К ИСТОРИИ И МЕТОДИКЕ СОБИРАНИЯ ПРЕДАНИЙ

I.

При исследовании история любого фольклорного жанра встает в качестве первоочередного вопрос об источниках, их научной достоверности.

Тщательное изучение источниковедческой базы диктуется спецификой фольклорного материала и сложностью его собирания и публикации. Тексты произведений собирались и публиковались в разное время, разными людьми, с различными целями. Следствием этого является необыкновенная пестрота материала, научный потенциал которого неодинаков. Наряду с точными записями встречаются полуфольклорные-полусфальсифицированные материалы, есть и прямые фальсификации, что закономерно выдвигает на первый план понятие «степень научной достоверности» источника, произведения.

Выяснение степени научной достоверности текстов - обязательный и весьма ответственный этап исследования-требует определенного объективного критерия оценки. Выработка такого критерия для каждого жанра - еще не вполне решенная в советской фольклористике задача. Проблемы фольклористической текстологии в историко-фольклористическом и эдиционном аспектах систематически рассматриваются на страницах фольклорных из­даний примерно с середины 50-х гг.. К настоящему времени достаточно четко «выяснено, что научная достоверность теистов обусловлена комплексом обстоятельств, среди которых существенную роль играют приемы собирания и записи произведений, подготовки текстов к печати, цели и задачи публикации, принципы издания. Фольклорные публикации последних лет убеждают в актуальности этой проблемы, так как фольклорная практика (как издательская, так и исследовательская) расходится с теми рекомендациями, которые содержатся в трудах по вопросам текстологии и которые, казалось бы, приняты советскими фольклористами. Эти обстоятельства делают необходимым выяснение приемов и методов собирательской работы в отдельных жанрах.

II.

В дооктябрьской фольклористике не велось специального собирания и изучения преданий. Отсутствует название этого жанра в видовой классификации русского фольклора в учебных пособиях. Не выделен жанр предания из «рассказов разного содержания» в программе 1917 г. для собирания произведений народной словесности. Советской фольклористике пришлось прокладывать методико-методологические пути собирания и изучения преданий, отбирая лучшее из собирательской методики дореволюционного времени.

От передовой дооктябрьской фольклористики советская наука унаследовала комплекс методических правил и приемов, проверенных на обширном практическом опыте: требование точности и полноты записи и в этих целях повторного прослушивания произведения; обстоятельной документации записанного произведения; внимания к личности сказителя (певца, сказочника и т. п.); записи его биографии; бережного отношения к исполнительству как творческому акту; записи вариантов.

Если в XIX в. в науке о фольклоре еще не было твердого сознания необходимости точной записи (этому требованию отвечали лишь отдельные сборники, например, «Онежские былины» А. Ф. Гильфердинга), то к 1917 г. это требование сформировалось как основное. Оно опиралось на собирательскую практику фольклористов начала XX в. - братьев Ю. М. и Б. М. Соколовых, Н. Е. Ончукова, Д. К. Зеленина и вошло в программы для собирания. Специальный раздел (Б) программы.предусматривает запись «рассказов разного содержания». Термина «предание» нет, раздел в жанровом отношении не дифференцирован, включает и воспоми­нания и сказки (пункт 26), но в подробное перечисление тематики входит тематика преданий: «...о разных народах... о местах, где скрыты клады... исторического содержания: о царях, героях, общественных деятелях... о прежних войнах, о политических событиях... воспоминания о прошлом, о крепостном праве».

Раздет «Б» содержит рекомендации, выполнение которых даст собирателю-исследователю материал об отношении народа к рассказываемому, о «внутренней обстановке» (Н. А. Добролюбов) исполнения, об условиях бытования и возможных источниках рассказов: «...Указать, как относится рассказчик к тому, что он рассказывает, как относятся слушатели... Какие обстоятельства располагают к рассказыванию... Какие книги и картины находятся в обращении в данной местности».

В 1921 г. состоялась Всероссийская конференция научных обществ по изучению местного края с докладом Ю. М. Соколова «Материалы по народной словесности в общем масштабе, краеведных работ». Были определены задачи собирания и изучения фольклора: «В первую голову собрать исчезающий материал уходящего прошлого, изучать влияние войны и революции на быт населения». Докладчик обратил внимание на то, что «почти исключительный интерес к «археологической» стороне устной поэзии, господствовавший в науке до последнего времени, затемнял ценность ее как живого голоса крестьянства о самом себе в наши дни». Конференция призвала к собиранию народных песен, частушек, легенд современности, чтобы будущие историки революции «имели бы больший материал о сменявшихся настроениях мате в том или другом крае». Эти правильные теоретические установки дополнялись методическими советами записи фольклорных произведений. В качестве основных, совершенно необходимых требований выдвигались точность и полнота записи, четкая и обстоятельная документация фольклорных текстов, внимание к личности певца, сказочника.

Направляй фольклористов на собирание «в массовом масштабе» материалов, отражающих современность, Ю. М. Соколов выдвинул задачу - систематическое их издание в научных целях. При этом требование научной достоверности выдвигалось в качестве основного и играло роль критерия при оценке публикаций. Примером может служить оценка книги С. Федорченко «Народ на войне». В 1921 г. Ю. М. Соколов, отмечая, что в книге собраны «легенды, сказания и просто разговоры», что «материал говорит здесь сам за себя», в то же время очень сомневался в научной достоверности материала, не паспортизованного, с очевидными признаками стилевой обработки: «Федорченко преследовала не научную цель, а литературную». Позднее, в предисловии к книге «Революция» и во время дискуссии о книге «Устные рассказы о Ленине» Ю. М. Соколов более резко скажет о книге С. Федорченко как о фальсификации фольклора: «Главный грех Софьи Федорченко заключается в том, что она выдала свою собственную литературную стилизацию «под народ», в художественном плане допустимую, за подлинный документ, вводя в заблуждение широкие массы читателей, веривших ей на слово. Не думаю, что автор ничего не почерпнул из того, что слышал в солдатской массе на войне, но все слышанное и узнанное преподнес читателю в своей переработке, тщательно при этом ее маскируя». Через несколько лет при обсуждении доклада С. Мирера и В. Боровика «Рабочие сказы о Ленине» книга С. Федорченко фигурировала как отрицательный пример: «...нужно избегать того, что сделала С. Федорченко. У нее получилась спекуляция на том, что это подлинный фольклор». Таким образом, критерий научной достоверности публикуемых материалов несказочной прозы занял свое место в советской фольклористике с первых лет ее развития. Уточнение оценки от 20-х к 30-м гг. в сторону выявления научной несостоятельности книги показывает рост и формирование теоретических основ науки о фольклоре. По мере того как оформлялись методико-методологические принципы, оценки становились строже и научно требовательнее.

Твердое сознание необходимости точных, документированных записей имело место в 20-е гг. не только в установочных докладах ведущих советских фольклористов и в критических оценках публикаций, но и в программах и методических пособиях по собиранию фольклорных произведений. При этом следует заметить, что методика записи жанров несказочной прозы - преданий, легенд - в пособиях тех лет не разработана. Некоторое исключение составляет лишь пособие М. Азадовского «Беседы собирателя», высоко оцененное Ю. М. и Б. М. Соколовыми. Говоря о пробелах в собирании сибирского фольклора, М. Азадозский упоминает «местные предания», имеющие «особый интерес», подчеркивает необходимость их скорейшей записи и указывает тематику: о Радищеве, о Чернышевском, о декабристах, о знаменитом начальнике каторги в Забайкалье - Разгильдееве, а также о событиях гражданской войны и социалистического строительства. Рекомендаций о записи преданий М. Азадсвский не дает, но советы его о собирании фольклорных произведений всех жанров, несомненно, распространяются и на предания: бережнее отношение к тексту, или, еще точнее, к слову и звуку, чтобы избежать характерных для собирателей стремлений: «обнародить» текст или «облитературить». «Научная запись - запись слово в слово», обязательное снабжение каждой записи научным паспортом.

Критерий научно достоверной записи оформлялся в фольклористике 20-х гг. как с помощью утверждения проверенных в собирательской работе приемов и методов, так и разоблачения ненаучных записей. Б. и Ю. Соколовы следующим образом делают это в своем методическом пособии 1926 г.: «Ненаучная запись характеризуется наличием переделок собирателем, изменением и исправлением текста на свой вкус. Большим злом является в любительских записях стремление к нарочитой стилизации «под народ», отчего устное произведение, перегруженное форма ми и оборотами «народного стиля» в таком неумеренном количестве и такой комбинации, выдает с головой всю его искусственность».

Научна та запись, которая точно закрепляет устный рассказ информатора, полно документирована и не подвергнута обработке собирателем. Недопустимы никакие изменения и исправления. Фольклорные произведения должны записываться и публиковаться в их точной форме. Составление сводных текстов антинаучно.

Методико-методологический спор возник в первой половине 30-х гг. вокруг книги С. Мирера и В. Боровика «Рассказы рабочих о Ленине». Уже первая книга этих собирателей и составителей «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о гражданской войне» собиралась и составлялась таким способом, который не мог обеспечить научную достоверность текстов.

И. Рабинович подает как достижения С. Мирера следующие приемы собирания:

«1-связка текстов. Предположим, записано несколько рассказов об одних и тех же событиях из гражданской войны. Путем сопоставления их друг с другом удается отделить факт от случайного, наносного.

2 -связка текстов при рассказчиках, так называемая очная ставка.

2 - запись, когда на руках есть другое воспоминание, по которому «тайно» проверяется рассказ...

5 - запись воспоминаний с подробным допросом. Это имеет место в том случае, когда рассказчик допускает много неточностей. Тогда нужно превращаться в сурового следователя.

6 - запись рассказа при свидетелях тех событий, о которых будут воспоминания. Это заставляет рассказчика насторожиться и более точно передавать факты» (И. Рабинович. О записи воспоминаний. Из опыта работы т. С.Мирера. – В сб.: История заводов, вып. 4-5, М., 1933, стр. 209). .

Вызывает возражение явная в рекомендациях обстановка следствия, при которой собиратель устраивает «очную ставку», «подробный допрос», приглашает «свидетелей», а сам становится «суровым следователем». Не может быть принят и опыт «связки текстов», ведущий к сводным текстам, за которыми совершенно теряется личность отдельного рассказчика.

После записи, произведенной подобным образом, рассказы подвергались обработке, с которой автор статьи пишет следующим образом: «Выбрасываются места, не несущие никакой смысловой нагрузки, повторения слов, слишком утомляющие читателя, все неточности, ошибки в передаче фактов и т. д. Эта литературная обработка является одним из самых трудных дел, так как в этой области не накоплено никем сколько-нибудь значительного опыта». В процесс литературной обработки воспоминаний включается по свидетельству автора статьи, и монтаж, т. е. перестановка частей рассказа, создание новой композиции. При этом рекомендуется: «По возможности, план рассказа нужно стараться выработать с самим рассказчиком. Если же это не удается, тогда на сцену должны явиться ножницы...».

Появление в 1934 г. книги рассказов-воспоминаний о В. И. Ле­нине, приготовленной таким же способом, как и книга «Революция», вызвало научную дискуссию, в процессе которой подобный метод работы не был принят в фольклорной собирательской и издательской практике.

