Особенное место в русской поэзии отводится творчеству поэта Осипа Мандельштама. Сама его судьба была полна нищетой и гонениями. И в конце жизненного пути он за свое творчество заплатил гибелью. Поэт не мог остаться равнодушным и спокойным к событиям, которые происходили вокруг него. И поэтому многие его стихи несут в себе гражданскую и общественную позицию.

В 1933 году Мандельштам написал свое стихотворение «Мы живем, под собой не чуя страны…». Это одно из его произведений, которое в открытую направлено в сторону тех беззаконий, которые творит правящая верхушка. В нем поэт злобно и крайне непочтительно критикует «земного бога». Написание этого стихотворения было с родни акции самоубийства. В нем поэт открыто рисует словами стихов окружающую его крайне неприглядную действительность. Он сравнивает людей с куклами, которые живут только смыслом и событиями одного дня. И в этом он не видит смысла и значения, как своей жизни, так и жизни окружающих его людей. Потому что все вокруг пребывают в страхе за судьбу свою и за свое будущее, которое при неблагоприятном раскладе может и не случиться вовсе.

В стихотворении поэта смело изображается «земной бог». Но только это что-то пресмыкающееся, а не человеческое, потому что у него глаза таракана и пальцы, как толстые червяки. И под стать этому богу его окружение. О них Мандельштам говорит, как о полулюдях. Но это не полубоги. А это просто существа, которые не имею ничего от человека в плане духовности или нравственности. Он их характеризует как полуживотных. И говорит о них «кто свистит, кто мяучит, кто хнычит…». А роль бога отводится Кремлевскому горцу. Он оставляет за собой право в одиночку решать судьбы людей из его окружения. При этом «что ни казнь для него-то малина». И сразу становится понятно, что жизни людей не имеют для него ни значения, ни ценности. И в этом поэт видит реальную трагедию России. Ему это очень тяжело сознавать и он категорически отказывается мириться с данной ситуацией.

Само стихотворение состоит из двух частей. В первой его части поэт описывает самого «кремлевского горца». А во второй уже переходит к описанию его окружения, называя его «тонкошеими вождями».

Особое значение в данном вопросе отводится и размеру стихов. Это сложный трехстопный анапестом с использованием пиррихия. И это служит для усиления атмосферы трагичности и обреченности. При чем как всего народа, так и самого автора.

Это стихотворение открывает первый поэтический сборник Осипа Мандельштама «Камень». Оно - первое; по-видимому, не случайно именно им открывается цикл стихов. Поняв его, мы получим ключик ко многим другим стихотворениям поэта.

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной…

Прочитайте стихотворение вслух и спросите учеников: что появилось раньше: лес или звук упавшего плода в этом лесу? Действительно, пространство стихотворения рождается, разворачивается вокруг «осторожного и глухого звука плода». Какая часть речи отсутствует в этом стихотворении? Глагол. Это создает вневременную атмосферу, передает тишину, которая существует еще до появления времени, мира, человека. Именно из этой первоначальной немоты (или среди немолчного напева тишины) рождается первый звук. А где именно возникает звук? «СРЕДИ» тишины, в самом ее центре, в сердце. Какими словами передается состояние тишины? Почему она поет? Тишина «немолчно поет», она живая, готовая к принятию первого звука. Какие ассоциации вызывают слова «плод» и «древо»? Это не что иное, как древо познания, добра и зла, мировое древо. Именно с плода этого древа началась сама история человечества.

Попробуем вслушаться в звучание существительных, использованных в этих четырех строках: звук, плод, древо, напев, тишина - какое ощущение они вызывают? Это что-то очень древнее, существовавшее давным-давно, в давние времена. Если бы вам предложили продолжить этот ряд, какое слово вы бы услышали? Жизнь, песня, музыка, стихи, поэзия…

В стихотворении тишина названа глубокой. Что общего между глубокой тишиной и глубоким озером? Если изобразить тишину как озеро, как бы вы изобразили звук в этой тишине? Звук подобен капле, началу жизни, началу безграничного мира. По воде идут круги, звук становится первым знаком этого мира. С него начнется песня жизни, рождается поэзия.

