренников переживет их всех, но когда-нибудь и он отойдет в мир иной. Правда, нужно учитывать, что закон природы может дрогнуть и Хренников будет жить вечно, как постоянный и необходимый символ восхищения советской властью, сумевший сделать так, чтобы и советская власть его полюбила. Если даже не сам Хренников, то его двойники и потомки будут жить вечно, вне зависимости от каких-либо перемен.

Приятно думать, что смерть тебе не страшна. Страшна жизнь, а не смерть. По его мнению, людям нужно чаще задумываться о смерти, чтобы свыкнуться с этой мыслью. А допускать, чтобы смерть подкрадывалась к тебе незаметно, - это не лучшее решение. С ней надо быть накоротке. О ней надо говорить: либо словами, либо - как в его случае - музыкой. Чем раньше начнешь задумываться о смерти, тем меньше наделаешь ошибок.

Впрочем, нельзя сказать, что сам он полностью избежал ошибок.

А иногда начинало казаться, что, не зацикливайся он на смерти, ошибок было бы совершено ровно столько же.

А иногда начинало казаться, что как раз смерть и страшит его сильнее, чем все остальное.

Одной из его ошибок был второй брак. Нита умерла; не прошло и года, как скончалась мама. Два самых ощутимых женских присутствия в его жизни, которые давали ему направление, наставление, защиту. Одиночество угнетало. Его оперу («Леди Макбет Мценского уезда» - прим. «Ленты.ру» ) зарубили вторично. Он знал, что неспособен на легкие отношения с женщинами; ему требовалось, чтобы рядом была жена. А посему, возглавляя жюри конкурса на звание лучшего сводного хора в рамках Всемирного фестиваля молодежи и студентов, он приметил Маргариту. Некоторые находили в ней сходство с Ниной Васильевной; он этого не видел. Она работала в ЦК комсомола, и, по всей вероятности, ему подложили ее с умыслом, хотя это его не оправдывает. Музыкой она не увлекалась и почти не интересовалась. Пыталась угождать, но безуспешно. Его друзья, которым она сразу не приглянулась, порицали этот брак, зарегистрированный, надо признать, внезапно и тайно. Галя и Максим (дочь и сын композитора - прим. «Ленты.ру» ) приняли ее в штыки (да и можно ли было ожидать иного, если она так стремительно заняла место их матери?); у нее так и не получилось наладить с ними контакт. Однажды, когда она стала на них жаловаться, он с непроницаемым выражением лица предложил:

Давай убьем детей и будем жить долго и счастливо.

Маргарита эту ремарку не поняла и даже, как видно, не уловила юмора.

Они расстались, а потом и развелись. Виноват в этом был он один. Это он создал для Маргариты невыносимые условия. От одиночества лез на стенку. Дело известное.

Он не только устраивал турниры по волейболу, но и судил теннисные матчи. Однажды отдыхал в правительственном санатории в Крыму и там выступил в роли теннисного арбитра. На корт ежедневно выходил генерал армии Серов, который тогда занимал должность председателя КГБ. Если генерал оспаривал судейские возгласы «аут» или «линия», он, упиваясь своей временной властью, неизменно осаживал главного чекиста фразой: «С судьей не спорят!» Это были крайне редкие разговоры с Властью, которые доставляли ему истинное наслаждение.

Был ли он тогда наивен? Разумеется, да. Но он так привык к угрозам, шантажу и злобствованиям, что утратил бдительность в отношении похвал и здравиц, а зря. Таких доверчивых, как он, оказалось немало. Когда Никита разоблачил культ личности, когда сталинские перегибы были признаны на официальном уровне, а некоторые жертвы посмертно реабилитированы, когда заключенные стали возвращаться из лагерей, когда напечатали «Один день Ивана Денисовича», мыслимо ли было осуждать тех, у кого появилась надежда? И пусть низвержение Сталина означало возрождение Ленина, пусть изменения политического курса зачастую ставили своей целью просто сбить с толку противников, пусть рассказ Солженицына, насколько можно судить, лакировал действительность, а правда была в десять раз страшнее - пусть так, но не могли же мужчины и женщины перестать надеяться, перестать верить, что новые правители будут лучше старых?