С. Мирер и В. Боровик обратились к устным рассказам о революции, гражданской войне, о Ленине как к историческому источнику. В таком подходе есть большой научный смысл. Но при этом совершенно необходимо было учесть устный характер материалов, наличие в них вымысла и домысла, личных оценок рассказчиков и отнестись к этим моментам осознанно бережно. Собиратели же обработкой нарушили историзм рассказов, в результате чего материалы получили весьма относительную историческую ценность и почти утратили фольклорную.

При обсуждении книги В. И. Чичеров отметил, что опубликованные произведения - это не фольклор, так как они обработаны. Он признал большую ценность в собранном материале именно тех мест, которые квалифицировались составителями как «искажения в передаче событий» и на этом основании обрабатывались или просто выбрасывались. Для него как для фольклориста больший интерес представляет собранное «сырье» (термин С. Мирера.-В. К.), чем обработанные и напечатанные рассказы. В. А. Мещанинова, М. Я. Феноменов выразили беспокойство в связи с методом «чистки» текстов, который может уничтожить художественность рассказа и придать ему схематизм. Необходимы пол­ные образцы записей - в интересах научности и в интересах сохранения своеобразности. Всякая обработка может повредить этим записям как документу социологическому: «Если мы собираем материал для того, чтобы изучить те группы людей, которые высказываются, то конечно, это прием неверный».

П. С. Богословский высказал опасение по поводу того, что «если пользоваться широким творческим подходом к фольклорным материалам, то на местах, особенно в низовой краеведной сети, возможны самые невероятные операции с фольклором... пропущенный через «творческое» сознание собирателей фольклорный материал едва ли можно относить к категории подлинно рабочего эпоса в силу часто наблюдающейся субъективности собирателей».

Ю. М. Соколов предупредил об опасности скомпрометировать большое и нужное дело неверными собирательскими и составительскими приемами: обработка записанного материала - сокращение, перестановка, создание сводных текстов, преследование целей «художественного порядка». «Вопрос о новом фольклорном стиле... о новом виде пролетарского эпоса, мы можем разрешить только тогда, когда будем совершенно до конца убеждены, что каждое слово в данном произведении принадлежит действительно пролетарскому сказу, а не собирателям».

И тем не менее сторонники обработки устных рассказов, записанных у народа, еще не сдали свои позиции. В 1936 г. появилась статья А. Гуревича «Как записывать и обрабатывать устные рассказы. К вопросу о методике записи и обработки устных рассказов». Автор как бы осуждает С. Мирера и В. Боровика за обработку: «подлинно-сказительского остается пятьдесят процентов», «рассказы страдают однотонностью, ощущается желание собирателей обязательно все втиснуть в стандартные литературные рамки». В итоге же оказывается, что А. Гуревич не против обработки народных рассказов, он за нее. Для него ошибка составителей состоит в том, что «начинающему фольклористу... показывают только итоговую... работу - окончательную обработку текстов», а он считает для себя идеалом «такую подачу записи и обработки устного рассказа, которая бы обнажала всю лабораторию нашей фольклористской работы». По мнению автора, этого еще не удалось достигнуть: «вопрос обработки устных рассказов еще находится в стадии разрешения, здесь еще идет медленное накопление методов работы».

Примеры вольного обращения с текстами преданий и легенд находим в сборнике «Старый фольклор Прибайкалья». В разделе I «Каторга и ссылка» А. В. Гуревич помещает баргузинские устные рассказы и легенды о декабристах (№ 1-(15), записанные им. Составитель компонует записанное по своему усмотрению: «В процессе сбора носители фольклора рассказывали те или другие факты и легенды не всегда в последовательном порядке, поэтому при опубликовании записи расположены мною тематически» - Составитель не дает цельных текстов. Он перемежает отрывки рассказов своими комментариями. Отдельные отрывки выглядят ответом на поставленный собирателем вопрос, однако вопросы к информатору не даются. Документация текстов неполна. Так, не сообщен возраст рассказчиков, собиратель ограничивается указанием: «Все они были весьма преклонного возраста».

В разделе II «Местные предания» содержится 5 текстов (№ 16-20), стиль которых далек от устного, разговорного, и весьма близок к письменному.

Критического отношения требуют также материалы преданий и легенд, опубликованные Е. М. Блиновой. Нам приходилось писать об обработке ею текстов пугачевских преданий. Составительница сборников сводила воедино записанные от нескольких информаторов небольшие по объему предания. При этом весьма обильно дополняла своим текстом, или придуманным, или почерпнутым из письменных источников. По сообщению Э. В. Померанцевой, в 1941 г. были получены академиком Ю. М. Соколовым от уральских писателей материалы, показывающие, как Е. М. Блинова сводила записи и литературно обрабатывала фольклорные тексты.

Чем объяснить появление обработанных, научно недостоверных текстов во второй половине 30-начале 40-х гг.?

Велика была потребность в фольклорных материалах в обществе, народ которого героическим трудом восстановил свою страну и заложил фундамент социализма,-фольклористы стремились ответить на эту потребность. Выходят при участии и под руководством А. М. Горького, воодушевленного идеей создания героического эпоса наших дней, первые книги из серии «История фабрик и заводов» - «Были горы Высокой» , появляется первый сборник рабочего фольклора из материалов горнозаводского Урала - «Дореволюционный фольклор на Урале» . К 20-летию Советской власти вышел том «Творчество народов СССР» с предисловием А. М. Горького. И тем не менее, ощущался недостаток в материалах, особенно по советскому фольклору. Ю. М. Соколов в письме на Урал Е. М. Блиновой по поводу издания «Дореволюционного фольклора на Урале» настойчиво просит прислать тексты повествовательного уральского фольклора (письмо от 22.VII. 1935 г.). Цитирую отрывок: «В заключение одно важное предложение: редакция «Двух пятилеток» и редакция «Правды» в экстренном порядке ждут материалов по советскому фольклору. Особенно нужны сейчас прозаические произведения: сказы, легенды, предания о гражданской войне, героях, вождях, успехах социалистического строительства. Отберите несколько наиболее ярких в общественном и художественном отношении образцов и пришлите мне для обеих редакций. Непременно только нужны обозначения, от кого, когда, кем запись произведена». Ю. М. Соколов принимает предложение редактировать сборник «Уральский фольклор», составленный В. П. Бирюковым, и привлекает к отбору текстов группу своих учеников и сотрудников, так как видит большой общественный смысл в публикации фольклора.

Но общественный спрос опережал собирательские и издательские возможности. В этих условиях выходили книги с текстами, плохо отобранными, научно недостоверными.

В критических заметках и рецензиях на фольклорные сборники не было требования научной достоверности текстов с той систематичностью и обязательностью, с какими этот критерий должен был бы в них присутствовать. Именно об этом писал И. Кравченко: «...проявляется нездоровая тенденция идеализировать и нивелировать все, без исключения, фольклорные произведения, считать верхом совершенства все, что носит название фольклора. Установилось неписаное правило о каждом произведении советского фольклора говорить лишь в хвалебных тонах». Критика была весьма осторожна, мало требовательна, и это обстоятельство привело к новым изданиям научно недостоверных текстов. Так, А. М. Астахова в рецензии на книгу С. Мирера и В. Боровика «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о гражданской войне» пишет об «очень бережном отношении к текстам» со стороны составителей книги, повторяет выражение Ю. М. Соколова о «подлинных, неизмененных рассказах». В рецензии С. Минц на сборник Е. М. Блиновой «Сказы, песни, частушки» (Челябинск, 1937) не ставится вопрос о подлинности текстов, об их фольклорной достоверности. С. Минц отмечает лишь, что сборник «должен иметь научный комментарий, дающий указания сказочных и песенных параллелей к данному материалу. Составитель должен точно паспортизировать свой материал, должен подробнее остановиться во вступительной статье на характеристиках носителей и творцов представленных в сборнике фольклорных произведений. Этим условиям сборник Е. М. Блиновой не отвечает». Эти недочеты, на наш взгляд,-следствия одной причины, состоящей в том, что составитель сводил записи в один текст, почему и трудно было дать документацию текстов и биографический материал об информаторaх. В рецензии В. И. Чичарова на сборник Е. М. Блиповой вопрос о достоверности текстов не поднимается и сборник оценен вполне положительно. Упрек состоит лишь в том, что нет материалов о гражданской войне и социалистическом строительстве.

Создается впечатление, что поскольку дореволюционная буржуазно-дворянская фольклористика игнорировала рабочий фольклор, а советские фольклористы выдвинули эту проблему в качестве одной из ведущих (и открыли идейно-художественную ценность произведений рабочего фольклора), то на первых порах в него «верстали» многое, что не было фольклором. Критика же не выполняла своей воспитательной роли. Она захваливала фольклорные публикации. Выгодно отличается от других рецензия. Гофман на сборник А. А. Мисюрева «Легенды и были (сказания алтайских мастеровых)» наличием критерия точной записи текстов: «Сборник А. А. Мисюрева, составленный из исключительно ценного материала, данного в хорошей точной записи (подчеркнуто мной.- В. К.), снабженный интересной статьей собирателя и необходимыми комментариями, - ценный вклад в изучение рабочего фольклора, в дело, являющееся неотложной задачей советской фольклористики». Это одна из первых рецензий, в которой сформулировано требование научно достоверных текстов.

Немалое значение имело и то, что природа жанров несказочной прозы не была разработана, не было научного представления об идейно-художественных особенностях преданий, легенд, рассказов-воспоминаний, жанровые разновидности покрывались одним термином - «сказы». Не разработаны были в 30-е годы и проблемы текстологии фольклора.

III.

На полевую запись преданий распространяются все основные требования, предъявляемые к записи любого фольклорного произведения: 1) записать точно, ничего не убавляя и не прибавляя от себя; 2) записанное тщательно проверить; 3) записанный текст полно и точно документировать.

В то же время реализация этих требований находится в непосредственной связи с особенностями жанра преданий, их бытованием и имеет поэтому некоторые отличительные моменты.

Предания локальны, собирание их протекает успешно при условии осведомленности собирателя в истории района, населенного пункта, в котором предстоит работать, в географии данной местности (точнее, в названиях окрестных гор, рек, озер, населенных пунктов и т. п.). Успех полевой работы определяется, прежде всего, степенью и характером подготовленности к ней самого собирателя. Этот «родник народного творчества» (П. П. Бажов) - предания можно открыть и черпать из него только тогда, когда сам собиратель хорошо знает историю Урала, особенности труда и быта уральских рабочих, темы, сюжеты и образы общерусских и уральских преданий. Разумеется, надо учесть и записи преданий из данной местности, сделанные ранее.

Первая поездка в выбранную для обследования местность носит, как правило, разведывательный характер. Как бы ни был осведомлен собиратель в историко-географических сведениях, в фольклорных материалах, записанных до него, он еще не представляет, какие именно темы и сюжеты преданий встретит в процессе полевой работы.

Предания «не лежат на поверхности», их записи предшествуют осознанные целенаправленные поиски, умело ведущиеся собирателем разговоры.

Поскольку предание - это рассказ о прошлом, порою весьма далеком, то собеседника-информатора нужно настроить на соответствующий лад. Расположить собеседника к рассказыванию можно различными способами.

На практике проверено следующее начало беседы: собиратель начинает заранее продуманный разговор о том, что его интересуют не песни о любви и семейной жизни, не пословицы и частушки, а рассказы об историческом прошлом края (района, населенного пункта). При этом нередко случается услышать возражение, что про историю много написано в книжках, зачем же еще рассказывать. Не умаляя роли письменных источников, собиратель разъясняет значение народных представлений о событиях исторической общественной жизни прошлого. Это объяснение обычно вполне благожелательно воспринимается собеседником, настраивает на серьезный лад, повышает значение начатого разговора, подчеркивает его важность.