Послушайте стихотворение еще раз. Запишите согласные звуки, которые вы услышите: (з) (в) (к) (с) (т) (р) (ж) (н) (й) (г) (л) (х) (п) (л) (д) (ш) (м) (ч) (б) и т.д. Здесь 35 звонких согласных и 15 глухих. Кроме того, удивительно фонетическое богатство, заключенное в этих четырех строчках. Уже в первой строке использованы 14 согласных, причем только два из них (й) повторяются. Ритм стихотворения напоминает ритм медленного глубокого дыхания, начало первой строки передает ощущение выдоха, связанного с началом, рождением человеческого голоса.

С точки зрения синтаксиса стихотворение представляет собой простое назывное предложение, осложненное однородными членами и причастным оборотом, незаконченное. Так передается ощущение незавершенности, возникает ожидание того, что последует за рождением первого звука. Вселенная, рождающаяся в этих четырех строках, возникает из звука.

В дальнейшем многие стихи Мандельштама уточняют, передают нюансы этой первоначально данной картины. Вспомним стихотворение «Silentium» (1910), отсылающее, в свою очередь, к знаменитому одноименному стихотворению Тютчева: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» «Мандельштам отвечает: отказом от слов, возвращением к дословесной («первоначальная немота») всеобъединяющей музыке; в этой «первоосновее жизни» сольются сердца, и не нужно будет любви-Афродите связывать их пониманием» (М. Л. Гаспаров). Еще через 10 лет образы звука, древа, плода возникнут в стихотворении «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…» (1920), посвященном первоначальной, неуловимой и ускользающей любви.

М. А. Павлова

Утрату самоценности слова, его внутренней формы, его образных и пластических возможностей острее всех чувствуют поэты, художники. «Слово стало как скорлупа сгнившего ореха, условный меновой знак, не обеспеченный золотом», - таков был диагноз Вячеслава Иванова. «Слово опустошено в ядре своем, его оскопляют и укрощают», - отзывается С. Н. Булгаков. Язык культуры уничтожается и распыляется так же, как и личность, становится «обезьяньим», или официальным, он взят на службу, «мобилизован» государством для своих нужд.

He случайно Мандельштам обращается к высшим силам, другу-поэту или к самому себе и своей поэтической воле: «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма». Сохранение речи, слова, языка - одна из самых острых и злободневных внутрикультурных ситуаций эпохи. Разрыв на уровне речевого, культурного сознания для Мандельштама был чрезвычайно болезненным.

Все стихотворение наполнено прозрачной, абсолютной тишиной. Нет криков, утрачен любой голос, исключен всякий звук. Поется «ночная песнь», но поется в беспамятстве. Перед нами странный, особенный пейзаж. Это пейзаж вымершего, потустороннего мира. В этом мире ласточка может вернуться только в «чертог теней», а не живых душ, где бесплотные, «прозрачные» тени - воспоминания о былой жизни, о прежней душе. И сама ласточка бросается к ногам скорбной мертвой тенью...

«Ночная песнь» означает время похороненного солнца, «сумерек свободы», время «мрачной и холодной жизни», «зачумленной зимы» и «праздничной смерти». Ho и в этой «ночной», «зачумленной» жизни Мандельштам находит возможность и способ утвердить свое «блаженное, бессмысленное слово», слово Поэта.

В этом стихотворении - многоуровневое пространство.

Это - пространство мифа, или мифов (о Прокне и Филомеле, Антигоне, Эдипе, Аиде, Персефоне), мифологическое пространство, представляющее некий «чертог теней», в котором слепая ласточка играет с тенями прозрачных - с душами мертвых...

Если первое пространство поддается расшифровке и раскодированию, то второе - психологическое - чаще всего остается вне поля зрения читателя.

Психологическое пространство - это психологическая реальность, внутри которой существует поэт. Предмет изображения - лирическое «Я», автопортрет художника, оказавшегося в принудительных условиях существования, вынужденного искать защиты и уединения, чувствующего гибельное беспамятство.

