Этому чувству советский писатель, сценарист и режиссер посвятил небольшое произведение, глубину которого сможет раскрыть художественный анализ. «Материнское сердце» Шукшин создал с необыкновенным мастерством художника, способного слышать даже самые тонкие струны человеческой души.

О чем рассказ Шукшина?

С чего можно начать анализ? «Материнское сердце» Шукшин начал с невеселой истории из жизни простого деревенского парня. Звали его Витькой Борзенковым. К характеристике образа этого героя и стоит приступить, излагая краткое содержание и художественный анализ. Материнское сердце Шукшин назвал мудрым, не преминув отметить, что всяческую логику оно не признает. Что имел в виду автор, можно понять, прочитав рассказ.

Простой деревенский парень

Витька собирался жениться, а потому ему нужны были срочно деньги. Затем, чтобы раздобыть средства на свадьбу, он поехал в город продавать сало. В рассказе этот герой играет не главную роль. Значимым является образ матери Витьки. Однако раскрывается характер этой женщины именно благодаря истории, которая случилась с ее сыном.

После того как Борзенков осознал случившееся, он разозлился на всех: на Риту, на город и на весь свет. А потому потратил на выпивку последний червонец, после чего затеял драку, в которой пострадали несколько человек. Среди них был даже сотрудник милиции. Витьку отправили в КПЗ, а мать его прибыла в город, как только узнала о беде, в которой оказался ее любимый сын. Далее изложено характеристика главной героини и анализ рассказа Шукшина.

Материнское сердце

Витькина мать рано осталась вдовой, родила пятерых детей, но выжили только трое. В произведении типичный образ русской деревенской женщины изобразил Шукшин. «Материнское сердце», анализ которого - это, прежде всего, характеристика героини - повествует о стремлении матери вызволить сына из тюрьмы несмотря ни на что. Ее не интересует очевидная вина Витьки. Она не думает о людях, которые оказались в больнице по его вине. Она руководствуется лишь тем, что подсказывает ей ее любовь. И в этом заключается главная идея, которую ввел в рассказ Шукшин. «Материнское сердце», анализ которого следует делать, основываясь на специфическом общении женщины с сотрудниками правоохранительных органов, - это рассказ о необыкновенной активности, силе, упорстве.

В милиции

Когда она явилась в отделение, там как раз обсуждали недавнее происшествие. Каким изобразил Шукшин материнское сердце? Анализ произведения позволяет сделать вывод, что понятие это хотя и абстрактное, но применимо к необыкновенной силе, которой может обладать лишь женщина. К тому же только та, чей ребенок оказался в беде. Не играет роли, сколько лет этому ребенку, преступник он или порядочный человек. Делая анализ рассказа Шукшина «Материнское сердце», следует обратить внимание на сцену в милиции. Мать Витьки вошла, тут же упала на колени и запричитала громко.

У прокурора

Милиционеры - люди, несклонные к жалости. Но даже они разжалобились и посоветовали женщине наведаться к прокурору. Какой идее посвятил Василий Шукшин «Материнское сердце»? Анализ рассказа говорит о том, что это произведение о тяжелой женской судьбе, которую помочь пережить может лишь безграничная любовь к детям и слепая надежда на человеческое участие и понимание.

Прокурор проявил твердость и не проникся трогательной историей о доброте Витьки, который «тверезым и мухи не обидит». Но мать и на этот раз не сдалась, и лишь сделала вывод, что этот человек «обиделся за своего». Добившись разрешения на свидание с сыном, она отправилась снова в милицию.

Разговор с сыном

По дороге мать Витьки думала о том, как отправится в краевые организации. Она всю жизнь надеялась на помощь и понимание людей. Ей верить больше было не на что. Она вытирала слезы и молча плакала, но не замедляла шага. Мать Витьки Борзенкова всю жизнь только тем и занималась, что пыталась справиться со своим героем. В ее душе неистребимо жила вера в добрых людей, которые помогут.

Она ни разу не подумала о том, что ее сын совершил преступление, что существует закон, на который нельзя закрыть глаза. А когда увидела его похудевшим, осунувшегося, вдруг в мире перестали существовать и милиция, и безжалостный прокурор. Мать поняла, насколько страшная беда приключилась с сыном, и знала теперь точно, что только она сможет его спасти.