В качестве собеседников большею частью выступают люди старшего возраста, главным образом мужчины. Предания - это преимущественно мужской жанр. П. П. Бажов, говоря о наиболее интересных рассказчиках, употреблял выражение «институт заводских стариков». Этот «институт» действительно существует, и при записи преданий на горном Урале значение его трудно переоценить. И в наши дни записываем предания, главным образом от стариков; складывается впечатление, что представления людей, выражающиеся в преданиях, «отстаиваются» в каждом поколении в людях старшего возраста. Они - носители житейского опыта в широком смысле этого слова, знатоки, хранители и передатчики традиции преданий.

С просьбы рассказать о прошлом поселка начался разговор с Михаилом Павловичем Петровым летом 1960 г. в пос. Висим, Пригородного р-на, Свердловской обл., на родине Д. Н. Мамина-Сибиряка. М. П. Петров родился в 1882 г. в Висиме, здесь и проявил жизнь. Знает историю поселка, жителей, окрестности, грамотен, окончил трехклассную земскую школу. Для меня - собирателя и руководителя экспедиции - разговор с М. П. Петровым -это своего рода «разведка» в область висимских преданий. Отмеряю в тетради фрагменты, мотивы, сюжеты, которые затем участники экспедиции будут специально искать. В этом и смысл подобных бесед. Они обязательны в начале собирательской работы, так как выявляют тематический репертуар преданий.

В рассказе М. П. Петрова последовательно одна за другой возникают темы, намечаются группы висимских преданий: о старообрядцах-раскольниках («Дальше по Уральским горам есть могила отца Павла, туда к Петрову дню собираются молиться кержаки. А теперь милиция стала запрещать»); топонимические («Метелев лог, не было ли тут покосов метелевских. По ним и прозвали»); о прототипах героев произведений Мамина-Сибиряка: «Емеля Шурыгин здесь был охотник, с Маминым-Сибиряком дружил. Тот его по лесам водил, а потом изобразил под видом Емели-охотника»); о быте старательского поселка («Когда здесь были золотоплатиновые прииска, тут народу-то было со всех сторон»); о взаимоотношениях старателей со скупщиками платины, о «заводских разбойниках» («Раньше у нас тут платину воровали, часть сдадут скупщику, а часть себе оставят. Скупщик Тима Ерохин поедет из Висим а платину в Тагил сдавать братьям Треуховым, а Кривенко подкараулит; платину отберет, убийств не было»); о беглых в уральских лесах («Беглыми пугали: «ты, смотри, далеко в лес не ходи, а то бегляки обидят». Из тюрьмы убегут, беспаспортные, начнут свою жизнь в лесах»); о Демидове и начале его деятельности на Урале («Демидов первый в России сделал ружье, с этого их государь шибко полюбил и дал здесь поместье. Говорит, будто бы в Перми жил, а главное управление было в Тагиле»). Вспоминая учебу в земской школе, М. П. Петров рассказывает стихотворения «Кто он?», «Посмотри, в избе мерцает огонек светца...», упоминает книгу для чтения, составленную; Паульсоном, рассказывает из этой книги, по его словам, «поучи­тельные статейки»: «Ворона и воронята», «Завещание отца сыновьям». Таким образом, эта беседа дала представление не только о тематике висимских преданий, о мотивах и сюжетах, но и об одном из возможных источников народных представлений (хрестоматии, книги).

На практике проверен и такой «подступ» к собиранию преданий, как рассказывание собеседником-информатором автобиографии. В 20-е гг. собиранием автобиографий занимался Н. Н. Юргин, рассматривавший их как самостоятельный и весьма оригинальный жанр словесного творчества: «Стремление к точной записи всего услышанного собирателем приводит к записи автобиографии. Автобиографии иногда оказываются настолько подробными и настолько интересными, что приобретают в глазах собирателя ценность уже совершенно самостоятельную, и тогда начинают записывать автобиографии уже не только от сказочников и певцов, но и от людей, не являющихся таковыми - от каждого, кто способен дать подробный рассказ о своей жизни. Автобиография вырастает таким образом в самостоятельный жанр устного словесного творчества». Статья Н. Н. Юргина весьма значительна как одна из первых в советской фольклористике попыток разобраться в жанровом составе устных народных рассказов. При этом центральное место среди них отводится автобиографии, вбирающей в себя элементы других жанров: «...фактически в автобиографиях всегда есть в той или иной степени также элементы и всех других жанров. Рядом с эпизодами чисто автобиографическими включаются в рассказ эпизоды мемуарные и элементы летописания, и рассуждения на разные темы; при этом во многих случаях эти элементы настолько слитно даются в рассказе, что точную разграничительную линию между ними провести бывает очень затруднительно». В связи с подобным жанровым составом автобиографий Н. Н. Юргин рекомендует записывать их и в том случае, если фольклорист интересуется специально не ими, а рассказами какого-либо другого плана: «Ценные и сами по себе, они помогут лучше осмыслить и объяснить характер и происхождение того материала, которым занят собиратель специально».

Внутри автобиографий Н. Н. Юргин отмечает и элементы предания: «...жанр, который можно назвать историческим или летописным, рассказы о том, чего сам рассказчик очевидцем не был, что слышал от людей».

Мы полностью согласны с Н. Н. Юргиным в его оценке автобиографических рассказов. Из собирательской практики очевидно, что автобиографический рассказ - это один из путей к преданиям. П. П. Бажов в свое время советовал обращаться к автобиографическому рассказу в целях собирания фольклорных материалов на тему о труде людей: «Основная ставка здесь должна быть не на связный рассказ, а на биографию рассказчика. Если он долгие годы работал по любой отрасли, он, разумеется, знает немало интересных рассказов, хотя и не привык о них говорить другим. Слова одного могут быть пополнены или исправлены другим».

Рассказ собеседника о своей жизни порою является лишь отправным моментом. Рассказчик переходит к описанию того вида труда, которым он занимается (или занимался), например, к сплавной работе, затем к описанию чусовских окал, мимо которых умного раз приходилось плавать. В результате получается рассказ автобиографического характера, содержащий оценку труда, пока­занного глубоко и ярко. Рассказ выявляет этические и эстетические представления информатора и проливает свет на мировосприятие той социально-профессиональной группы, к которой он принадлежит. В автобиографических рассказах о сплавной работе содержатся топонимические предания о названиях чусовских скал-бойцов; в связи с этой темой был упомянут силач Василий Балабурда. Стал вырисовываться интересный фольклорный образ. Начались специальные поиски преданий о нем, давшие свои результаты. Таким образом из собирательской практики напрашивается вывод в отношении автобиографического рассказа: автобиография - надежный путь к преданиям.

Моим собеседником в г. Полевском Сысертского района Свердловской обл. был летом 1964 г. Михаил Прокофьевич Шапошников, 1888 г. рождения. Рассказ его, насыщенный преданиями, начался со сведений автобиографических, а затем вобрал в себя предания: «Отец был старатель. Лет 13-ти я сделался, поехал с отцом и братом на Омутинку и Крутоберегу. Пробили шурф, сначала идет торф, потом речник, потом песок с содержанием платины. Заявили в контору, нам намеряли 90 сажен. Намыли ничего, поробили год. Через год пошли на Крутоберегу. Там есть поддерник, глубина 1 метр 20 - 1 метр 30; воды было много, воду откачивали день и ночь. Работали компанией: Александр Александрович Потеряев, Дмитрий Степанович Шапошников, отец Прокофий Петрович Шапошников. 15 лет летами работали на Крутоберегой, 18 км отсюда. Приезжали 1 мая, когда земля распустится, чтобы мерзляди не было. Ставили два машерта и работали. Зарабливали рублей по 12-13 в неделю на пай. На Красной Горке работал лет пять. «Золото моем - голосом воем». Это правда. В земле-то не видно. А людям верить - так не попадешь. Пробили шахту за Большим угором, 22 метра глубиной, тут раньше работал подрядчик Белкин, а наши-то пробили - ничего не оказалось. Вот почему и есть поговорка: «Золото мыть-голосом выть». Есть - так хорошо, а нет-так плохо. Раньше пенсии не было, вспомоществования не было. Есть что в кармане - так то только и есть. Клады искали. На Азове (есть гора у нас Азов, отсюда километров 7, у них есть какая-то там девка Азовка или королева земного царства (вы сами сообразите, как ее звали), есть пещера с северной стороны. И вот все считали, что там имеется клад. Некоторые люди ходили, но туда зайти не могли. Или заваливало, или что. А направление было. Пройдут метров 6 - и все. На Азове жили хищники, чужим трудом разживались. Это считалось так. Идет обоз из Серег, возили хлеб, всякий товар. Нападут, ограбят, а в пещеру все клали. Здесь есть Большой угор. Если на Азове пропустят, то зажигают факел берестяный, подают знак: «пропустили, подготовляйтесь». И накроют здесь, на Большом угоре. А еще есть Думная. Старички П. П. Бажов, Антропов асе и думали на Думной горе, как бы людям сделать жизнь лучше. Соберутся ночью в избе и решают вопрос, как что сделать. Вот отсю­да «Думная тора». (Записано автором).

Автобиографические сведения о старательской работе переходят в толкование пословицы «Золото моем - голосам воем» на основании собственного жизненного опыта рассказчика, затем естественно возникает тема кладов, к поискам которых обращались люди в надежде выйти из тяжкого материального положения; в рассказе об Азове встречаем фрагменты преданий об Азове, затем следует предание о разбойниках (хищниках) на Азов-горе и Большом угоре и топонимическое предание о Думной горе. Так автобиографический рассказ явился путем к преданиям и своего рода хранилищем преданий.

В пос. Черноисточинск Пригородного р-на Свердловской обл. в 1961 г. мне довелось услышать обстоятельный рассказ о рабочей семье Матвеевых от Адриана Авдеевича Матвеева, 1889 г. рождения: «Мой дед демидовский рабочий крепостником был. Работал на угле, Артамон Степанович Голицын. И он и сын с тем померли, что на приисках не были, а были демидовские рабочие. Вздумал жениться, взял обыкновенную девушку и не спросился у управителя завода. А раньше такое право было, управитель распоряжался. Вот и отсидели по 7 суток и сам Артамон и его жена. Посадили молодых в Тагил в каменную тюрьму возле плотины. В ту пору все право было у заводчиков. История ихней семьи была такова: мой прадед, отец Артамона, Степан Трефилович Голицын был кержак закоренелый. В то время не призывы были на военную службу, а просто хватки такие. Степана вызывают в контору, говорят: «Крестись в церкви, а то возьмем сына в солдаты». Он велит старшему сыну Артамону: «Приведи Клементия и Онурия». Бабушка беспокоится, зачем отец сначала ушел, потом сыновей вызвал, ведь там и пороли. Он сразу их и сдал в солдаты, а креститься в церковь не пошел. Другой сын Степана - Авдей- 25 лет служил.

Демидовскими рабочими распоряжались как скотом. Если здесь угля достаточно, погонят в Верхний Тагил, там работать. Что уж, раз они подвластны были. Со стороны демидовских служак насилие было. Тюрьма-то демидовская на заводской территории под землей. Прямо из кричного цеха вход в нее был. Кто норму не выполнит, так туда и втолкнут. Там две тюрьмы, обе в плотину вделаны были. За невыполнение туда как в карцер тол­кали. Как стали утиль здесь первый собирать, сдали ему чугунные лапти, обыкновенные мужские лапти. Для чего они были, не знаю. На людей их надевали в старо время. Для завязок дырочки были, петли. Здесь их не могли отлить, у нас не было чугунного литья. Они были откуда-то привезены. Может быть, их в наказанье одевали. А, может быть, боялись, что люди убегут, так их и надевали.