Мандельштам чувствовал и понимал, что новые отношения государства и культуры будут чреваты кровавыми последствиями и казнями. На почве погибающей русской культуры стихотворение «Ласточка» звучит в 1920 году реквиемом по уходящей, утрачиваемой истине, человечности, реквиемом по русской культуре, взращенной и вскормленной духом эллинства. Мандельштам рисует время становления тоталитаризма, при котором Слово станет ущербным и неполным.

Разгадка стихотворения будет близка, если мы обратим внимание на мифологическую основу стихотворения. Странный глагол прокинется («то вдруг прокинется безумной Антигоной...») многие путают, читая как бытовое - «прикинется»... В глаголе «прокинется» - стремительность ласточкиных метаний и немых стонов. В нем откликается и аукается одно из удивительных мифологических имен - имя Прокны, сестры Филомелы, которой тиран Терей, заманив обманом к себе на корабль, отрезал язык, чтобы она замолчала навеки, а потом бросил в темницу. Филомела нашла способ рассказать о свершившемся с ней несчастье, послав вышитое полотенце сестре. И Прокна страшно отомстила Терек». Впоследствии боги превратили обеих сестер в птиц, одна из них, по легенде, стала ласточкой. Подробнее об этом мифе рассказано у Овидия в его бессмертных «Метаморфозах». Овидия, почитаемого и любимого Мандельштамом.

Мандельштам любил соединять многие мифы в один, многие сюжеты переплетать и сливать в некие фантастические формы.

В одном ряду у Мандельштама - «ласточка - подружка - Антигона». Поэт подчеркивает родство этих определений (сравните в другом его стихотворении: «Это ласточка и дочка отвязала твой челнок...»), единые их истоки и единое начало. Мифологические ласточки - и Прокна, и Филомела, и Антигона.

Антигона - дочь слепого царя Эдипа. Она была последней провожатой отца в город, где он должен был умереть. (Так, в стихотворении о смерти Бориса Пастернака Анна Ахматова использовала именно этот образ: «Словно дочка слепого Эдипа, Муза к смерти провидца вела...»)

Слово для поэта отождествлено с птицей. Это сравнение характерно для разных культурных традиций. Подстреленную птицу-слово, мотив «испорченных крыльев» встречаем у Тютчева («О, этот юг...»), где есть такие строки: «И ни полета, ни размаху, - Висят поломанные крылья...» «Слепая», искалеченная ласточка и «срезанные», «поломанные» крылья соотнесены с ущербным, неполным Словом.

Поэт находится в преддверии времен, угрожающих судьбе самого Слова. Он знает - близятся перемены, которые уничтожат Слово, подлинный язык, литературу, культуру. В мифе - образ был прямым: отрезанный язык.

Поэт находит иной образ, несколько видоизменяя миф - образ срезанных крыльев. И ласточка у Мандельштама слепая, она утратила зрение. Здесь есть отсвет мифа о слепом царе Эдипе, и миф этот откликается в строфах «Ласточки»: «О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, / И выпуклую радость узнаванья...» В «Царе Эдипе» Софокла, в последней сцене Эдип, ослепивший себя, испрашивает у Креонта «последнюю отраду» - прикоснуться к лицам дорогих дочерей, выплакать все горе, испытать «зрячих пальцев стыд» и вернуть «выпуклую радость узнавания». Вернуть радость узнавания подлинной культуры.

Воздух лирики Мандельштама необычайно прозрачен.

«Стигийская нежность» - прозрачная нежность бесплотного, потустороннего мира, беспамятствующего слова. «Стигийское воспоминанье» заставляет вспомнить мифологический образ реки Стикс - реки в царстве мертвых. Одновременно Стикс - женское имя, имя реки, имя божества. Стикс - дочь Ночи и Эреба (Мрака). He случаен и черный лед («А на губах, как черный лед горит...») - лед Коцита из «Божественной комедии» Данте, лед потустороннего мира, лед, замуровывающий, замораживающий живое слово. Вот почему - «стигийское» слово - слово похороненное, мысль поэта вновь обращается к обреченному на «бесплотность» Слову, на возвращение его только в чертог теней.

Царство Стикса, Аида, Эреба - это царство забытого Слова, «прозрачных» нимф, беспамятства сухой реки и пустого челнока.