В краевые органы

Увидев его беспомощность, она принялась все описывать в радужных красках. И милиционеры, и прокурор якобы посоветовали ей отправиться в краевые органы. Мать рассказывала и сама в это верила, что выпустить Витьку они вовсе не против, да только прав не имеют. Но там, в областном центре, есть люди, от которых все зависит. Они то Витю не оставят в беде. На прощание мать посоветовала сыну помолиться, приговаривая: «Будем со всех сторон заходить». А затем вышла из камеры и пошла, опять ничего перед собой не видя из-за слез. Она должна была спешить, и теперь точно знала, что если понадобится, пройдет все инстанции, но вызволит сына. Она отправится в краевые организации даже пешком, если нужно, но Витя ее выйдет на свободу.

Таково краткое содержание рассказа, который создал В. М. Шукшин. «Материнское сердце», анализ которого изложен был в этой статье, посвящен всепоглощающей материнской любви.

Ничипоров И. Б.

С ранних рассказов начала 60-х гг. образ матери раскрывается в интерьере бытовой лирической зарисовки, пронизанной автобиографическими ассоциациями. В «Далеких зимних вечерах» (1961) это изображение деревенской жизни детей Ваньки и Наташки с матерью в условиях военных лишений, причем, по воспоминаниям Н.М.Зиновьевой (Шукшиной), некоторые из выведенных здесь бытовых подробностей, как, например, «стряпание» домашних пельменей, имеют реальную подоснову . В художественном плане центральной в рассказе становится образно-символическая антитеза тепла и холода, уюта и хаоса, что связано с постижением гармонизирующего воздействия матери и на детские души, и на картину бытия в целом: «Родной, веселый голос ее сразу наполнил всю избу; пустоты и холода в избе как не бывало… началась светлая жизнь» . Образ матери раскрывается в щедрой детализации как предметно-бытового («стрекот швейной машинки»), так и речевого характера. Ее сочувственные, «задумчивые» слова о воюющем на фронте отце детей воссоздают трагедийный исторический фон действия, сводят единичное и эпохальное, вселенское в целостном духовно-нравственном пространстве: «Отцу нашему тоже трудно там… Небось в снегу сидят, сердешные… Хоть бы уж зимой-то не воевали» .

Углубление психологического анализа при создании образов матерей соотнесено у Шукшина с художественным познанием неизбывного драматизма их отношений с сыновьями, что становится магистральным сюжетом рассказов «Племянник главбуха», «Сураз», «Крепкий мужик» и др. В «Племяннике главбуха» (1961) личность матери предстает в воспоминаниях юного героя, покинувшего дом и тоскующего в городе. При том, что Витька с матерью зачастую «не понимали друг друга», поскольку мать воплощала охранительное, домашнее начало, а Витьке «нравилась жизнь вольная» , – его восприятие матери оказывается значительно шире бытовых, повседневных отношений. В подробностях ее поведения, речи он интуитивно распознает высокую культуру родственного обращения с домашним, природным универсумом: «Он вспомнил, как мать разговаривает с предметами… с дождиком… матушкой дороженькой… с печкой…» . Как будет показано в рассказе «В профиль и анфас» (1967), подобное материнское одухотворение близкого и дальнего пространства обладало немалым педагогическим потенциалом, преподносило герою урок сыновства. Она заставляла сына перед отъездом проститься с печью, «всякий раз… напоминала, как надо говорить»: «Матушка печь, как ты меня поила и кормила, так благослови в дорогу дальнюю» .

В «Племяннике главбуха» щемящие воспоминания о матери помогают герою ощутить присутствие материнской ипостаси в природе, в бескрайней степи: «Матушка степь, помоги мне, пожалуйста… Стало легче оттого, что он попросил матушку степь» . Посредством утонченной психологической детализации в произведении передается хрупкость, трепетность материнско-сыновних отношений – в частности, растерянность, неловкость матери при разговоре с подрастающим сыном о возможном втором замужестве. Использованное в финале драматургическое положение «одной на сцене» позволяет изнутри высветить антиномичный душевный мир героини, передать мудрое прозрение ею остро драматичных ритмов бытия: «Плакала и сама не понимала отчего: от радости ли, что сын помаленьку становится мужчиной, от горя ли, что жизнь, кажется, так и пройдет…» .

Драматизм отношений матери с непутевым, не укоренившимся в жизни сыном еще более рельефно прорисовывается в рассказе «В профиль и анфас»: и в подвижной пластике диалогов, и в горьком укоре материнского обобщения («Пошто же, сынок, только про себя думаешь?.. Про матерей-то пошто не думаете?» ), и в несобственно прямой речи сына, напоминающей психологическую ремарку к напряженному «драматургическому» действию: «Они настойчивые, матери. И беспомощные» . Эта антиномия силы, величия матери – и ее уязвимости, беспомощности запечатлена в «жестовой» детализации финального эпизода расставания с сыном: «Бездумно, не то задумчиво глядела в ту сторону, куда поедет сын… голова ее затряслась у него на груди… перекрестила его» . Лейтмотив этого эпизода («А мать все стояла… Смотрела вслед ему») замедляет ритм повествования, представляя сиюминутные коллизии на фоне немеркнущих ценностных ориентиров.