Сильно искал руду Демидов. В 1937 г. на горе Широкой нашли выработку руды, а потом по карте Высоцкого посмотрели, так там есть зарисована выработка. Нашел руду Демидов. Была Комариха в старое время. По ее признакам все найдено. Она не знала, что там есть руда. Она не золото находила, а признаки золота, а это все связано с золотом. Где автобусная остановка, там ее дом стоял. Эта Комариха в молодые годы жила у богатых, у Треуховых. У них золото было спрятано в подвале. Она пошла туда и закричала: «Горим!». А пожара и не было. Когда золото убрали, она уж пожара и не чувствует. Когда у нее муж робил за Левихой, ей приходилось ездить через Левиху, в то время никто не знал, что там руда есть. Как только доезжают до этого места, получалось причудье, она была беспамятна, ей мерещило. «последствии, где ей мерещило, Левиху открыли. Она идет по ягоды, видит старателя Абрама Исаича, говорит: «Не там стараешься, а здесь надо». Впоследствии Тит Шмелев нашел это золото. Едут они с мужем, она говорит: «Вот здесь ведро породы достать, полведра золота будет». Но ничего этого не нашли. А Тит себе на это золото каменный домочек построил. Тит говорил: «Я золото нашел по Комарихиным сказкам». (Записано автором).

Рассказ автобиографического плана начинается с семейных преданий потомственных демидовских рабочих о женитьбе деда без разрешения управителя завода и постигшем его наказании, об упорстве прадеда-раскольника, который пожертвовал сыновьями, но не изменил своей вере. Затем следует рассказ о чугунных лаптях и предание о необыкновенных свойствах Комарихи «видеть» и «чувствовать» золото сквозь землю. В целом рассказ, в особенности его первая половина, выглядит как устная летопись рабочей семьи.

«Подступы» к беседе могут быть разнообразными, в зависимости от целей собирателя, от возраста и других особенностей собеседника, а также от условий, обстановки, в которых происходит запись. Но при всех обстоятельствах роль собирателя не пассивна. Он начинает беседу и умело поддерживает ее, вызывая интерес к теме разговора. При этом искусство собирателя проявляется в том, чтобы не стеснять рассказчика, т. е. не навязывать ему художественного решения темы и не направлять его по видящемуся собирателю сюжету. Во время рассказывания собиратель активно слушает, т. е. своим видом и репликами, и вопросами показывает заинтересованность рассказом. Если рассказ протекает в группе людей, то роль активно воспринимающей среды выполняют слушатели: вопросами, дополнениями, эмоциональными восклицаниями они воодушевляют рассказчика, помогая этим собира­тельской работе. М. Азадовский в «Беседах собирателя» высказывает мысль об обязательной осведомленности собирателя в сказочном материале, чтобы «если сказочнику кажется, что он ничего не вспомнит, «наводить» сказочника, подсказывая и напоминая ему различные сюжеты». «Иногда бывает полезно попытаться самому рассказать сказку, найдя для этого подходящий случай. Это всегда дает прекрасные результате, так как невольно возникает момент соревнования». При записи преданий осведомленность в материале обязательна не в меньшей, а в большей степени. Возможен и рассказ преданий собирателем. Собеседник-информатор действительно убедится в осведомленности собирателя. Может возникнуть «момент соревнования». А может и не возникнуть, так как собеседника как бы отпугнет эта осведомленность, он замкнется в себе. Надо учитывать характер собеседника.

Запись преданий о Ермаке на р. Чусовой в 1959 г. обычно начиналась с разговора о камне «Ермак» в низовьях Чусовой и выяснения, откуда произошло это название. Естественно, что предания начинаются с описания камня: «Ермак - не опасный камень. Спокойно мимо его плывешь. Человек там жил Ермак. Старинный человек. Он шел по Чусовой снизу кверху...» и т. д.

«На Чусовой камень Ермак есть, высокой камень, сверху в нем вход есть, как окно, на Чусовую. Там палка привязана, висит веревка...».

«Каким камням есть название - так это и наши деды и бабки так и звали. Ермак-камень - говорят, Ермак тут когда-то существовал...».

Собирательская практика убеждает в том, что положительные результаты дает ознакомление информатора с уже записанными текстами преданий, а также запись от группы людей. В д. Мартьяновой в 1959 г. состоялся разговор с группой стариков: Николаем Каллистратовичем Ошурковым (1886 г. рожд.), Моисеем Петровичем Мазениным и Степаном Каллистратовичем Ошурковым (1872 г. рожд.) о кладах, таящихся в земле. Наши собеседники, дополняя друг друга, рассказали предание о лодке Ермака, полной денег, а также о нахождении клада клепанных из красной меди денег Федором Павловичем и Василием Денисовичем Ошурковыми.

«Подступом» к записи преданий может быть обращение собирателя к произведениям других жанров с целью вызвать в памяти собеседника-информатора необходимые образы, сюжеты, представления. Так, прочтение собирателем первого четверостишия рекрутской песни «Последний нонешний денечек...» вызвало обстоятельный рассказ Филиппа Ильича Голицына (1890 г. рожд., пос. Черноисточинск Пригородного р-на, 1961) о наборе рекрутов в армию. Примечательно, что заканчивает свой рассказ Ф. И. Голицын также словами песни: Хорош мальчик уродился, Во солдатушки сгодился... (Архив автора. Черноисточинск, 1961).

Предания могут возникнуть в беседе как толкование пословицы или как комментарий к произведениям местных поэтов. В Висиме пели об «Овериной кулиге»:

Над Кулигою стонет Оверя,

Похудел он и ночи не спит,

«И не знаю, что будет теперя», -

Сам с собой Елизарыч твердит.

«Подлецы все, мошенники стали,

Грабят средь белого дня.

Как на мокрую мышь нападают

Шерамыги теперь на меня».

А затем Нефед Федорович Огибенин (знаток народной драмы «Шайка разбойников «Черный ворон») пояснил: «У Аверьяна Елизаровича Огибенина была большая кулига на правом берегу Шайтанки, с большим содержанием платины (Оверина кулига). Узнали о платине одиночки-старатели («шерамыги») и стали по ночам промывать платину. Этому факту висимской жизни и по­священо насмешливое стихотворение К. С. Канонерова». (Архив автора. Висим, 1963).

У преданий в их живом бытовании обнаруживаются контакты с песнями. Тематически близкие или аналогичные преданию песни цитируются дословно или пересказываются своими словами, но приближенно к тексту: «Ермак - казак, как ребята в армии рассказывали. Его царь хотел казнить. За что? Да он как Стенька Разин за народ стоял. Он вот тут на нашей Чусовой стоял, потом до Камы добрался. Он имел 800 человек, он сказал: «Будет мне безобразить, нападать на купцов, надо себе оправдание делать». И пошел он с шайкой своей с ордами, с татарами воевать. У него тяжелый панцирь-дар царя стал гибели его виною и утащил на дно героя. Когда они спали, на их напали татара, так уж я расскажу:

Ермак воспрянув ото сна,

Но далеко от брега челны,

Тяжелый панцирь, дар царя,

Стал гибели его виною.

Он погрузил на дно героя. А татарва-то обхватила их, а челн, лодки далеко, им не пришлось; чем даваться живому, да чтоб над им гадились, он бросился в Иртыш.

В особенности перед наступлением я садился в середку и запевал Ермака. Чтобы ребят воодушевить, чтобы они не дрогнули. Ермак был в почете. Это было в 1914 году. В пехоте был. Ночью идешь, темень, ничего не видно. Потом попал в плен, 2 года в Германии, а в 18-м году бежал оттуда. Молоденьких ребят надо чем-то подымать, чем-то веселить».

В тексте синтез предания и рассказа-воспоминания, в предании-пересказ песни о Ермаке, литературного происхождения («Смерть Ермака», дума К. Ф. Рылеева) и цитирование ее.

Весьма желательны (и нами проводились) повторные экспедиции в те места, где записи производились ранее (В пос. Висим Пригородного района Свердловской области работали в течение 5 лет, результатом чего явился сборник «Фольклор на родине Д.Н. Мамина-Сибиряка». Повторные экспедиции проводились в населенные пункты Свердловской обл. – пос. Черноисточинск (1960, 1962), г. Н. Салду (1966, 1967, 1970), г. Полевской (1961-1967), г. Невьянск, д. Полдневую (1963, 1969), г. Алапаевск (1963, 1966), г. Н. Тагил (многократно).

Собирательская практика показывает, что повторная запись текста даже через сравнительно небольшой отрезок времени не открывает возможности проверить дословную точность первоначальной записи: записано будет несколько другое произведение, нельзя ждать от информатора совершенно точного повторения рассказа. Но в то же время несомненно, что повторная запись убеждает в тематическом и сюжетном соответствии первоначальной записи рассказу. Сопоставление же первоначальных и повторных записей служит выяснению живых процессов жанра: судьбы традиции, степени и характера импровизации, своеобразия варьирования и других.

Весьма важно фиксировать обстановку, в которой происходит рассказывание, а также возгласы, реплики, комментарии слушателей. Запись текста обрастает важными деталями, становится этнографо-фольклористической, способствует выяснению функции предания в его активном бытовании.

В.П. КРУГЛЯШОВА,
Свердловск

На Урале был создан сборник Кирши Данилова «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» - выдающееся фольклорное собрание, материалы которого «имеют мировое значение как: первые подлинные записи былин и исторических песен». Известно, что он существовал уже в 40-60-е годы XVJII в. До нас дошел вариант сборника, сделанный в 80-х годах, вероятно, по просьбе заводчика и известного мецената П. А. Демидова. Ученые считают местом составления сборника Урал или прилегающие к нему районы Сибири. В нем представлены почти все основные сюжеты русского былинного эпоса. Это былины об Илье Муромце, Дунае, Добрыне, Михаиле Казарине, Гордене Блудовиче, Иване Гостинном сыне и других известных эпических героях, причем в их числе весьма архаические былины о Михаиле Потоке, Дюке Степановиче, Ставре Годиновиче, Волхе Всеславиевиче. В былинах разрабатываются темы защиты Родины, борьбы за ее независимость, при этом богатыри всегда подлинные патриоты, беспредельно отважные и мужественные. Рядом с былинами могут быть поставлены исторические песни XVI- XVIII вв.: «Щелкан Дудентьевич» (о восстании 1327 г. в Твери против татаро-монгольского ига), песни о Ермаке и Разине и др. Именно исторические песни, бытовавшие в разбойничьей, казачьей среде и попавшие в сборник, привлекли внимание В. Г. Белинского. Он выделил в этих песнях «господствующий элемент - удальство и молодечество, а сверх того и ироническую веселость как одну из характеристических черт народа русского».

