Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты. Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra. — Все это, господа, ничего не доказывает, — сказал старый майор, — ведь никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете свои мнения? — Конечно, никто, — сказали многие, — но мы слышали от верных людей... — Все это вздор! — сказал кто-то, — где эти верные люди, видевшие список, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках? В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени. Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи. Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали. Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» — кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», — отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана. Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера. — Семерка дана! — закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами. Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки. — Господа! — сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного), — господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута... Кому угодно? — Не мне, не мне! — раздалось со всех сторон, — вот чудак! придет же в голову!.. — Предлагаю пари! — сказал я шутя. — Какое? — Утверждаю, что нет предопределения, — сказал я, высыпая на стол десятка два червонцев — все, что было у меня в кармане. — Держу, — отвечал Вулич глухим голосом. Майор, вы будете судьею; вот пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу прибавить их к этим. — Хорошо, — сказал майор, — только не понимаю, право, в чем дело и как вы решите спор?.. Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки. — Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! — закричали ему. — Господа! — сказал он медленно, освобождая свои руки, — кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев? Все замолчали и отошли. Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться. — Вы нынче умрете! — сказал я ему. Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно: — Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил: заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько. — Да полно, Вулич! — закричал кто-то, — уж, верно, заряжен, коли в головах висел, что за охота шутить!.. — Глупая шутка! — подхватил другой. — Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! — закричал третий. Составились новые пари. Мне надоела эта длинная церемония. — Послушайте, — сказал я, — или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдемте спать. — Разумеется, — воскликнули многие, — пойдемте спать. — Господа, я вас прошу не трогаться с места! — сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели. — Господин Печорин, прибавил он, — возьмите карту и бросьте вверх. Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок... осечка! — Слава Богу! — вскрикнули многие, — не заряжен... — Посмотрим, однако ж, — сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался — дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля глубоко засела в стене. Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек мои червонцы. Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал глаз с пистолета. — Вы счастливы в игре, — сказал я Вуличу... — В первый раз от роду, — отвечал он, самодовольно улыбаясь, — это лучше банка и штосса. — Зато немножко опаснее. — А что? вы начали верить предопределению? — Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть... Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился. — Однако же довольно! — сказал он, вставая, — пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... — Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным — и недаром!.. Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!.. Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою... И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге. Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь — месяц уж светил прямо на дорогу — и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости. — Экой разбойник! — сказал второй казак, — как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то... Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры. Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю. Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. «Прощай, Настя», — сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула. Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но — видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. «Вставай, одевайся!» — кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. «Знаешь, что случилось?» — сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть. — Что? — Вулич убит. Я остолбенел. — Да, убит — продолжали они, — пойдем скорее. — Да куда же? — Дорогой узнаешь. Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь» — «Тебя! » — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины. Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная. Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие? Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится. В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся. — Согрешил, брат Ефимыч, — сказал есаул, — так уж нечего делать, покорись! — Не покорюсь! — отвечал казак. — Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь! — Не покорюсь! — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок. — Эй, тетка! — сказал есаул старухе, — поговори сыну, авось тебя послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются. Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой. — Василий Петрович, — сказал есаул, подойдя к майору, — он не сдастся — я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая. В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу. — Погодите, — сказал я майору, я его возьму живого. Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось. — Ах ты окаянный! — кричал есаул, — что ты, над нами смеешься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? — Он стал стучать в дверь изо всей силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли — точно, было с чем! После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!.. Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь! Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою: — Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос обожжет... Зато уж шашки у них — просто мое почтение! Потом он примолвил, несколько подумав: — Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано... Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений.

пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным - и недаром!..

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причуадх Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезбы спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампадды, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, каа огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенностт, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!..-А мы, их жалкие потомки, скитюащиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросалист от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждерия, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на кактй-нибудь отвлеченной мысли. И к чема это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему на вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь - месяц уж светил прямо на дорогу - и что жн? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то...