Творческая попытка изобразить личность матери в эволюции, в призме ее переживаний высветить сложный, исполненный болезненных противоречий душевный склад центрального героя осуществлена в рассказе «Сураз» (1969). Внешние поступки еще молодой матери, «немилосердно выпоровшей» сына за школьные проказы, а затем «ночь рвавшей на себе волосы и вывшей над сыном», получают глубокую психологическую мотивировку: «Прижила Спирьку от «проезжего молодца» и болезненно любила и ненавидела в нем того молодца» . Отголоски этой женской, материнской драмы раскроются в сюжетной динамике рассказа в деструктивном мироощущении самого Спирьки Расторгуева. В зрелые же годы мать героя становится воплощением устойчивого, домашнего начала («жалела, стыдилась, что он никак не заведет семью» ). Ее суд над ним – любящий и милостивый – пробуждает тайные струны в душе героя, проступающие как во внешнем поведении, так и в сокровенной сердечной работе: «Нашел впотьмах голову матери, погладил по жидким теплым волосам. Он, бывало, выпимши ласкал мать» . Невольное возвращение Спиридона к внутренней молитве, мыслям о матери, о ее страданиях за него становится лейтмотивом всего рассказа и являет незримую силу противодействия общей трагедийной логике судьбы: «вот кого больно оставлять в этой жизни – мать», «все хотелось отвязаться от мысли о матери», «вспомнилась мать, и он побежал, чтоб убежать от этой мысли – о матери» . Этими внутренними метаниями исподволь обусловлена в рассказе и история сложных отношений героя с манящей его стихией женственности – от болезненного вожделения к замужней учительнице до подлинной героики самоотверженного спасения погибавшей от голода матери двух малолетних детей.

В системе нравственно-философских координат шукшинского рассказа личность матери становится воплощением охранительного начала, судьба же центрального героя подчас раскрывается в призме ее восприятия и оценок, что составляет важнейший ракурс изображения картины мира.

В одном из ключевых эпизодов рассказа «Крепкий мужик» (1969) мать разрушившего сельскую церковь бригадира Шурыгина занимает позицию сурового, вовсе не снисходительного, в отличие от сюжетной ситуации рассказа «Сураз», нравственного суда над впавшим в духовное беспамятство сыном. В ее ярком речевом самовыражении проступают не попираемые никакими извне приходящими обстоятельствами глубины народного религиозного сознания. Просветляющее, укорененное в многовековой традиции видение церкви как родного дома («она сил прибавляла») сочетается в речах матери с апокалипсическими нотами грозного пророчества сыну о Высшем возмездии за совершенный грех: «То ли дома окочурисся в одночасье, то ли где лесиной прижмет невзначай» .

Пророческий потенциал материнского слова обнаруживается и в рассказе «Беспалый» (1972), где контуры назревающей семейной драмы героя обозначаются через сочувственный взгляд матери. В проходном, казалось, эпизоде ее внешне сугубо бытового столкновения с невесткой звучит мудрое материнское слово об устроении супружеских отношений, заключающее в себе невольное предвидение («Не век ты собралась с мужем жить» ). А в рассказе «Ванька Тепляшин» (1972) в остроконфликтной драматургии «больничного» эпизода, «нелепого» происшествия художественно постигается антиномия житейской незащищенности матери – и ее потаенной мудрости. На уровне композиционной организации повествования данная антиномия раскрывается в контрастном наложении двух точек зрения на мир – сына и матери. В живом, любяще-сыновнем восприятии Ваньки Тепляшина, емко отраженном авторской «ремаркой» («так она вольно вскрикнула, радость человеческая» ), набрасываются психологические штрихи к первоначальному портрету матери: «Пробирается через улицу, оглядывается – боится…» . В узловом конфликтном эпизоде с больничным охранником индивидуализированные черты этого портрета обретают расширительный, архетипический смысл, в них просматривается тягостная инерция вековой социальной униженности простой русской женщины: в образе просящей, «взмолившейся» матери, в передаче ее «заученно-жалкого, привычно-жалкого» голоса, в «жестовой» детализации ее поведения: «Мать сидела на скамеечке… и вытирала полушалком слезы» . В финальном же диалоге материнское слово, проникнутое «горькой думой» о сыне, открывает высоту зоркого обобщения о жизненной драме героя, тупиках его максималистского мировосприятия и неустроенности («Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться» ). Комментирующая этот разговор лаконичная ремарка («Мать никогда не переговорить») знаменует пересечение взглядов героя и повествователя, в ситуативном выдает присутствие вечного и дорастает до уровня афористично выраженной житейской мудрости.