Киршу Данилова живо привлекала и тема человеческого счастья, тема судьбы, любви, поэтому он включает такие песни, как «Ох! в горе жить - некручинну быть», «Когда было молодцу пора, время великое», «По долам девица копала коренья лютая», «Перед нашими утоптана трава» и др., в том числе эпические баллады. В сборник включены два духовных стиха - «Сорок калик», «Голубиная книга» и около 20 сатирических, шуточных песен, юмористических эпических песен, пародий. Подчеркнем, что комические песни - это не бездумная шутка, забава. В сборнике, как и в системе эпоса, они суть формы выражения человеческой натуры. Ведь в комических песнях человек предстает как бы с другой стороны: если в былинах, исторических песнях, духовных стихах изображаются главным образом его общественные дела и поступки, то здесь человек погружен в атмосферу быта, дома и семьи, он весь в своей обыденности, повседневности, будничности. В поле зрения Кирилла Данилова - более 150 эпических героев, библейских и демонических персонажей, исторических деятелей, начиная от былинных Садко, Добрыни и кончая Ермаком, Степаном Разиным и Петром I. В песнях сборника действуют многочисленные безымянные корабельщики, целовальники, ключники, мамушки-нянюшки, сенные девушки, вообще представители всех классов, социальных слоев, групп - от князей, бояр до крестьян, казаков, драгун, матросов, калек, нищих. На Урале продолжали бытовать различные предания и легенды. В XVIII в. ермаковские предания испытали сильное влияние со стороны преданий о разбойниках: Ермаку приписывались разбойничьи дела других вольных людей. В народном сознании постоянно сопоставлялись «великие воители» Ермак и Разин. Шел сюжетный взаимообмен ермаковского и разинского циклов. В народных преданиях судьба Разина ва многом совпадает с ермаковской: у Разина родители простые люди, ребенком он попадает в шайку двенадцати разбойников, варит им кашу; вместо настоящего имени получает другое - разбойничье, Степан, в среде разбойников он проходит выучку, мужает. Фольклор края немыслим без пословиц и поговорок. В. Н. Татищев с большим интересом относился к народному творчеству, в частности он составил сборник народных афоризмов, содержащий примерно 1,5 тыс. произведений. Свой сборник Татищев послал в 1736 г. из Екатеринбурга в Академию наук, где он хранится до сих пор. Темы народных пословиц, собранных В. Н. Татищевым, самые разные: добро, зло, богатство, бедность, судьба человека, родственные отношения, честь, достоинство, любовь... Выделяются пословицы, выражающие уважительное отношение народа к труду и человеку труда: «Чести без труда не сыскать», «Ремесло везде добро», «Не спеши языком, а не ленись руками», «Работа хвалит мастеров», «Работай -не выробишь, как рядок не вырядишь», «Ремесла за плечами не висят, а с ними добро»,. «Ремеслом и увечный хлеб сыщет» и многие другие пословицы, в которых труд осознается как основа жизни и источник высокой нравственности. Народные пословицы и образные речения, записанные В. Н. Татищевым, свидетельствуют об активном бытовании этого жанра, о продуктивном словотворчестве народа. Это подлинный памятник живой русской речи XVIII в. Фольклор рабочих и фольклор других слоев населения не следует разделять стеной. Строго говоря, фольклор не имеет четких социальных границ: целые комплексы обрядовых, лирических, прозаических, драматических произведений в разной степени удовлетворяли потребности разных слоев русского общества. Урал XVIII - первой половины XIX в. не представляет исключения: одни и те же песни, сказки, предания, легенды, обряды, игры бытовали и в рабочей, и в крестьянской, и в городской среде. Другое дело, что эти жанры могли «приспосабливаться» к духовным нуждам, бытовым требованиям определенной среды, могли существенно трансформироваться вплоть до изменения своего идейножанрового облика. И конечно же, в каждой профессионально-социальной среде создавались собственные произведения, выражавшие насущное, важное, особенное именно этой среды, поэтому правомерно говорить об устном поэтическом творчестве уральских рабочих. Один из основных жанров фольклора уральских рабочих - семейнородовые предания, представляющие устную историю семьи, рабочей династии. В них передавались сведения о нескольких поколениях, мог входить некомментированный перечень членов рода. В бесхитростных на первый взгляд рассказах о том, как «родители наши добывали руду или уголь, работали на заводе», заключалась простая и мудрая мысль: трудом живет и трудом славен человек. Старики посредством семейнородовых преданий воспитывали молодежь, передавали ей свой трудовой и житейский опыт, прививали молодым членам семьи уважительное отношение к дедам и пращурам, простым труженикам. В твоей «породе» нет бездельников, перекати-поле - такую мысль постоянно внушали молодым старики, хранители традиций. В семейных преданиях основатель династии или один из далеких предков - это первопоселенец, или крестьянин, вывезенный из центральных районов России, или человек, обладавший какими-то незаурядными качествами: силой, непокорностью, бесстрашием, трудовой сноровкой, социальной активностью. П. П. Бажов писал, что в старой рабочей среде «всякий первый добытчик, открыватель рудника или прииска как-то связывался с тайной», причем у горщиков и рудознатцев тайна играла большую роль, чем у угольщиков или доменщиков. Поэтому в любом поселке часто распространялись вымышленные объяснения удачи или знаний, опыта того или иного рабочего, подобные мотивы проникали в семейно-родовые предания. Семейыо-родовые предания сохраняли сведения об изобретателях, даровитых мастеровых, внесших какие-либо усовершенствования в производственный процесс. Например, в Алапаевском горном округе все знали И. Е. Софонова как изобретателя водяной турбины с вертикальной осью, которая произвела революцию в гидротехнике. Рабочая династия Софоновых известна в Алапаевске с 1757 г. и до настоящего времени. Семейно-родовые предания содержали ценные сведения по истории того или иного ремесла. К числу рабочих песен того времени относится «На промывке на ручной», сочиненная подростками. Вся песня - это как бы жалоба на подрядчика, который дает непосильную работу, «розгами дерет», заставляет работать даже в праздничные дни. Труд рисуется как каторга. Мотивы обреченности, безысходности пронизывают эту песню. В среде рабочих демидовских горных заводов Алтая и Урала бытовала песня «О, се горные работы», в которой изображен не только изматывающий труд, но и подневольная, безрадостная жизнь. Песня очень конкретна, упоминает виды работ, инструменты: «есть корыто и гребки, рудобойны молотки...», называются номера «частей», т. е. рабочих смен, фамилии установщиков. В целом можно сказать, что ранние рабочие песни не содержат обобщающих образов, емких художественных решений. Песни скорее констатируют бедственное положение горняков, углежогов, заводских рабочих. В рабочей среде всегда звучали хлесткое слово, юмористическая и сатирическая шутка, байка. Например, в «Журнале входящих и исходящих дел Полевской заводской конторы» зафиксирован такой факт: 4 мая 1751 г. «работник Петр Ушаков наказан батожьем за то, что у провиантского сарая на стене тесовой написал углем личину и пустые враки». Надо полагать, что в рабочей среде бытовали песни и предания о Емельяне Пугачеве, Салавате Юлаеве, хотя записи того времени до нас не дошли. Гипотетически можно говорить о народной драме, которая разыгрывалась в заводских поселках. Скорее всего, рабочие использовали к весь корпус лирических, а также обрядовых песен из репертуара переселенцев, мужские удалые песни - из репертуара ушкуйников, беглых. И конечно же, в тот период появляются в фольклоре рабочих многие темы, связанные с открытием и эксплуатацией месторождений золота, железа, меди, камней-самоцветов и других полезных ископаемых. Эти темы могли реализовываться в разных жанрах, в том числе со значительной долей поэтического вымысла: появились такие зооморфные образы, как земляная кошка, охраняющая подземные богатства, козел - золотые рога, связанный с самоцветами, птица-пророк филин, горный дух в облике старика или женщины-оборотня и др. Повсеместно бытовало поверье, отмеченное П. С. Палласом, о Полозе. Иногда он считался змеиным царем, главным хранителем золота. В преданиях рабочих он выступал как даритель золота бедным людям, хотя и давал не в руки, а будто бы указывал место поиска золота. В фольклоре рабочих производственная тема эстетизируется, точно так же как и деловые качества рабочих. П. П. Бажов писал, что в дореволюционное время у рабочих прокатных станов и у горняков был культ силы подмастерья или могучего забойщика, у рудознатцев, горщиков - культ навыков, у камнерезов, гранильщиков - культ искусства. В 30-е годы XIX в. уральский фольклор записывали А. С. Пушкин и В. И. Даль. Работа над «Историей Пугачева» побудила А. С. Пушкина приехать на Урал, чтобь1 не только осмотреть места, связанные с восстанием, но и увидеть людей, помнивших Пугачева, и услышать народные предания о нем. А. С. Пушкин был на Урале лишь несколько дней во второй половине сентября 1833 г. Сопровождал его В. И. Даль, который служил в Оренбурге чиновником особых поручений при военном губернаторе. В. И. Даль хорошо знал историю края, в служебных поездках он постоянно знакомился с народным творчеством, записывал диалектную лексику, поговорки, сказки. Оба литератора много беседовали на фольклорные темы, пересказывали народные сказки. В Бердской слободе А. С. Пушкин долго разговаривал со старожилами, помнившими Пугачева. Поэт почувствовал уважительное отношение казаков к Пугачеву. Он писал: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева» 6. Сохранилось более 60 народных песен, записанных А. С. Пушкиным, среди них несколько записаны им на Урале. Например, солдатские песни «Из Гурьева городка», «Не белая березонька к земле клонится», семейная песня «Во лесах дремучих», рекрутская «Один-то был у матери, единый сын». Последняя песня, повествующая о горе родителей, теряющих единственного кормильца, о разрушении молодой семьи, была очень популярна в 30-х годах прошлого века, когда ввели тяжкую для народа повинность - ежегодные рекрутские наборы. Уральские фольклорные записи были использованы А. С. Пушкиным в «Истории Пугачева» и повести «Капитанская дочка». В. И. Даль служил на Урале с 1833 по 1841 г. Записанные им фольклорные произведения вошли в сборники «Песни, собранные П. В. Киреевским», «Пословицы русского народа» и знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка». Часть записанных сказок он обработал и опубликовал под псевдонимом «Казак луганский», а в целом все собрания народных сказок он передал А. Н. Афанасьеву, который выбрал около 150 сказок и поместил их в свой сборник. Кроме того, В. И. Даль одним из первых обратился к рабочему быту и записал свадебный обряд, бытовавший на Суксунском железоделательном заводе. Сохранилась его рукопись «Свадебные песни в горных заводах Урала». Весьма ценным источником являются путевые очерки литераторов, побывавших на Урале в первой половине XIX в. Например, П. И. Мельникова-Печерского поразил на Урале «русский дух в неподдельной простоте» «Здесь все: и образ жизни, и предания, и обряды носят на себе отпечатки глубокой старины»,- писал он в «Дорожных записках по пути из Тамбовской губернии в Сибирь». П. И. Мельников-Печерский довольно подробно изложил многие фольклорные произведения. Благодаря ему уральский фольклор появился в центральной периодике («Дорожные записки» были напечатаны в «Отечественных записках» в 1841 г.), и, очевидно, эта публикация подтолкнула местных любителей фольклора. Они начинают описывать достопримечательности с обязательной фиксацией бытующих фольклорных произведений. Отметим бывшего крепостного Демидовых Д. П. Шорина, учителя И. М. Рябова, офицера уральского казачьего войска И. Железнова, крестьянина А. Н. Зырянова. Собирательство принимает массовый характер и дает начало краеведческому движению.
В течение XVIII -первой половины XIX в. сложились диалектные особенности русского языка жителей края. Урал заселялся русскими главным образом из северных, северо-восточных и центральных районов России, поэтому изначально здесь оказались в большинстве различные северорусские окающие говоры. Они взаимодействовали не только между собой, но и с небольшим числом акающих говоров, которые были привнесены переселенцами из новых губерний и располагались островками на территории Урала. Отметим основные особенности уральских старожильческих говоров. В области вокализма - полное окание, т. е. гласный звук «о» произносится и под ударением и в безударных и в заударных словах (молоко, скоро); переход «а» в «е» между мягкими согласными под ударением (опеть); перед мягкими, а иногда и перед твердыми согласными в ударном положении произносится «и» на месте старого «ять» (виник, дивка); в заударных слогах после согласных перед твердым и в конце слова, иногда в первом предударном слоге произносится «о» вместо «е» - так называемое «екание» (будет, шоптал, лежу); выпадение заударного йота между гласными звуками и последующее стяжение этих гласных (знам, красно платье, кака песня). Произношение согласных звуков в старожильческих окающих говорах Урала также имеет ряд общих закономерностей. Так, звук «л» перед согласными и в конце слова переходит в неслоговое «у» (читау, паука); заднеязычный «к» (иногда «г», «х») после мягких согласных и йот смягчается (Анькя, Ванькя); в результате ассимиляции наблюдается переход «бм» в «мм» и «дн» в «нн» (омманул, обинно); в глаголах 2-го лица ед. ч. вместо «шься» произносится долгое твердое «ш» (боишша); в возвратных глаголах сохраняется раздельное произношение согласных звуков «т» и «с» (драться, дерется); в сочетаниях «нр» и «ер» иногда вставляется звук «д» (пондравилось, здря), а в сочетании «ср» вставляется звук «т» (страм). Наконец, назовем ряд морфологических черт уральских говоров. В дательном и предложном падежах у существительных 3-го склонения всегда окончание «е» (к дочере, на лошаде); личные существительные мужского рода на «шка» изменяются как существительные среднего рода на «о», по 2-му склонению (дедушко, к дедушку, с дедушком); творительный падеж мн. ч. в существительных совпадает с формой дательного падежа «ам» (качать головам, делать рукам); сравнительная степень прилагательных образуется с помощью суффиксов «ае», «яе» (ближае, скоряе); глагольные основы на «г» и «к» выравниваются по 1-му лицу ед. ч. (берегу, берегешь, берегет, берегем, берегете, берегут); иногда появляется форма инфинитива на «кчи», «гчи» (пекчи, берегчи); уральцы часто употребляют частицу «то», изменяя или не изменяя ее (дом-то, дама-те). Речевые особенности отдельных районов или даже населенных пунктов были настолько очевидными, что стали основой коллективных прозвищ, которые всегда были распространены на Урале. Например, жителей Бакальских рудников звали «батами» за привычку вводить слово «бат» (стяжение от «бает»), выходцев из Калужской губернии за их певучий говор звали «гамаюнами», переселенцев из Самарской губернии - «калдыкамн» за привычку говорить «калды» вместо «когда»; в Зауралье жили «игольники», говорившие «иго» вместо «его» и г. п.