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай, Настя", - сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; тоьько сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я засну,л но - видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. "Вставай, одевайся!" - кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. "Знаешь, что случилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

Вулич убит.

Я остолбенел.

Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.

Да куда же?

Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец, ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшнаяя.

Вот наконец мы рпишли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо меюду собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: блендый, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

Согрешил, брат Ефимыч, - сказал есаул, - так уж нечего делать, покорись!

Не покорюсь! - отвечал казак.

Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

Не покорюсь! - закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.

Эй, тетка! - сказал есаул старухе, - поговори сыну, авось тебя послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются.

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся - я егт знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

Погодите, - сказал я майору, я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли - точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмель пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черксских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос обожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит мет
Страница 27 из 27

Какую тему, значимую для понимания характера героя, поднимает Лермонтов в данном фрагменте текста?

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Показать текст целиком

В данном фрагменте текста Лермонтов поднимает тему различия во взглядах представителей разных поколений. Печорин с насмешкой вспоминает, что когда-то люди считали, что «светила небесные» наблюдают за нами и принимают участие в нашей жизни. Однако, сравнивая прошлое поколение с нынешним, герой находит у первого значительные преимущества: его представител

Герой раз­мыш­ля­ет над «вечными» во­про­са­ми бытия, фор­му­ли­ру­ет об­ще­че­ло­ве­че­ские проблемы. К какой жан­ро­вой раз­но­вид­но­сти ро­ма­на от­но­сит­ся «Герой на­ше­го времени»?

Прочитайте приведённый ниже фрагмент текста и выполните задания В1-В7; С1-С2.

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звёзды спокойно сияли на тёмно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажжённые, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонёк, зажжённый на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределённого, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлечённой мысли. И к чему это ведёт?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»

Укажите главу ро­ма­на «Герой на­ше­го времени», из ко­то­рой взят дан­ный фрагмент.

Пояснение.

Данный фраг­мент взят из главы ро­ма­на «Герой на­ше­го времени», ко­то­рая на­зы­ва­ет­ся «Фаталист».

Ответ: Фаталист.

Ответ: Фаталист

Назовите фа­ми­лию героя, раз­мыш­ле­ния ко­то­ро­го пе­ре­да­ны ав­то­ром в приведённом эпизоде.

Пояснение.

Фамилия этого героя Печорин.

Печорин Гри­го­рий Александрович — это глав­ный герой романа. Имен­но его Лер­мон­тов на­зы­ва­ет «героем на­ше­го времени».

Ответ: Печорин.

Ответ: Печорин

Фрагмент в ос­нов­ном пред­став­ля­ет собой развёрнутое рассуждение, об­ла­да­ю­щее внут­рен­ней ло­ги­кой и смыс­ло­вой законченностью. Как оно называется?

Пояснение.

Такое рас­суж­де­ние на­зы­ва­ет­ся монологом. Дадим определение.

Монолог - это вид ху­до­же­ствен­ной речи. Ис­поль­зу­ет­ся прак­ти­че­ски во всех ли­те­ра­тур­ных произведениях, это уни­вер­саль­ная ре­че­вая форма. В эпи­че­ских про­из­ве­де­ни­ях мо­но­лог - ос­но­ва ав­тор­ско­го повествования. Боль­шин­ство ли­ри­че­ских сти­хо­тво­ре­ний пред­став­ля­ют собой ли­ри­че­ские монологи. В пье­сах и в эпи­че­ских про­из­ве­де­ни­ях мо­но­ло­ги - форма вы­ска­зы­ва­ний персонажей.

Ответ: монолог.

Ответ: монолог|внутренниймонолог

Пояснение.

Такой тер­мин на­зы­ва­ет­ся пейзажем. Дадим определение.

Пейзаж - это изоб­ра­же­ние при­ро­ды в ли­те­ра­тур­ном произведении. Чаще всего пей­заж не­об­хо­дим для того, чтобы обо­зна­чить место и об­ста­нов­ку дей­ствия (лес, поле, дорога, горы, река, море, сад, парк, деревня, по­ме­щи­чья усадь­ба и т. д.)