Для поздних рассказов Шукшина оказывается весьма характерным насыщение порой эскизных, связанных с матерями эпизодов потенциалом бытийных, социальных обобщений. Так, в рассказе «Боря» (1973) напряженное ожидание прихода матери пребывающим в больничной палате героем высветляет сокровенные пласты его душевной жизни, а наблюдения повествователя за ним откристаллизовываются в философское размышление об иерархии нравственных ценностей, о величии обычной жалости к человеку, квинтэссенцией которой является сострадательная по своей природе материнская любовь: «Мать – самое уважаемое, что ни есть в жизни, самое родное – вся состоит из жалости. Она любит свое дитя, уважает, ревнует, хочет ему добра – много всякого, но неизменно, всю жизнь – жалеет» . Этически направленная авторская мысль обращена к природной тайне самой личности матери, непостижимым образом способствующей гармонизации мира: «Оставь ей все, а отними жалость, и жизнь в три недели превратится во всесветный бардак» . Симптоматичное проявление подобной гармонизации выхвачено из потока повседневности в рассказе «Други игрищ и забав» (1974). Здесь возникает уникальный в шукшинской характерологии образ еще совсем юной матери Алевтины, переживающей под воздействием свершившегося события глубинное, пока не осознанное для нее самой изменение, преображение внутреннего существа. Материнская ипостась как знак душевного превосходства, свыше ниспосланный дар вступает в стремительной событийной динамике рассказа в резкий контраст с поведением суетящихся, выясняющих отношения родственников: «Она, как стала матерью, сразу как-то поумнела, осмелела, часто баловалась со своим Антоном и смеялась» .

С годами в прозе писателя возникают особые рассказы – портреты матерей, где пути художественного воплощения центрального образа оказываются весьма разнообразными и могут быть основаны на использовании фольклорных архетипов, на сказовом самораскрытии героини, на объективном авторском повествовании.

Из многовековой фольклорной традиции прорастает образ страждущей за сына матери в рассказе «В воскресенье мать-старушка…» (1967). Его лейтмотивом становится прочувствованное исполнение слепым народным певцом Ганей песни про «мать-старушку», принесшую в тюрьму «передачку… родному сыну» . Эта популярная в военные годы песня становится значимым коммуникативным событием, ибо в воображении самого «сказителя», слушателей дорисовывались подробности картины, когда «виделось, как мать-старушка подошла к воротам тюрьмы» . Прямое речевое самовыражение матери, заключающее в себе обобщение народного опыта («А то люди говорят…»), таит ее глубинное, постигаемое уже на надсловесном уровне переживание, которое и образует смысловую кульминацию Ганиной песни:

Повернулась мать-старушка,

От ворот тюрьмы пошла…

И никто про то не знает –

На душе что понесла .

Примечательна сопряженность образного ряда данного рассказа с непосредственным общением Шукшина с матерью, которая выслала сыну слова этой помнившейся ему лишь по мотиву песни . Подобным автобиографизмом пронизан и рассказ «Сны матери» (1973; первоначальное название «Сны моей матери»), где в сказовой форме материнского повествования («рассказывала она их не один раз» ), в живой диалогической ткани, с характерными особенностями народного говора рисуются грани ее личности, выявляются потаенные душевные искания.

Эти пять снов в самом деле объединены темой «потустороннего мира» , однако было бы неточным трактовать их исключительно в свете переживания «суеверного страха» перед загадками бытия. За попытками заглянуть в таинственные, подчас пугающие письмена судьбы, растворенные в бытовых реалиях, – как, например, в экспозиционном сне или в пророчестве о гибели мужа – проступают незамутненные источники народной веры, прозрение надматериального измерения Божьего мира. Именно христианским сознанием продиктованы здесь и восприятие явившихся во сне «двух мальчиков в сутаночках», передающих для сестры героини призыв не плакать без меры об умерших дочерях; и стремление выполнить наказ умерших «Авдотьиных девочек» о помощи бедным. Смиренное осознание собственного несовершенства приходит к героине в сновидческой встрече с рано ушедшей из жизни подругой, где в духовном озарении перед земным взором приоткрываются различные уровни загробного бытия.