Интересен и представителен список источников, который включает разновременные произведения с 1893 по 1994 год. Жаль, что в него не вошли книга М. Липовецкого "Поэтика литературной сказки" (Свердловск, 1992) и книга М. Петровского "Книги нашего детства" (М.} 1986). Первая могла иметь для спецкурса значение историко-теоретического исследования по жанру сказки XX века, а вторая помочь увидеть новые тенденции в литературной сказке в начале века, ибо в ней рассматриваются новые виды литературно-фольклорных связей у писателей-сказочников и не только у них (А. Блок), когда идет синтез культур - высокой с фольклорной, массовой и даже кичевой.

Несомненно, появление книги Т.В. Кривощаповой - это еще один шаг к созданию полной истории русской литературной сказки, а также к восстановлению картины сложного пути эстетических, идейных, философских поисков писателей и поэтов рубежа веков ХЗХ и XX.

Т.А. Екимова

СОБИРАТЕЛЬ УРАЛЬСКОГО ФОЛЬКЛОРА

Однажды Владимир Павлович Бирюков признался, что до середины 1930-х годов он, будучи убежденным краеведом, мало интересовался народными песнями, сказками, частушками, хотя и записывал их при случае. Лишь после Первого съезда советских писателей, где

A.М. Горький произнес всем памятные слова («Собирайте ваш фольклор, изучайте его»), когда собирание фольклора стало в нашей стране поистине массовым движением, а не только занятием специалистов,

B.П. Бирюков увлекся этой деятельностью. В сущности, первым выступлением его в качестве фольклориста была статья «Старый Урал в народном творчестве», опубликованная в газете «Челябинский рабочий» 24 ноября 1935 года. Вскоре же вышел в свет известный сборник «Дореволюционный фольклор на Урале» (1936), и о В.П. Бирюкове сразу заговорили в среде фольклористов Москвы и Ленинграда. Помню, как в 1937 году, нам, студентом первого курса Московского института истории, философии и литературы, академик Ю.М. Соколов на лекции, посвященной рабочему фольклору, заявил, что сборник В.П. Бирюкова - большое научное открытие. И тут же, вместо традиционной лекции стал выразительно читать и увлеченно комментировать тексты из книги. Он восторженно отметил выделявшиеся своей художественностью сказы П.П. Бажова (впервые опубликованные в этом сборнике). Сразу же после лекции я бросился в институтскую библиотеку и с жадностью «проглотил» книгу, поразившую меня своей не-

обычайностью, Вскоре я стал работать в специальном фольклористическом семинаре Ю.М. Соколова и помню, как весной 1938 года мой учитель однажды объявил нам, что в Ленинграде, в Институте этнографии состоялась научная конференция, на которой В.П. Бирюков выступил с сообщением о своей собирательской деятельности.

Вот счастливый человек! - сказал Ю.М. Соколов. - На золотую жилу напал! Мы, фольклористы, по старинке думаем, что народное творчество надо собирать в крестьянской среде, направляем экспедиции в глухомань. А вот Бирюков со товарищи прошелся по старым уральским заводам и всем нам преподал урок. Отправляйтесь-ка, голубчики, и вы на какой-нибудь московский завод, пошците-ка там песни. Ведь московский пролетариат заслуживает такого же внимания фольклористов как и уральские рабочие.

Так, задолго до нашего знакомства, В.П. Бирюков, сам того не ведая, определил начало моей работы собирателя фольклора. Я отправился на завод «Богатырь» и всю весну 1938 года записывал там среди потомственных московских рабочих народные песни.

С быстрым вхождением В.П. Бирюкова в фольклористику связано одно забавное недоразумение. На заседании нашего семинара обсуждались новые работы советских фольклористов. Студент, которому было поручено сделать обзор фольклорных сборников тех лет, начал бойко: «Молодой уральский фольклорист Бирюков...». Ю.М. Соколов залился смехом и прервал докладчика: «Да знаете ли вы, что этому молодому уже... пятьдесят лет!» Мы в то время не знали, что за плечами В.П. Бирюкова был уже большой опыт и авторитет краеведа. И только тогда мы поняли, что составитель сборника «Дореволюционный фольклор на Урале» - не просто счастливчик, из молодых да ранних, напавший случайно на золотую жилу, а старатель, исходивший вдоль и поперек родной край и пришедший в фольклористику не со студенческой скамьи, как мы, а из «низовой» науки, теснейшим образом связанной с жизнью народа.

Прошло несколько лет, и мое поколение фольклористов-фронтовиков немало походило по родной земле, прежде чем смогло отправиться в экспедиции, о которых мечталось в мирные предвоенные годы... И хотя в передышках между боями мы не забывали записывать солдатские песни и рассказы, но по-настоящему, естественно, наша профессиональная деятельность возобновилась после войны.

Демобилизовавшись из Советской Армии, я получил назначение на работу в Челябинский педагогический институт, где стал читать курс фольклора и древней русской литературы. Самым сильным моим желанием было познакомиться с В,П. Бирюковым, который уже в то время оказался полулегендарной личностью. Со всех сторон я слышал о нем

самые разноречивые суждения. Одни отзывались о нем как об эрудите, подавляющем собеседника своими универсальными знаниями. Другие -как о нелюдиме-отшельнике, неприступном хранителе несметных богатств, которые он держит за семью замками. Третьи - как о чудаке и бродяге, неразборчивом собирателе всякой всячины. Не обходилось без анекдота о том, как В.П. Бирюков однажды потерял свою шапку и с тех пор в любую пору года и при всякой погоде ходит с непокрытой головой... Я сохранил в душе то впечатление, какое произвела на меня в студенческие годы его книга, и потому в моем сознании представал совсем иной образ - этакого уральского патриарха, сгарца-подвижника. Но уже при первой нашей встрече я понял, как далеки от истины были и поверхностные иронические характеристики В.П. Бирюкова и мое собственное идеализированное, иконописное представление о нем.

В.П. Бирюков жил в те годы в тихом Шадринске, преподавал фольклор в местном педагогическом институте и изредка наезжал по своим делам в Челябинск. В один из своих приездов он зашел к Г. А. Турбину, когда и я оказался у него в гостях (мы готовились к нашей первой совместной фольклорно-диалекгологической экспедиции), и мое знакомство с В.П. Бирюковым началось с делового разговора.

В нашем полку прибыло! - обрадовался В.П. Бирюков и тут же стал щедро делиться со мной своими советами и адресами, Я поразился его простоте в обхождении, даже неожиданной для меня простоватости. И позже я замечал, что человек, впервые встречавший В.П. Бирюкова, не сразу догадывался, что он имеет дело с интеллигентом, окончившим два высших учебных заведения, знающим иностранные языки и сотрудничавшим с академическими институтами. В его манере держаться и говорить ничего не было такого, что могло бы быть принято за чувство превосходства, и в этом проявлялись свойственные ему житейская мудрость и такт. Тогда, в доме Г. А. Турбина, он не поучал меня и не демонстрировал свои знания в области фольклора и этнографии, напротив, как мне показалось, даже старался умалить свой профессиональный опыт. А ведь перед ним находился всего-навсего начинающий педагог и совсем еще никому не известный фольклорист. Эта душевная его мягкость и деликатность сразу же позволила и мне доверчиво потянуться к нему. Нисколько не утратив почтения, я почувствовал в нем не только наставника, но и товарища по общему делу. И еще поразила меня его внешность. Я не удивился его более чем скромному наряду (в те первые послевоенные годы никто не щеголял), но я ожидал встретиться с маститым старцем, а передо мной сидел бодрый и моложавый человек, со спадающими чуть не по плечи русыми кудрями, с задорно поблескивающими серыми глазами и не сходящей с губ, хотя и упрятанной в низко спускавшиеся усы, улыбкой. Я легко представил его бодро и неутомимо

шагающим с походной сумкой по уральским дорогам и, несмотря на разницу в летах, почувствовал себя его «сопутником».

Мы легко сблизились, и вскоре наше научное сотрудничество перешло в дружбу. В 1958 году, когда отмечалось семидесятилетие Владимира Павловича, он прислал мне в Ленинград вышедшую к юбилею книгу «Урал Советский» с дорогой для меня надписью: «... в годину десятилетия нашей дружбы...». Да, то памятное десятилетие отмечено многими значительными для меня событиями нашей совместной дружной работы, взаимной поддержкой и помощью в трудные для каждого из нас дни...