Ho в каком пространстве происходят события стихотворения? Только ли в подземном царстве Аида, в чертоге теней? В процессе чтения мы находимся в разных измерениях.

Слово - элемент внутреннего мира поэта, и Слово - образ мировой культуры.

Пространство стихотворения многослойное, семантическое. Мы одновременно находимся и «здесь», и «там»: в чертоге теней и в шатре-храме самого Слова, во внутреннем мире поэтического «Я» и в мифологическом мире.

В «Ласточке», так же как и почти во всей книге «Tristia», Мандельштам уходит от слияния с действительностью, с прямой реальностью через обращение к временам античных мифов. Проецируя, накладывая античность на современность, опрокидывая привычные связи и представления, поэт дает через такую проекцию необходимую оценку современной ему действительности.

Прогнозы Мандельштама относительно судьбы поэтического слова неутешительны. И если в самом начале мы слышим растерянное признание: «Я слово позабыл, что я хотел сказать», - то ближе к финалу от неуверенности не остается и следа. Теперь это выверенное, твердое, трагическое знание о судьбе поэта, художника, Слова и Культуры.

Ho я забыл, что я хотел сказать...
И мысль прекрасная в чертог теней вернется...

События Октябрьской революции оставили двойственный отпечаток на личности Осипа Мандельштама. Вроде бы, в стране происходят радостные события – свергнута царская власть, все должно перемениться и следовать к лучшему. Однако сколько же потерь довелось принести, сколько жертв пало во время красной революции.

Именно поэтому, все увиденные и пережитые события необычайно волнуют душу Мандельштама. Он создает пронзительное стихотворение, которое, словно крик души, описывает все, что чувствует поэт.

Век, в котором произошел разрыв двадцатого и девятнадцатого столетия, Осип Эмильевич называет зверем. Раньше, он был гибким и проворным, однако, его позвоночник сломан. Времена распались, связь между ними прекратилась. Пришедшие к власти большевики намеревались построить новый мир. Но, для этого они совершенно разрушили старый.

Автор стихотворных строк прозывает случившееся событие настоящей трагедией, которую нужно исправлять. И только сила флейты, то есть искусства, способна на это. Ведь все те раны, которые были причинены зверю, могут очень скоро оказаться смертельными и неизлечимыми. Покалеченный зверь превратился в жестокое и озлобленное существо. Ведь то количество войн и бед, которые выпали на долю русского народа, не могут создавать иные чувства. Вокруг царит хаос, беда, беспредел.

Именно поэтому, Мандельштам призывает на помощь искусство, которое может избавить пострадавших от гнева, от злобы. Иначе, надеяться на лучшее невозможно. Спасения не будет.

Анализ стихотворений О.Э. Мандельштама

ШКОЛА В ШКОЛЕ

Ольга ЖУКОВА,
физико-математический лицей № 39, г. Озёрск

Анализ стихотворений О.Э. Мандельштама

Стихотворение “Автопортрет”

Художественный мир О.Мандельштама сложен для интерпретации. Перед анализом его стихотворений испытывают трудности как учителя, так и учащиеся. Одной из особенностей индивидуального стиля художника является целостная структура его поэтического мира, где все стихотворения связаны в некое единое архитектурное целое.

Каждое стихотворение необходимо рассматривать, не вырывая его из контекста стихотворного цикла сборника, в который оно помещено, и культуры в целом.

Ведущие принципы эстетики О.Э. Мандельштама можно проследить на примере стихотворения “Автопортрет”:

В поднятьи головы крылатый Намёк - но мешковат сюртук; В закрытьи глаз, в покое рук - Тайник движенья непочатый. Так вот кому летать и петь И слова пламенная ковкость, - Чтоб прирождённую неловкость Врождённым ритмом одолеть! (1914)

Детали автопортрета в стихотворении объединены по принципу контраста видимого покоя (статики) и скрытого движения, вулканической энергии:

Сам Мандельштам называл этот принцип “сталкиванием противоположностей”, “сочетанием разнокачественных признаков”. Антитеза покоя–движения придаёт стилю художника внутреннюю напряжённость. Отметим важную деталь: “Тайник движенья непочатый”. Это скрытое качество души, человеческой сущности Мандельштама также станет его основным стилевым принципом. Каждое стихотворение полно внутренней динамики, волевого движения. Для поэта важен сам процесс созидания, выстраивания формы, смысла, духа…

Во второй строфе даётся центральный образ авторского художественного мира: “И слова пламенная ковкость”. Заметим, что в контексте стихотворения “слово” сравнимо с металлом, породой, обладающей колоссальными внутренними потенциями.