Актуализация надрационального сновидческого измерения при постижении глубин материнской души происходит и в экспозиционной части рассказа «Письмо» (1970), где старуха Кандаурова остро ощущает духовную недостаточность человеческого существования вне Богообщения («Да где же у меня Бог-то?» ). Как и в «Снах матери», здесь наблюдается прямое сказовое самораскрытие матери в ее письме к дочери, зятю и внукам. Сила материнского догляда, позволяющего интуитивно воссоздать конкретные эпизоды не вполне благополучной семейной жизни дочери, обнаруживает в монологичной, казалось, форме письма «драматургический» потенциал живого действия. Знаменитая «всеохватывающая диалогичность шукшинского рассказа» выразилась здесь в разнонаправленном, эмоционально гибком, мудром материнском слове. Это и исповедальные проекции на собственный детский опыт («Мы тоже када-то росли у отца с матерей, тоже, бывало, не слушались ихного совета, а потом жалели, но было поздно» ), и воспоминания о своем несчастливом замужестве, и вразумляющий юмор в обращении к зятю: «Еслив ты опять приедешь такой задумчивый, огрею шумовкой по голове, у тебя мысли-то перестроютца» . В миросозерцании героини совершается антиномичное переплетение радостно-торжественного видения жизни («Господи, думала старуха, хорошо, хорошо на земле, хорошо» ) – и заключенного в финальном психологическом штрихе самоиронического модуса, противоположного наивной восторженности: «Старая! – сказала она себе. – Гляди-ко, ишо раз жить собралась!.. Видали ее!» .

По портретному принципу строится и рассказ «На кладбище» (1972). Психологически подробно воссозданный разговор рассказчика со старушкой на могиле ее сына являет соприкосновение преходящего и надвременного, которое изначально проистекает от мистического восприятия матерью места погребения сына как сокровенного, заповедного пространства, не терпящего присутствия чужого. Раздумья героини о Высшем предначертании, свершившемся в безвременной потере («не нам это решать дадено, вот беда» ), взыскательные нравственные оценки нынешней жизни служат композиционным обрамлением звучащего из ее уст «рассказа в рассказе», который образует смысловое ядро произведения. Посредством речевой, жестовой пластики здесь передано то, как на место привычной угнетенности «постоянным» горем у старушки в момент рассказывания выдвигается совсем иное, одухотворенное, проясненное восприятие мира («глядя на меня ясными умытыми глазами» ). В ее легендарном повествовании о чудесной встрече солдата с плачущей на кладбище женщиной рисуется священное, свободное от житейских напластований воплощение жертвенного материнства, впервые явленного самой Богородицей: «Я есть земная божья мать и плачу об вашей непутевой жизни» . Это взаимопроникновение чудесного и обыденного (у солдата «на гимнастерке-то образ божьей матери») чутко ощущается и самим рассказчиком, в связи с чем примечательным становится его импульс «снять пиджак и посмотреть – нет ли и там чего» . Данный «вставной» рассказ высветляет в произведении черты житийного жанра, которые сфокусированы на «праведном образе матери, актуализирующем богородичные черты, связанном с функцией защиты и заступничества, наполненном жалостью и милосердием к свои детям» .

Художественное постижение глубин материнского сознания в призме объективного авторского повествования осуществляется в рассказе «Материнское сердце» (1969). Остросюжетная история с Витькой Борзенковым воспроизведена здесь отрывистым пунктиром, лишь как композиционно необходимая увертюра к центральной теме – материнского сердца. С момента введения этой темы в рассказе заметно замедляются повествовательный ритм, течение художественного времени, а авторское слово насквозь «пропитывается» материнским мировидением: «Мать Витькина узнала о несчастье на другой день…» [i] .

Многомерными предстают в рассказе речевые средства раскрытия внутреннего мира матери. Краткая, в немалой степени типичная для своего времени предыстория («родила пятерых детей», муж погиб на фронте) сменяется яркими речевыми самовыражениями матери, так ни разу и не названной по имени, а предстающей в своем изначальном, высшем природном качестве. В ее прямых, насыщенных колоритом народного слова обращениях («батюшки-святы», «андел ты мой господний», «сыночки вы мои милые», «сжальтесь вы над ним», «анделы вы мои, люди добрые») предпринимается отчаянная попытка утвердить приоритет общегуманистических, христианских принципов над иными формами регуляции человеческой жизни: «Да способитесь вы как-нибудь с вашей обидушкой – простите вы его, окаянного» . Художественным «нервом» шукшинского повествования становится то, как в сфере несобственно прямой речи героини, где рациональному знанию предпочтены вера и сердечное понимание («поняла, что этот длинный враждебно настроен к ее сыну», «поняла, что и этот невзлюбил ее сына» ), материнское слово сочувственно подхватывается и вместе с тем объективируется, исподволь корректируется словом повествователя. Исходный для повествователя нравственный посыл («Материнское сердце, оно – мудрое» ) не препятствует ему вновь и вновь подвергать аналитическому осмыслению душевные устремления героини, искусно – при помощи повторов, инверсий – сохранять при этом напряженно-взволнованное звучание ее голоса: «Она вызволит сына, она верила в это, верила. Она всю жизнь свою только и делала, что справлялась с горем… Странно, мать ни разу не подумала о сыне – что он совершил преступление, она знала одно: с сыном случилась большая беда» . Подобное многозначительное пересечение веры матери с раздумьями повествователя происходит и в финальной реплике, сообщая речевой ткани рассказа художественное единство: « «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, помогут» .