Скромность и застенчивость В.П. Бирюкова превосходила всякую меру. Когда в газете «Челябинский рабочий» в 1948 году была опубликована моя статья по оводу его шестидесятилетия, он при первой же встрече «выговорил» мне: - Ну зачем же Вы о живом человеке такое написали! Уж таким святорусским богатырем меня изобразили, что мне теперь и на люди совестно показаться! И как не пытался я убедить его, что писал не столько ради его славы, сколько ради того дела, какому мы оба служим, он никак не мог успокоиться и все приговаривал: - Вам бы только похвальные слова писать! Дело само за себя говорит.

А о своем семидесятилетнем юбилее он писал мне в Ленинград (в письме от 7 августа 1958 года): «Вы давно знаете, что я вообще против юбилея живого человека и уж совсем было задумал удрать из Шадринска, как мне сказали: «Не моги! - создана областная юбилейная комиссия...». Пришлось подчиниться... Откуда, от кого пошло все это, я теряюсь в догадках. Вдруг такое внимание! Даже книжку обо мне издали. Этак только академикам везет. В чем дело?» Очень характерные для В.П. интонации недоумения и самоиронии!

Помню также, как убеждал я его написать мемуары. Он даже обиделся. - Что же, Вы считаете, что песенка моя спета? Ведь мемуары пишут тогда, когда ни на какое другое дело не годы!

Но все же однажды привез мне в Челябинск рукопись под названием «Путь собирателя (автобиографический очерк)» и шутливо потребовал у меня: - Только Вы засвидетельствуйте, что сделал я это не по своей воле, а Вами понужден был. А потом неожиданно и озорно признался: - Очерк-то этот у меня давненько готов, да я помалкивал.

«Путь собирателя» появился, как известно, в шестом номере альманаха «Южный Урал», хотя особой радости эта публикация автору не доставила. И даже несколько лет спустя (в письме, датированном так: «Утром 26 января 1957 г.») он огорченно вспоминал, что редактор «сильно исковеркал» его очерк и привел некоторые искажения и фактические неточности. Кстати, у меня сохранились первые гранки «Пути собирателя», содержащие многие интересные подробности, к

сожалению, исключенные из опубликованного текста. Биографам и исследователям деятельности В.П. Бирюкова лучше по этому поводу обращаться не к журнальному тексту, а непосредственно к рукописи его мемуаров, хранящихся в оставшемся после него архиве.

Что писать о скромности В.П. Бирюкова, проявлявшейся в его отношении к юбилеям и мемуарам, если даже уговорить его выступить на заседании фольклорно-этнографического кружка Челябинского пединститута или перед участниками нашей фольклорной экспедиции было делом нелегким (он считал, будто я всему их уже научил и ему нечего сказать им). Заведуя кафедрой литературы, я решил привлечь В.П. Бирюкова к чтению лекций по фольклору для заочников. Заговаривал с ним на эту тему при всякой встрече, писал ему частные и официальные приглашения, но напрасно. Ему казалось, что он недостаточно «академичен» для «столичного вуза» (так он называл Челябинский пединститут, намекая на бывшее тогда в ходу присловие «Челябинск - столица Южного Урала»). И согласился только тогда, когда я сказал ему, что поскольку он отказывается читать курс фольклора, я должен делать это сам и потому вынужден буду пожертвовать летней экспедицией. Услышав это, он разволновался:

Нет, нет, как можно! Выручу вас - поезжайте, поезжайте!

Моя маленькая хитрость и была рассчитана на развитое у В.П. чувство товарищества - как он мог допустить, чтобы я принес в жертву экспедицию! И после этого он в течение нескольких лет провожал и напутствовал меня со студентами в экспедиции по Южному Уралу, а сам читал курс фольклора заочникам, что и увековечено теперь, к моей радости, на мемориальной доске, на одной из колонн фронтона Челябинского пединститута.

Вспоминаю еще один эпизод, характеризующий скромность В.П. Бирюкова. В января 1949 года в Свердловске торжественно отмечалось семидесятилетие прославленного П.П. Бажова. Съехались писатели, журналисты, критики. Среди самых желанных для юбиляра гостей был и В.П. Бирюков. Мне выпала честь представлять Челябинскую писательскую организацию. После конференции фотографировались. П.П. Бажов, сидевший в центре первого ряда, пригласил занять место в том же ряду и В.П. Бирюкова. Стаж его звать и другие старейшие литераторы Урала. Но В.П. Бирюков испуганно замахал руками и направился быстрыми шагами к выходу из зала. Я бросился его догонять, и он в конце концов примостился позади всех, взобравшись на стул рядом со мной (фотографию эту храню среди самых мне дорогих).

Вечером П.П. Бажов и его семья позвали небольшую группу участников конференции к себе в гости. Приглашен был, разумеется, и В.П. Бирюков. Я зашел за ним в номер гостиницы и застал его си-

дящим за столом, погруженным в свои тетрадки. Вижу, что он и не помышляет идти на званый вечер, говорю:

Пора идти.

Нездоровится, пожалуй, отлежусь...

По тону чувствую, что это - отговорка.

Не лукавьте, Владимир Павлович. Обидите ведь добрых

Они меня знают - не обидятся.

Ну, так и я не пойду без вас!

Подсел к столу, вынул из кармана свой блокнот и тоже стал что-то в него заносить. Сидим, молчим. Владимир Павлович не выдержал, вскочил и, слегка заикаясь, бросил:

На чужом коне в гости не ездят!

Я не сразу смекнул, что он этим хотел сказать, а потом догадался: мол, соберутся писатели, а нашему брату-фольклористу там делать нечего.

Да ведь Павел Петрович на том же коне в литературу въехал, - возразил я в тон ему.

Въехать то въехал, да давно лошадей перезапряг - не догнать...

Долго мы перепирались в том лее духе, но, наконец, он сдался,

убедившись, что, действительно, без него я не пойду, а лишить меня возможности провести вечер в семье П.П. Бажова он не решился.

Какой я фольклорист! - скромно заметил он в одном из разговоров со мной В.П. Бирюков. - Я вовсе не фольклорист, менее того -не ученый, я - краевед.

Действительно, В.П. Бирюков нельзя, строго говоря, назвать фольклористом в привычном смысле слова, и все-таки его имя прочно вошло в историю советской фольклористики. Занятия фольклором были лишь малой и, я бы сказал, подчиненной областью в его разнообразной, обширной краеведческой деятельности. На фольклор он смотрел как на органическую часть всей духовной культуры народа, неотделимую от труда, быта, борьбы, философии, практической морали трудящихся масс. В собирательской деятельности В.П. Бирюкова первоначально стихийно, а затем и сознательно претворялась программа русских революционных демократов - изучать фольклор как «материал для характеристики народа» (Добролюбов).

Была еще одна особенность в работе В.П. Бирюкова как собирателя - хотя он в одной своей методической статье и писал, что коллективный, экспедиционный способ собирания материала является лучшим (см.: «Фольклорно-диалектологический сборник Челябинского педагогического института», Челябинск, 1953, с. 140), однако сам

он все же предпочитал индивидуальные поиски, беседы и запись. При этом он сочетал систематический стационарный метод собирания в каком-нибудь одном месте и от нескольких лиц - с длительными и отдаленными поездками с определенной тематической целью (так он объездил почти весь Урал, собирая фольклор гражданской войны).

В.П. Бирюкову помогали в работе не только огромный опыт, но и интуиция, умение расположить к себе людей, знание народной речи. Он не подделывался под манеру собеседника, но быстро схватывал особенности говора и всегда мог сойти за земляка. Он никогда и нигде не расставался с тетрадью и вел записи буквально беспрерывно, везде, в любой обстановке - на улице, в трамвае, на вокзале, даже находясь в доме или на лечении в санатории и в больнице. Он не пренебрегал ничем и никем, заносил в тетрадь любое меткое словцо, всякое поразившее его сообщение, отрывок песни, хотя бы один стих ее... Многое он воспроизводил и по памяти или конспективно, когда условия не позволяли сделать запись непосредственно в момент рассказывания или пения (ночью или под дождем), но всякий раз при этом добросовестно оговаривал это в своих рукописях, чтобы не ввести в заблуждение тех, кто будет пользоваться его материалами. Собирание фольклора стало

для него жизненно важной потребностью, и легко можно представить, каким несчастьем для него оказалась постепенно развивающаяся глухота. В декабре 1963 года он писал мне: «Помните, как я был у Вас в 1958 году. Тогда уже начиналась глухота, а теперь она усилилась... Из-за глухоты приходится оставить ведение записи фольклора».

Не удивительно, что В.П. Бирюкову одному удалось собрать такой колоссальный фольюторно-этнографический архив, которым могло бы гордиться любое научное учреждение. Его дом на Пионерской улице Шадринска был уникальным, н значившимся в официальных списках, хранилищем самых разнообразных материалов по бьггу и духовной культуре населения Урала. Архив занимал несколько шкафов и стеллажей в кирпичной кладовой его дома, специально приспособленной им для хранения рукописей. Практическая недоступность архива для специалистов доставляла В.П. Бирюкову большое огорчение. Естественно, что он стал подумывать о передаче своих собраний какой-нибудь научному учреждению или об организации на Урале, на основе его собраний, самостоятельного архива. Большие надежды возлагал он на Челябинск. Писательская организация и друзья хлопотали о переезде В.П. Бирюкова. Но по каким-то обстоятельствам это не осуществилось. В уже цитированном мною письме от 29 декабря 1963 г. В.П. Бирюков с горечью писал: «В будущем году исполнится целых 20 лет, как встал вопрос о моем переезде в Челябинск и организации там на основе моего собрания литературного архива. За истекшие 19 лет пришлось испортить крови неисчерпаемое количесгво<...> Сейчас вопрос решен окончательно и бесповоротно, так что я могу уже спокойно говорить и писать своим друзьям. С октября началась переброска нашего собрания в Свердловске...> Пока что перевезли шесть с половиной тонн и остается перевезти еще столько же». Так завершилась его Одиссея... В Свердловске, как известно, на основе собраний В.П. Бирюкова был создан Уральский Центральный Государственный архив литературы и искусства, а сам В.П. Бирюков стал первым его хранителем.

Как ни велико литературное наследие В.П. Бирюкова, но в его книги вошла лишь часть собранных им материалов по народной культуре русского населения Урала. Не всегда легкой была судьба его книг. Вспоминаю, например, подготовку сборника «Исторические сказы и песни», к изданию которого я был причастен. Рукопись была уже отредактирована и одобрена, как вдруг в издательстве возникли неожиданные сомнения - стоит ли публиковать книгу, посвященную событиям дореволюционного времени? Тогда мне пришла спасительная мысль обратиться за поддержкой к старейшему и заслуженному московскому фольклористу и литературоведу И.Н, Розанову, знавшему В.П, Бирюкова, и он согласился поставить свое имя на титульном листе,

а я написал специальное предисловие, чтобы объяснить ценность и актуальность материалов, вошедших в сборник. И все же, несмотря на все эти предосторожности, в рецензии на сборник, опубликованной в газете «Красный Курган» (31 мая 1960 г., № 101), в общем содержащей объективную и высокую оценку книги, появилась сакраментальная фраза: «Но сборник не лишен и недостатков. Он составлен в отрыве от современности». И это - о сборнике исторических песен и сказов, где большая часть материалов связана с освободительным и революционным движением! Когда книга вышла в свет. В.П. Бирюков подарил ее мне с надписью: «Моему редактору и печатнику». На титульном листе, над названием сборника обозначено: «Фольклор Урала. Выпуск первый». Но, к сожалению, он остался единственным из задуманной В.П. Бирюковым серии аналогичных научных фольклористических сборников.