“Слова как бы уподобляются камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, подвижность”. Именно это слово-камень как воплощение несокрушимости, неизменности реального мира и становится объектом направленных на него творческих усилий человека, стремящегося одухотворить эту грубую материю.

Обращают на себя внимание читателя последние две строки стихотворения, где по принципу антитезы сближаются сходные по звучанию слова: “прирождённую неловкость”, “врождённым ритмом”.

Согласно основам структурного анализа Ю.М. Лотмана, “антитеза означает выделение противоположного в сходном”.

Попробуем выяснить, в чём смысл этого сближения (“со-противопоставление”). Мотив скрытого внутреннего движения, заявленного в начале стихотворения, реализуется в образе “врождённого ритма”; слово “врождённый” семантически в контексте стихотворения воспринимается как неотъемлемое качество личности, Божий дар, который поэт пронесёт через всю свою жизнь. И здесь же по звуковому сходству сближается “прирождённая” (неловкость) - в значении временного затруднения, некоей преграды, которую необходимо преодолеть (“неловкость”, происшедшая при рождении).

Итак, что скрывается под этой “прирождённой неловкостью”?

Ответ на этот вопрос можно получить из автобиографических строк другого стихотворения Мандельштама - “Стихи о неизвестном солдате”:

Я рождён в ночь со второго на третье Января в девяносто одном Ненадёжном году, - и столетья Окружают меня огнём.

Метафора на грамматическом уровне (“в девяносто одном ненадёжном году” - употребление количественного числительного вместо порядкового при согласовании с существительным) становится глобальной метафорой косноязычия собственного, семьи, эпохи…

“Что хотела сказать мне семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения”.

(Вспомним стихотворение Н.Гумилёва “Восьмистишие”:

…И, символ горнего величья, Как некий благостный завет, Высокое косноязычье Тебе даруется, поэт.)

Значит, “прирождённая неловкость” - это косноязычие и даже безъязычие собственное, семьи, эпохи; это детский лепет, который, наполнившись “нарастающим шумом века”, обретает силу и мощь языка, преображённого “врождённым ритмом”.

Стихотворение “Notre Dame”

Где римский судия судил чужой народ, Стоит базилика, и - радостный и первый, - Как некогда Адам, распластывая нервы, Играет мышцами крестовый лёгкий свод. Но выдаёт себя снаружи тайный план: Здесь позаботилась подпружных арок сила, Чтоб масса грузная стены не сокрушила - И свода дерзкого бездействует таран. Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость, С тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес. Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, Я изучал твои чудовищные рёбра - Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам... (1912)

Одним из программных произведений Мандельштама в сборнике “Камень” является стихотворение “Notre Dame”.

Чтобы раскрыть смысл этого стихотворения, необходимо вписать его анализ:

1) в единство замысла сборника “Камень”;
2) в творческую концепцию мировоззрения поэта;
3) в историко-культурный контекст.

Как и в стихотворении “Автопортрет”, центральным, кульминационным образом-символом становится камень.

“Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания”.

Грубая материалистическая весомость камня выражает приятие реальности, бытия.

“Камень как бы возжаждал иного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нём потенциальную способность динамики - как бы попросился в “крестовый свод” - участвовать в радостном взаимодействии себе подобных”.

В контексте творчества О.Э. Мандельштама на камень человек направляет свои творческие усилия, стремится сделать материю носителем высокого содержания. Вспомним строки из стихотворения “Я ненавижу свет…”:

…Кружевом, камень, будь И паутиной стань.

Собор Notre Dame становится образом преображения камня. Рукою таинственного “строителя щедрого” камень стал воздушным и светозарным храмом, вместилищем мудрости.