Композиционно рассказ «смонтирован» из «драматургически» напряженных сцен, где за внешним речевым поведением персонажей скрывается мощный психологический подтекст. Среди них выделяются эпизод в милиции, разговор матери с прокурором и особенно ее встреча с заключенным сыном, обрисованная в своем исконном, повторяющемся в веках значении, которое состояло в том, что «рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный» . Поразительна творческая энергия отношения матери к речи, воспринимаемой как орудие протеста против отчаяния – особенно в связи с оптимистичным «перетолковыванием» ею заведомо неутешительных слов прокурора. Теплящийся у матери опыт народной веры, выразившийся в искреннем призыве сына к молитве, несколько подтачивается, однако, проявлениями сиюминутного прагматизма («Со всех сторон будем заходить» ), изображение чего способствует объективности авторского художественного познания характеров и обстоятельств.

Итак, образы матерей, и шире – тема материнства составляют один из существенных проблемно-тематических уровней художественного мира Шукшина. Творя на протяжении более десятка лет галерею этих образов, писатель отталкивался от автобиографических воспоминаний и, сверяясь с ними, двигался к масштабным обобщениям социального опыта, к воплощению нравственных, онтологических интуиций. Образы матерей запечатлены в шукшинских рассказах и в портретно-монографическом плане, и в «драматургии» напряженных, конфликтных отношений с прочими персонажами, социальными обстоятельствами, бытийными закономерностями. Опора на восходящие к древнейшей культуре архетипические представления о материнстве органично соединилась у Шукшина с разработкой оригинальных повествовательных стратегий, изобразительно-выразительных средств создания образов матерей – в единстве исторически определенного и вечного.есь вы как-нибудь с вашей обидушкой - простите общегуманистических, христианских принципов над иными формами регуляции мент рассказывания выдвигается совсем иное, одухотворенное, проясненное восприятие мира (" место привычнойатери"альное название " " которая по просьбе сына выслала ему слова этой помнившейся лишь по мотиву песни. Подобным авни, наваются весьма разнообразными и могут быть основаны на использовании фольклоркает уникальный в шукшинской характерологии образ еще совсем юной матери Алевтины, переживающей под воздейст

Список литературы

1. Шукшин В.М. Собрание сочинений: В 3-х т. Т.2. Рассказы 1960 – 1971 годов / Сост. Л.Федосеева-Шукшина; Коммент. Л.Аннинского, Л.Федосеевой-Шукшиной. М., Мол. гвардия, 1985.

2. Шукшин В.М. Собрание сочинений: В 3-х т. Т.3. Рассказы 1972 – 1974 годов. Повести. Публицистика / Сост. Л.Федосеева-Шукшина; Коммент. Л.Аннинского, Л.Федосеевой-Шукшиной. М., Мол. гвардия, 1985.

3. Шукшин В.М. Надеюсь и верую: Рассказы. Киноповесть «Калина красная». Письма. Воспоминания. М., Воскресенье, 1999.

4. Бобровская И.В. Агиографическая традиция в творчестве В.М.Шукшина. Автореф. дис… канд. филол. наук. Барнаул, 2004.

5. Глушаков П.С. О некоторых «суеверных мотивах» в творчестве Василия Шукшина // Шукшинские чтения. Феномен Шукшина в литературе и искусстве второй половины ХХ века. Сб. матер. музейной науч.-практич. конф. 1 – 4 октября 2003 г. Барнаул, 2004. С.61 – 66.

6. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Василий Шукшин // Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн.2: Семидесятые годы (1968 – 1986): Уч. пособие. М., Эдиториал УРСС, 2001. С.57 – 66.

Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).

Шукшин в рассказе «Материнское сердце» встаёт на сторону главных героев (1) и (2) хотя оспаривать нарушенный закон трудно и даже невозможно (3) в произведении на первое место выходит материнская

любовь (4) которая не поддаётся никаким писаным законам (5) и неистребимая вера в человека.

Пояснение (см. также Правило ниже).

Расставим знаки препинания.