И в ту пору к нему, конечно, потянулись цепкие руки. Видите, Дмитрий Дмитриевич, насколько изменилась жизнь, вас окружили почетом, вы - национальное достояние, мы выпускаем вас за рубеж как посланника Советского Союза для получения премий и ученых степеней: видите, как вас ценят? Мы полагаем, вас устраивает и дача, и персональный водитель; не желаете ли еще чего, Дмитрий Дмитриевич, выпейте еще рюмочку, можем чокаться, сколько душе угодно, автомобиль подождет. Жизнь при Первом секретаре стала неизмеримо лучше, вы согласны? И по любым меркам он вынужден был отвечать утвердительно. Жизнь действительно изменилась к лучшему, как изменилась бы жизнь заключенного, если б в карцер к нему бросили сокамерника, разрешили подтягиваться на решетке, чтобы глотнуть осеннего воздуха, и приставили другого вертухая, который не плюет в баланду, - по крайней мере, на глазах у зэков. Да, в этом смысле жизнь изменилась к лучшему. Вот потому-то, Дмитрий Дмитриевич, Партия хочет прижать вас к груди. Все мы помним, как вам доставалось в годы культа личности, но Партия не чужда конструктивной самокритики. Мы живем в счастливое время. От вас требуется всего лишь признать, что Партия уже не та, что прежде. Это ведь не чрезмерное требование, правда, Дмитрий Дмитриевич?

Дмитрий Дмитриевич. Много лет назад он должен был стать Ярославом Дмитриевичем. Но отец с матерью спасовали перед настырным священником. С одной стороны, можно сказать, что у себя в доме они, как положено, проявили вежливость и должное благочестие. Но с другой стороны, можно сказать иначе: что родился он - точнее, был крещен - под звездой малодушия.

Для его Третьего и Последнего Разговора с Властью был выбран Петр Николаевич Поспелов. Член Политбюро ЦК, главный партийный идеолог сороковых, бывший редактор газеты «Правда», автор некой книжицы того же типа, что и труды, рекомендованные в свое время товарищем Трошиным. Внешность не одиозная, из шести его орденов Ленина красуется на груди только один. Перед тем как стать горячим приверженцем Хрущева, был горячим приверженцем Сталина. Мог бегло объяснить, как победа Сталина над Троцким помогла сохранить чистоту марксизма-ленинизма в Советском Союзе. Нынче Сталин не в чести, зато Ленин опять в чести. Пара новых поворотов штурвала - и Никита Кукурузник тоже выйдет из доверия; еще немного - и, наверное, воскреснут Сталин и сталинизм. А такие вот Поспеловы, равно как и Хренниковы, почуют любой сдвиг, пока им еще и не пахнет, будут припадать ухом к земле, высматривать удобный момент и облизывать палец, чтобы понять, откуда ветер дует.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович (справа) с внуком Дмитрием и сыном Максимом

Вы - крупнейший из ныне живущих отечественных композиторов. Это признается всеми. Ваши тяжелые времена остались в прошлом. Вот почему это так важно.

Не понимаю.

Дмитрий Дмитриевич, мы знаем, что вас не миновали определенные последствия культа личности. Хотя, должен заметить, ваше положение было прочнее, чем у многих.

Уверяю вас, я этого не ощущал.

Вот потому-то для вас очень важно возглавить Союз композиторов. Чтобы продемонстрировать конец культа личности. Скажу прямо, Дмитрий Дмитриевич: чтобы те перемены, которые произошли под руководством Первого секретаря, стали необратимыми, их следует подкрепить публичными заявлениями и назначениями вроде вашего.

Я всегда с готовностью подпишу какое-нибудь письмо.

Вы прекрасно понимаете: речь не об этом.

Сказал - и усомнился, что до Поспелова дойдет эта аллюзия; и в самом деле, тот лишь недоверчиво хмыкнул.

Уверен, мы сможем перебороть вашу природную скромность, Дмитрий Дмитриевич. Но это отдельный разговор.

Перевод с английского Елены Петровой

Джулиан Барнс

Шум времени

Посвящается Пат

Кому слушать,

Кому на ус мотать,

А кому горькую пить.

THE NOISE OF TIME

All rights reserved

Перевод с английского Елены Петровой

Роман великий в буквальном смысле слова, доподлинный шедевр от автора удостоенного Букеровской премии «Предчувствия конца». Казалось бы, прочел и не так много страниц – а будто прожил целую жизнь.