Notre Dame - собор Парижской Богоматери, знаменитый памятник ранней французской готики. С первой строки стихотворения Мандельштам как бы налагает контекстуальные пласты друг на друга, вызывая ассоциативные ряды у читателя.

“Где римский судия судил чужой народ…” - автор явно отсылает нас к историческому факту. Notre Dame стоит на острове Сите, где находилась древняя Лютеция - колония, основанная Римом. Так в стихотворении возникает римская тема. Рим - “корень западного мира”, “камень, замыкающий свод”.

Римская тема даёт возможность ощутить историю как единый архитектурный замысел. Опосредованно заявленная, эта тема несёт в себе объединяющее начало, отсюда совместимость различных культурных контекстов в стихотворении.

Метафорическое сравнение храма с первым человеком, Адамом, даёт скрытую аналогию: соотнесённости частей тела с частями храма.

Традиционно с образом Адама связан мотив радости существования, счастья бытия. Мандельштам обыгрывает эту идею, смещая акценты: метафорически явно связанный с Адамом, несёт в себе идею бытийственности.

Первые две строфы стихотворения построены по принципу антитезы: внешнему противопоставлено внутреннее. “Крестовый лёгкий свод” обнаруживает “тайный план” - “массу грузную стены”. Через ощутимую тяжесть возводимого здания, грозное давление массивного свода на подпружные арки реализуется мотив камня. Метафора “и свода дерзкого бездействует таран” строится по принципу антитезы. Тот же контраст, что и в стихотворении “Автопортрет”: скрытая вулканическая энергия замерла лишь на мгновение, словно пятая стихия, зависшая между Небом и Землёй.

Существование Notre Dame - это вызов, брошенный человеком Небу, вечности (“Неба пустую грудь // Тонкой иглою рань”). Сей дерзновенный проект - застывшая стихия, сотворённая человеком.

В третьей строфе различные культурные эпохи соединяются в “неслиянное единство” (определение О.Мандельштама), воплощённое в “стихийном лабиринте” храма. Через архитектурное совершенство собора, через его виртуозную “сотворённость” и величественную “телесность” проступают черты прошлых культур.

Чтобы показать этот синтез, подчеркнуть ёмкость открывающегося ирреального пространства храма, поэт использует оксюморон (“Души готической рассудочная пропасть”), соединяет в ряд противоположные явления: “египетская мощь и христианства робость”; “с тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес”.

И наконец, четвёртая строфа становится квинтэссенцией авторской идеи. Происходит зеркальная обратимость твердыни Notre Dame в “недобрую тяжесть” Слова.

Слово становится объектом творческих усилий человека.

Гениальная художественная интуиция поэта позволяет открыть единство культурного пространства. В этом едином культурном пространстве, где сосуществуют все эпохи, следы которых увидел Мандельштам в “твердыне” Notre Dame, растворены “сознательные смыслы” слов - Логосы. Но лишь в архитектурной организации, выстроенности поэзии Слово-Логос обретает своё истинное бытие, истинное значение, более подвижное, нежели данное в словаре, существующее только в данной архитектонике, данной комбинации.

“Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам”.

Лишь в контексте стихотворения “Notre Dame” словосочетание “тяжесть недобрая” обретает совершенно новую, неожиданную семантику: обозначает Слово.

“Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше себя…” - скажет О.Мандельштам.

Слово как бы уподобляется камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, и стремится участвовать в “радостном взаимодействии себе подобных” в смысловом поле культуры.

Стихотворение “С весёлым ржанием пасутся табуны…”

По словам И.Бродского, “поэзия есть прежде всего искусство ассоциаций, намёков, языковых и метафорических параллелей”.

В таком ключе разворачивается римская тема в сборнике О.Мандельштама “Камень”. Поэт как бы набрасывает, налагает контексты, которые сквозят друг сквозь друга; порождённые таким образом ассоциации открывают новые и новые смысловые глубины.

Мысль о единстве европейской культуры станет сквозной и определяющей в творческом сознании Мандельштама. Так появляется пластический образ Рима, ставший некоей всемирной тысячелетней твердыней, “началом начал”, колыбелью цивилизации. Но этот образ в поэтической системе координат Мандельштама носит амбивалентный характер - это точно найденный пластический свод сразу двух тем:

1) “Рим, сокровищница классического искусства, - воплощение темы вечно живой культуры”;
2) “Рим, столица одной из мировых религий, - носитель темы “родины духа, воплощённого в Церкви и архитектуре””.