{Шукшин в рассказе «Материнское сердце» встаёт на сторону главных героев}, (1) [ и, (2) (хотя оспаривать нарушенный закон трудно и даже невозможно), (3) в произведении на первое место выходит материнская любовь), (4) (которая не поддаётся никаким писаным законам), (5) и неистребимая вера в человека].

4 предложения, все отделяются запятыми

В опасном месте на стыке союзов И ХОТЯ зпт нужна, нет второй части «ТО»

Ответ: 12345.

Ответ: 12345

Актуальность: Текущий учебный год

Правило: Задание 20. Знаки препинания в предложении с разными видами связи

ЗАДАНИЕ 20 ЕГЭ. ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ В ПРЕДЛОЖЕНИИ С РАЗНЫМИ ВИДАМИ СВЯЗИ

В задании 20 учащиеся должны уметь расставлять знаки препинания в сложном предложении, состоящем из 3-5 простых.

Это сложнейшее задание проверяет умение выпускника применять на практике следующие знания:

1) на уровне простого предложения:

Понимание, того, что предложения без основы не бывает;

Знание особенностей основы односоставных предложений (безличных и др.)

Понимание того, что в простом предложении могут быть однородные сказуемые и подлежащие, знаки препинания между которыми ставятся по правилам однородных членов.

2) на уровне сложноподчинённого предложения:

Умение определять главное и придаточное в составе СПП по вопросу;

Умение видеть союзы (союзные слова) в придаточном предложении;

Умение видеть указательные слова в главном

Умение видеть однородные придаточные, при которых знаки препинания ставятся так, как и однородных членах.

3) на уровне сложносочинённого предложения:

Умение видеть части ССП и разделять их запятой. Общего второстепенного члена в этом задании не бывает.

4) на уровне всего предложения в целом:

Умение видеть те места в предложении, в которых встретились два союза: может быть рядом два подчинительных или сочинительный и подчинительный.

Соберём все базовые пунктуационные правила, важные при выполнения задания и пронумеруем их для удобства.

Как видно, правила 5 и 6 очень похожи: выбираем-либо писать ТО (НО...), либо ставить запятую.

Рассмотрим предложения из базы РЕШУЕГЭ и алгоритм работы над предложением.

[Утвер­жда­ют](1) что? (что бра­зиль­ские кар­на­ва­лы вос­хи­ща­ют и за­во­ра­жи­ва­ют)(2) и (3) (когда (4) когда? то сами убе­ди­лись (5) в чём? (на­сколь­ко правы были оче­вид­цы).

1. Выделяем основы.

1- Утвер­жда­ют (односоставное, сказуемое)

2- кар­на­ва­лы вос­хи­ща­ют и за­во­ра­жи­ва­ют

3- мы увидели

4- сами убедились

5- правы очевидцы

2. Выделяем союзы и соотносительные слова. Обращаем внимание, что рядом стоят И и КОГДА и на то, что есть ТО.

3. Помечаем придаточные предложения: все предложения, в которых есть подчинительные союзы, берём в круглые скобки.

(что бра­зиль­ские кар­на­ва­лы вос­хи­ща­ют и за­во­ра­жи­ва­ют)

(когда мы впер­вые уви­де­ли его не­по­вто­ри­мую яркую кра­со­ту)

(на­сколь­ко правы были оче­вид­цы).

4. Устанавливаем, к каким главным относятся придаточные. Для этого ставим вопросы от главных к предполагаемым придаточным.

[Утвер­жда­ют] что? (что бра­зиль­ские кар­на­ва­лы вос­хи­ща­ют и за­во­ра­жи­ва­ют). 1 компонент найден. Запятая 1 ставится по правилу 4 [ = ], (что- = и =).

Остались два придаточные и одно без подчинительного союза. Проверяем, можно ли от него поставить вопросы.

[то сами убе­ди­лись] когда? (когда мы впер­вые уви­де­ли его не­по­вто­ри­мую яркую кра­со­ту)

[сами убе­ди­лись] в чём? (на­сколь­ко правы были оче­вид­цы). Второй компонент найден. Запятые 4 и 5 ставятся по правилу 4.

(когда - =), [то- = ], (насколько - =) Два разных придаточных к одному главному, придаточное времени очень часто стоит ПЕРЕД главным.

1 и 2 компоненты связаны сочинительным союзом И в одно сложносочинённое предложение. Это запятая 2.

Схема: |[ = ], (что- = и =)|, и |(когда - =), [то- = ], (насколько - =)|

Осталось выяснить, нужна ли запятая 3. Между И и КОГДА по правилу 6 запятая не нужна, так как после придаточного находится идёт ТО.

Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошёл в винный ларёк «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» - прямо спросил Витька. «Ну», - тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» - «А у тебя есть?» Витька купил ещё. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, ещё?» - спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое - сладостно-скользкое - вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким - занавесочки, скатёрочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит - как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы - денег не было. И пока дошёл он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил ещё бутылку, выпил её всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», - сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжёлую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал... И его отвезли в КПЗ.

Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был её пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет - дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» - «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, - сказали ей. - Ты погляди на ремень твоего сына - таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». - «А к кому же мне теперь идти?» - «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». - «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе - одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил её сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» - «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». - «Разреши хоть свиданку с сыном». - «Это можно».

С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах её все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» - спросили её в милиции. «Велел в краевые организации ехать, - слукавила мать. - А вот - на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс - больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма... Рядом сидел её ребёнок, виноватый, беспомощный. Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетёт душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» - «Тебя как вроде уже осудили! - сказала мать с укором. - Сразу уж - жизнь кувырком. Какие-то слабые вы... Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» - «Где была?» - «У прокурора... Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы... Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации... Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме помолись. Ничего, ты - крещёный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».

Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: «Спаси тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать - действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сделать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние - это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, что помогут.

Пересказал

Многие знают и любят рассказы В. М. Шукшина. Маленькие жизненные ситуации, на которые никто бы не обратил внимания, вошли во всеми любимые сборники коротких рассказов. Простые и понятные, они заставляют думать. Рассказ “Материнское сердце”, о котором я хочу поведать, не стал исключением. Эта история раскрывает всю полноту и глубину материнского сердца, которое отказывается от логики и здравого смысла во имя спасения собственного дитя. Тема “отцов и детей” присутствовала в литературе всегда, но достаточно редко эта тема описывала взаимоотношения матери и сына. Произошел конфликт, но не семейный, а между матерью и “законом”, который она готова нарушить, лишь бы спасти своего ребенка. Ее сын Виктор Борзенков собрался жениться и, чтобы заработать денег, едет на рынок продать сало. Получив сто пятьдесят рублей, он отходит к ларьку выпить стакан красного вина, там он знакомится с молодой девушкой, которая предлагает продолжить их разговор у нее дома. И естественно, наутро он проснулся в незнакомом месте, без денег и с больной головой. Еще на рынке он спрятал червонец, на всякий случай, и этот случай выдался. Вернувшись к ларьку, он выпивает бутылку вина из горла и забрасывает ее в парк. Люди, находившиеся рядом, попытались вразумить его словами, но дело дошло до драки. Намотав на руку свой флотский ремень и оставив бляху, как кистень, Витька “отправил” в больницу двух нападавших. Под горячую руку попался и милиционер, который попытался его остановить. Милиционер с травмой головы был отправлен в больницу, а Витька Борзенков в КПЗ. Узнав о случившемся, мать Вити бросила все дела и поехала по всем инстанциям, надеясь освободить своего сына. Она ни разу не подумала, что он совершил преступлен ие, что есть закон, по которому его должны судить. “Материнское сердце, оно - мудрое, но там, где замаячила беда родному дитю, мать не способна воспринимать посторонний разум, и логика тут ни при чем”. Автор попытался передать те переживания, которые испытывала мать Вити. И я считаю, что это одна из самых удачных попыток. Жизненная трагедия превращается в историю с глубоким идейным смыслом. А самым ярким моментом, раскрывающим основную мысль произведения, стала сцена встречи матери с сыном в тюрьме, когда она приходит к нему на свидание. “У матери в эту минуту было на душе другое: она вдруг совсем перестала понимать, что есть на свете - милиция, прокурор, суд, тюрьма... Рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный... И кто же может сейчас отнять его у нее, когда она, никто больше - нужна ему? И действительно, она ему нужна. Он свято чтит свою мать и ни за что не даст ее в обиду. Но еще до встречи ему становится стыдно. “Мучительно стыдно. Жалко мать. Он знал, что она придет к нему, пробьется через все законы, - ждал этого и страшился”. Он сам боялся ее обидеть. Эти чувства глубоки и бездонны, и ясно, что выразить их словами просто невозможно. Но автор использует тот стиль, который понятен простому человеку, тот язык, который делает это произведение общедоступным. Помимо этого автор встает на сторону главных героев, и, хотя оспаривать закон трудно и даже невозможно, здесь на первое место выходит материнская любовь, которая не поддается никаким законам. “И та неистребимая вера, что добрые люди помогут ей, вела ее и вела, мать нигде не мешкала, не останавливалась, чтоб наплакаться вволю. Она - действовала”. “Ничего, добрые люди помогут”. Она верила, что помогут.