В Великобритании гремит новая книга Джулиана Барнса, посвященная Шостаковичу и его жизни в эпохи террора и оттепели. Но амбиции Барнса, конечно, выше, чем сочинение беллетризованной биографии великого композитора в год его юбилея. Барнс лишь играет в осведомленного биографа, и зыбкая почва советской истории, во многом состоящей из непроверенной информации и откровенного вранья, подходит для этого как нельзя лучше: правд много, выбирай любую, другой человек по определению – непостижимая тайна.

Тем более что случай Шостаковича – особенный: Барнс во многом опирается на скандальное «Свидетельство» Соломона Волкова, которому композитор свои мемуары то ли надиктовал, то ли надиктовал отчасти, а то ли вовсе не надиктовывал. Так или иначе, у автора есть лицензия художника на любые фантазии, и возможность залезть в голову придуманного им Шостаковича позволяет Барнсу написать то, что он хочет: величественное размышление о правилах выживания в тоталитарном обществе, о том, как делается искусство, и, конечно, о конформизме.

Барнс, влюбленный в русскую литературу, учивший язык и даже бывавший в СССР, проявляет впечатляющее владение контекстом. На уровне имен, фактов, топонимов – это необходимый минимум, – но не только: в понимании устройства быта, системы отношений, каких-то лингвистических особенностей. Барнс то и дело козыряет фразами вроде «рыбак рыбака видит издалека», «горбатого могила исправит» или «жизнь прожить – не поле перейти» («Живаго» он, конечно, читал внимательно). И когда герой начинает подверстывать к своим рассуждениям стихотворение Евтушенко про Галилея, в этом вдруг чудится не кропотливая подготовка британского интеллектуала, а какое-то совершенно аутентичное прекраснодушие советского интеллигента.

Не просто роман о музыке, но музыкальный роман. История изложена в трех частях, сливающихся, как трезвучие.

Гюстав Флобер умер на 59-м году жизни. В этом возрасте знаменитый писатель Джулиан Барнс, чьим божеством был и остается Флобер, написал роман о том, как Артур Конан Дойль расследует настоящее преступление. Барнсу исполнилось 70 – и он выпустил роман о Шостаковиче. Роман имеет мандельштамовское название – «Шум времени».

Барнс, неустанно возносящий хвалу не только Флоберу, но и русской литературе, намекает в названии сразу на три культурно-исторических уровня. Первый – сам Мандельштам, погибший в лагере через год после 1937-го, когда Шостакович балансировал на краю гибели. Второй – музыка Шостаковича, которую советские упыри обозвали «сумбуром», то есть шумом. Наконец, шум страшного XX века, из которого Шостакович извлекал музыку – и от которого, конечно, пытался бежать.

Роман обманчиво скромного объема… Барнс снова начал с чистого листа.

Барнс начал свою книгу попыткой некоего нестандартного строения – дал на первых страницах дайджест тем жизни Шостаковича, которые потом всплывают в подробном изложении. Это попытка построить книгу о композиторе именно музыкально, лейтмотивно. Один из таких мотивов – воспоминание о даче родителей Шостаковича, в которой были просторные комнаты, но маленькие окна: произошло как бы смешение двух мер, метров и сантиметров. Так и в позднейшей жизни композитора разворачивается эта тема: громадное дарование, втиснутое в оковы мелочной и враждебной опеки.

И все-таки Барнс видит своего героя победителем. Сквозной афоризм проходит через книгу: история – это шепот музыки, который заглушает шум времени.

Безусловно один из лучших романов Барнса.

Это отвечает не только моему эстетическому восприятию, но и моим интересам – дух книги лучше выражать посредством стиля, путем использования определенных оборотов речи, немного странных оборотов, которые подчас могут напоминать переводной текст. Именно это, по-моему, дает читателю чувство времени и места. Мне не хочется писать нечто вроде «он прошел по такой-то улице, свернул налево и увидел напротив знаменитую старую кондитерскую или что-то там еще». Я не создаю атмосферу времени и места таким образом. Уверен, что гораздо лучше делать это посредством прозы. Любой читатель способен понять, о чем идет речь, смысл совершенно ясен, однако формулировки чуть отличаются от привычных, и вы думаете: «Да, я сейчас в России». По крайней мере, я очень надеюсь, что вы это почувствуете.