Обе темы сплетаются и подчас носят элегический характер.

Так, стихотворение “С весёлым ржанием…” становится прощанием с Римом. Вечного нет и в Вечном городе.

“С весёлым ржанием пасутся табуны, // И римской ржавчиной окрасились долины”.

Пространство Вечного города разрастается, органично включая в себя мир природы. Появляются мотивы оскудения, упадка, которым охвачена тема Рима (ср.: “Рима ржавые ключи”). Но оксюморонный образ - “сухое золото классической весны” - начисто лишён традиционной элегической интонации по поводу быстротекущего времени, “прозрачная стремнина” которого свидетельствует о бренности бытия. Время - центральная категория поэтического мира Мандельштама (“Мне хочется следить за шумом и прорастанием времени”). Время в стихотворении “С весёлым ржанием…” не только течёт и уносит, оно ещё и катится “державным яблоком”.

Яблоко - образ-символ, который в контексте культуры порождает разрастающуюся ветвь ассоциаций:

• Это и яблоко раздора с надписью “Прекраснейшей”, из-за которого поспорили между собой богини Афродита, Афина и Гера и началась Троянская война.
  Напомним, что для разрешения спора Зевс отвёл богинь на гору Иду, где пас стадо юный Парис (этот мифологический сюжет возвращает нас к первой строчке анализируемого стихотворения и вызывает предощущение свершающегося Рока).
  Парис выбрал Афродиту. Богиня красоты в древнегреческой мифологии - это и символ осени, меди (металла).
• Яблоко–сфера–шар - античный символ полноты и совершенства.
  На заявленный в стихотворении мотив осени (“Топча по осени дубовые листы”) налагаются всё новые и новые ассоциации, открываются новые подтексты.
• Так, осень античными народами воспринималась как “высшая точка года”. Всё сливалось в единый образ благодатного мира, освоенного трудом и волей человека. Возникает мотив преображённого космоса, его архитектурной выстроенности, осуществлённой человеческими усилиями. Как и в стихотворении “Notre Dame”, появляется тема творческого порыва как соучастия “в великом акте Бытия”.
• Мотивы осени, творчества обрастают ещё одним поэтическим контекстом: в стихотворении явно звучит реминисценция из Пушкина: “Да будет в старости печаль моя светла”.

Осень для Пушкина - пора наибольшего творческого расцвета, время гармонической завершённости и величавого покоя. Открытая реминисценция становится способом выражения всё того же “римского колорита”. Рим связан с идеей внутренней сосредоточенности, пика творчества и покоя, с идеей духовной свободы.

Но лирический герой в стихотворении выступает в роли Овидия, изгнанного из Рима. В резных очертаниях дубовых листьев угадывается профиль Цезаря (напоминающий ахматовский, отсюда эпитет: “сей профиль женственный с коварною горбинкой” - эта деталь даёт нам ещё одну ассоциативную линию, спроецированную на современную Мандельштаму действительность), а в названии месяца августа слышится намёк на императора Гая Октавия, ставшего его преемником. Но ведь Гай Октавий, названный Августом, и выслал Овидия в глухую провинцию Рима. Возникает противостояние, “архетипическая драма” (И.Бродский) - “поэт против империи”:

Овидий - Август;

Пушкин - Николай I.

Но Мандельштам делает попытку выстроить образ просветлённого и примирённого отношения к миру, почувствовать некую единую гармонию космоса (мира-“яблока”):

Я в Риме родился, и он ко мне вернулся…

В этой формуле выведен закон повторяемости, обратимости времени: закат, осень, “яблоком” катящиеся годы, уносимые “прозрачной стремниной времени”, - всё возвращается к началу, и сквозь месяц август сейчас, в XX веке, улыбнётся Гай Октавий Август.

“Поэт заговорил на языке всех времён, всех культур…”; “Слово… оживляется сразу дыханьем всех веков” (О. Мандельштам. Слово и культура).