Ответ: пейзаж.

Ответ: пейзаж

Пояснение.

Такой приём на­зы­ва­ет­ся сравнением. Дадим определение.

Сравнение - это сбли­же­ние двух пред­ме­тов или яв­ле­ний с целью по­яс­не­ния од­но­го из них при по­мо­щи другого.

Ответ: сравнение.

Ответ: сравнение

Какое ху­до­же­ствен­ное сред­ство ис­поль­зо­ва­но в речи героя, раз­мыш­ля­ю­ще­го о своей пер­вой молодости: «то мрачные , то радужные образы»?

Пояснение.

Антитеза - противопоставление: то мрачные, то радужные.

Ответ: антитеза.

Ответ: антитеза

Какую оцен­ку даёт герой (а вме­сте с ним автор) сво­е­му поколению?

Пояснение.

М.Ю. Лермонтов в романе «Герой нашего времени» размышляет о судьбах своего поколения, поколения эпохи «безвременья», жестокого подавления личности. В период гонений и преследования любого свободомыслия люди пассивно принимали общественные перемены, ни к чему не стремились, а просто плыли по течению, прожигая свою жизнь на светских балах и тратя ее на разные сомнительные развлечения. Бунтари, которые выступали против этого, были обречены на одиночество. В душе они ощущали страх перед властью, неверие и сомнения. Поколение того времени жило в эпохе отказа от светлых идеалов. В приведённом фрагменте романа приводится рассуждение о том, как мечтатели с пылкими душами превращались в скептиков, «скитающихся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха». Представителем этого поколения становится на страницах романа Печорин, представителем этого поколения по большому счёту является и сам Лермонтов, осуждающий своих ровесников в бездействии и смирении.

Терзаем противоречиями герой комедии Грибоедова «Горе от ума» Чацкий, который чувствуя в себе силы и желания послужить на благо Отечества, остаётся невостребованным обществом, гонимым людьми ничтожными, не способными к прогрессу.

В романе «Преступление и наказание» Достоевского мятущаяся душа Раскольникова, осознающего всю несправедливость мира, приводит его к сомнительной теории наполеонизма, принёсшей ему ещё более глубокие страдания и противоречия.

В героях Лермонтова, Грибоедова, Достоевского нельзя не заметить общего: все они умнее и нравственно выше своего окружения, это не даёт им спокойно прожигать жизнь, а направляет на поиски, хотя порой эти поиски заканчиваются плачевно для них же самих.

Пояснение.

Фи­ло­соф­ский роман - ху­до­же­ствен­ное произведение, в сю­же­те или об­ра­зах ко­то­ро­го из­вест­ную роль иг­ра­ют фи­ло­соф­ские концепции.

Ответ: философский.

Ответ: философский|философская

• Исполнитель: Вадим Цимбалов
• Тип: mp3, текст
• Продолжительность: 00:22:33
• Скачать и слушать online

Your browser does not support HTML5 audio + video.

ФАТАЛИСТ

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом

фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга

поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у

майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен.

Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана

на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый

рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

Все это, господа, ничего не доказывает, - сказал старый майор, - ведь

никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете

свои мнения?

Конечно, никто, сказали многие, - но мы слышали от верных людей...

Все это вздор! - сказал кто-то, - где эти верные люди, видевшие

список, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно есть

предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать

отчет в наших поступках?

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно

подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как

видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост

и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но

правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно

блуждавшая на губах его, - все это будто согласовалось для того, чтоб

придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и

страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных

и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, - которых

прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили,

однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но

он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За

зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные

неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время

экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг

раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию.

"Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих

понтеров. "Идет семерка", - отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую

суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.

Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не

заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого

Семерка дана! - закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков,

которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул

свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о

неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед,

увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался

с чеченцами.

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него

какой-нибудь оригинальной выходки.

обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я

вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать

своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута... Кому

Не мне, не мне! - раздалось со всех сторон, - вот чудак! придет же в

Предлагаю пари! - сказал я шутя.

Утверждаю, что нет предопределения, - сказал я, высыпая на стол

десятка два червонцев - все, что было у меня в кармане.

пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу

прибавить их к этим.

Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чем дело и как

вы решите спор?..

Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к

стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из

разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок

и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за

Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему.

Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки, - кому угодно

заплатить за меня двадцать червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он

знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он

приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в

глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд,

и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне

казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие

старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который

должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток

неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

Вы нынче умрете! - сказал я ему.

Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил:

заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

Да полно, Вулич! - закричал кто-то, - уж, верно, заряжен, коли в

головах висел, что за охота шутить!..

Глупая шутка! - подхватил другой.

Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! -

закричал третий.

Составились новые пари.

Мне надоела эта длинная церемония.

Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет на

прежнее место, и пойдемте спать.

Разумеется, - воскликнули многие, - пойдемте спать.

Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал Вулич, приставя

дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

Господин Печорин, прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх.

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху:

дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то

неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который,

трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола,

Вулич спустил курок... осечка!

Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен...

Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился

в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался - дым наполнил комнату.

Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля

глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек

мои червонцы.

Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные

утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что

прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал,

что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не

спускал глаз с пистолета.

Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу...

В первый раз от роду, - отвечал он, самодовольно улыбаясь, - это

лучше банка и штосса.

Зато немножко опаснее.

А что? вы начали верить предопределению?

Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы

непременно должны нынче умереть...

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб,

теперь вдруг вспыхнул и смутился.

Однако же довольно! - сказал он, вставая, пари наше кончилось, и

теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Это

мне показалось странным - и недаром!..

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и,

против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог

найти удобного случая!..

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и

красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта

домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно,

когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила

небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за

какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их

мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с

прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как

огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли

придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на

них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие

потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и

страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном

конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни

даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно

переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного

заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того

неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во

всякой борьбе с людьми или судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал,

потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к

чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать

попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное

и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как

после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное

сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,

необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже

мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание

давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое

впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь

предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство

было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их

услужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себя

вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно

и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть

под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал,

наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь

Месяц уж светил прямо на дорогу - и что же? предо мною лежала свинья,

разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум

шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не

видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не

встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря, так и

пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать,

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и

наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а

особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку;

луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она

улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай, Настя", - сказал я, проходя

мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на

постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж

восток начинал бледнеть, когда я заснул, но - видно, было написано на

небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака

застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. "Вставай, одевайся!" -

были бледны как смерть.

Вулич убит.

Я остолбенел.

Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.

Да куда же?

Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных

замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой

смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него

наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не

заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец,

ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча

почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей,

подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал

только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих слов: они

относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не

обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество

женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак

выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас.

Суматоха была страшная.

Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни

заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою:

женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза

значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на

толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то

была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или

проклятие?

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника.

Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в

щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет;

окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно

вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто

неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом

беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь

и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после,

когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот

откликнулся.

Согрешил, брат Ефимыч, - сказал есаул, - так уж нечего делать,

покорись!

Не покорюсь! - отвечал казак.

Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну,

уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

Не покорюсь! - закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул

взведенный курок.

Эй, тетка! - сказал есаул старухе, - поговори сыну, авось тебя

послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два

часа дожидаются.

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся -

я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли

лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно

Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

Погодите, - сказал я майору, я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков,

готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату

и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что ли?

али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей

силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с

этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой

вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым,

наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле

него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как

преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры

меня поздравляли - точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто

знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за

убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает

решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее

иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не

случится - а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось

со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет

предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как

мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти

азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко

прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они

как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос

обожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьяным

разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит

метафизических прений.