К счастью, в Свердловске и Кургане были изданы другие книги В.П. Бирюкова: «Урал в его живом слове» (1953), «Урал советский» (1958), «Крылатые слова на Урале» (1960), «Записки уральского краеведа» (1964), «Уральская копилка» (1969).

В.П. Бирюков создал своеобразный тип фольклорных сборников. В них ярко проявились те принципы его подхода к фольклору, о которых я сказал выше в связи с его собирательской деятельностью и который он сам хорошо сформулировал в предисловии к сборнику «Урал в его живом слове»: «Через устное народное творчество, через народный язык - к познанию родного края». Достаточно взглянуть на композицию сборников В.П. Бирюкова, на названия и состав их разделов, чтобы убедиться в том, что главным для него было н история или современное состояние того или иного фольклорного жанра, не передача тех или иных идейно-художественных особенностей фольклора, а в первую очередь стремление дать целостное представление о том или ином историческом событии, о той или иной стороне жизни и быта народа, об особенностях той или иной социальной группы, о том или ином виде трудовой деятельности. Поэтому все жанры в его сборниках в пределах одного какого-нибудь тематического раздела перемежаются, и рядом могут стоять и сказка, и песня, и документальный рассказ, и частушка, и пословица, и поговорки, и лирика, и сатира, - одним словом все, что помогает с предельной полнотой охватить интересующую его тему. Мне часто приходилось слышать от коллег и даже читать неосновательные упреки в адрес В.П. Бирюкова, являющиеся следствием непонимания творческого замысла и назначения его сборников. Между тем сборники В.П. Бирюкова не следует мерить на общий академический аршин, искать в них то, что исключается самой их природой, своеобразием принципов их составителя. Надо ценить то, что дал науке В.П, Бирюков и что никто другой не смог дать. В сборниках

В.П. Бирюкова следует прежде всего искать то новое и оригинальное, что в них содержится и воспринять фольклор в его историческом, социальном и бытовом контекстах, яснее увидеть неразрывную связь фольклора с жизнью, бытом и трудом народа. Если касаться того, что В.П. Бирюков не всегда руководствовался в отборе материала эстетическими критериями, то он и сам этого не скрывал - ведь создавал он не антологии художественных текстов, а книги, которые могли бы служить достоверным историческим источником.

Заслуги В.П. Бирюкова давно признаны. Были люди, оценившие по достоинству и его фольклористическую деятельности. Достаточно назвать Ю.М. Соколова и П.П. Бажова, постоянно поддерживали В.П. Бирюкова во всех испытаниях, способствовали появлению его книг, вовремя сказали доброе печатное слово о нем A.A. Шмаков, В.П. Тимофеев, Д.А. Панов... Чем больше времени отделяет нас от тех лет, когда мы были свидетелями разносторонней деятельности В.П. Бирюкова, тем яснее становится ее значение для отечественной науки и культуры. И, как всегда бывает после смерти выдающегося человека, не оставляет печальная мысль, что все-таки недостаточно сделали, чтобы он мог безбедно и спокойно работать.

Последний раз мы виделись зимой 1969 года, когда В.П. Бирюков приезжал в Ленинград по делам своего хранилища. Однажды вечером раздался звонок, и в дверях я увидел седого старика в хорошо знакомой мне дубленке, снимающего варежки, прикрепленные к веревочке, протянутые в рукава. Мы обнялись, и не успел я еще усадить его в кресло, как он уже, с присущей ему деликатностью, стал извиняться, что вскоре должен будет уйти. Разумеется, проговорили мы весь вечер, не взглянув ни разу на часы, а когда я упрашивал его остаться ночевать, он мягко, но неколебимо отказался, стараясь уверить, что в гостинице Академии наук, где ему предоставили отдельную комнату, его ждут не законченные, но запланированные на сегодня дела. Вечный, неутомимый труженик, он, действительно, не смог бы спокойно уснуть в гостях. На следующий день я проводил его на поезд, и мы, как будто предчувствовали, что видимся последний раз, не сказали обычное «до новой встречи»...

Но перед моим мысленным взором он предстает не усталым, ссутулившимся стариком, входящим в вагон, а таким, каким я знал его в старое доброе время: стройным, моложавым, с лукавинкой в глазах, одетым в узкие старомодные брючки, обутым в большие походные ботинки, с видавшим виды кожаным «фельдшерским» баулом в одной руке и" суковатой палкой - в другой, бодро вышагивающим немереные версты по каменистой уральской дороге.

ФОЛЬКЛОР МУЗЫКАЛЬНЫЙ УРАЛА

многонац. по характеру, что обусловлено пестротой нац. состава нас. региона. Ареалы расселения народов на тер. У. переплетены между собой, это способствует возникновению разл. этнических контактов, проявляющихся и в муз. фольклоре. Наиб. изучены башк., коми, удм., рус. муз.-фольк. традиции.

Башк. муз. фольклор . Корни башк. фольклора - в культуре тюркских скотоводческих племен, живших на юж. У. с конца IX до нач. XIX в. В фольклоре башкир соединились отголоски языческих и мусульманских верований. Осн. праздники приходились на весну и лето; канун полевых работ отмечался сабантуем -праздником плуга. В числе песенных жанров - эпические, обрядовые, протяжные лирические, плясовые, частушки.

Древний эпический жанр - кубаиры, использовался нар. сказателями сэсэнами. Сочетание стихотворного и прозаического изложения характерно для иртэков. Баиты - лирико-эпические сюжетные песни-сказы (XVIII-XIX вв.). Эпические песни имеют речитативную мелодику (хамак-кюй) и нередко исполнялись в сопровождении домбры. Обрядовый фольклор представлен свадебными песнями (причитаниями невесты - сенляу и ее величанием - теляк). Сложная ритмическая основа, орнаментальность свойственны протяжным песням и инструментальным импровизациям башкир (озонкюй или узун-кюй - долгий напев). Плясовые песни и программно-изобразительные инструментальные пьесы - кыска-кюй (короткий напев). К их числу относятся и такмаки - род частушек, нередко сопровождающихся пляской.

Ладовую основу башк. песен и наигрышей составляет пентатоника с элементами диатоники. Большинство муз. жанров одноголосны. Двухголосие характерно для иск-ва узляу (игры горлом) - пения для игры на курае, где один исполнитель одноврем. интонирует бурдонный бас и мелодию, состоящую из звуков обертонового ряда.

Традиционные башк. инструменты - смычковый кыл кумыз, курай (тростниковая продольная флейта), кубыз (варган).

Коми муз. фольклор составляют след. песенные жанры: трудовые, семейно-бытовые, лирические и детские песни, причитания и частушки. Бытуют и местные формы - ижевские трудовые песни-импровизации, севернокоми богатырский эпос, вымские и верхневычегодские эпические песни и баллады.

Распространено сольное и ансамблевое пение, обычно двух- или трехголосное.

Народные инструменты: 3-струнный сигудэк (смычковый и щипковый); брунган - 4- и 5-струнный ударный инструмент; духовые - чипсаны и пэляны (дудки, разновидность многоствольных флейт), этика пэлян (дудка с надрезанным одинарным бьющим язычком), сюмэд пэлян (берестяная дудка); ударные - тотшкэдчан (вид колотушки), сярган (трещотка), пастушеский барабан. Значительное место в быту занимают рус. балалайки и гармошки. На нац. инструментах исполняются звукоподражательные пастушеские наигрыши, охотничьи сигналы, песенные и плясовые наигрыши в форме импровизаций или в куплетно-вариантной форме. В нар. практике, кроме сольной, существует и ансамблевая песенно-инструментальная муз.

Русский муз. фольклор . Сформировался в конце XVI-XVIII в. в среде первопоселенцев - выходцев с Рус. С., из ср.-рус. обл. и Поволжья. В Прикамье и на Ср.У. обнаруживает связи в осн. с сев.-рус., на Юж.У. и в Зауралье - с сев.-рус., ср.-рус. и казачьими традициями. Местная нар.-муз. система вкл. в себя жанры песенного и инструментального фольклора. Ранний пласт образуют приуроченные жанры - обрядовые (календарные, семейно-бытовые) и необрядовые (хороводные, колыбельные, игровые). Среди календарных наиб. древними являются песни святочные, масленичные, троице-семицкие. Важную роль в местном календаре играют необрядовые жанры - хороводные, лирические, частушки, выступающие в значении сезонно приуроченных. Исполняются в осн. детьми, неженатой молодежью, ряжеными (шуликунами). Муз. традиционной свадьбы составляют причитания и песни. Первые, сопровождавшие прощальные эпизоды ритуала, бытуют на У. в сольном и ансамблевом исполнении. Две формы причети могут звучать одновременно. Свадебные песни разделяются на прощальные, величальные, корильные и комментирующие обрядовую ситуацию. Исполняются женскими ансамблями. Связанная с погребальным обрядом похоронная причеть соединяет в напеве пение, плач; нередко сопровождается "хлестанием" - припаданием к могиле, столу и т.п. Исполняются соло. Для обрядовых жанров характерны политекстовые напевы (исполняются с неск. текстами).

К группе необрядовых приуроченных принадлежат хороводные песни. Наиб. типичны 4 хореографические разновидности хороводов: "паровые", "половые", "поцелуйные" (пары ходят по избе вдоль половиц или по кругу и в конце песни целуются); "стенка на стенку" (шеренги девушек и парней попеременно выступают вперед); "круги" (участ. хоровода ходят кругом, либо приплясывают, двигаясь по кругу; иногда содержание песни разыгрывается); "шествия" (участ. свободно идут по улице с пением "походячих", "походенских" песен). Паровые хороводы исполняются в избах на молодежных вечеринках. Остальные, называемые "луговыми", "еланными", водили весной и летом на лугах, нередко приурочивая их к календарным праздникам. Приуроченными являются также колыбельные и пестушки - сольные женские песни, обращенные к ребенку. Во время игр детьми исполняются детские игровые песни, небылицы, потешки.

Неприуроченные жанры имеют более позднее происхождение и нередко обнаруживают влияние гор. песенной культуры. Один из них -лирические проголосные песни, к числу к-рых в местной традиции относятся любовные, рекрутские, ист., тюремные. С проголосной песней связано нар. выражение "качать мотив" - шир., с мелодическими изгибами распевать слова. В наст. время проголосные исполняются женскими, реже - смешанными ансамблями. Плясовые песни бытуют на У. с тремя типами плясок: круговыми, переплясами, кадрилями и их разновидностями (ланцеями и др.). Кадрили исполняются в сопровождении инструментальных наигрышей, под песни или частушки. Распространены кадрили "под язык". Хореография кадрилей основана на смене разл. танцевальных фигур (5-6, реже 7), каждая из к-рых строится на одном ключевом движении. Плясовые песни исполняются соло и ансамблями (вокальными женскими и смешанными, вокально-инструментальными) в разл. бытовой обстановке. Как неприуроченные, а иногда как вторично приуроченные к календарным праздникам, проводам в рекруты, свадьбе бытуют местные частушки ("припевки", "наговорки", "повертушки"). В каждом нас. пункте распространены общерус. и местные частушечные мелодии, именуемые по назв. с. или дер. Нар. исполнители дифференцируют частушечные напевы на скорые ("крутые", "частые", "короткие") и медленные ("растяжные", "пологие", "длинные"). Часто исполняется соло, дуэтом либо группой певцов без сопровождения или под балалайку, гармонику, мандолину, скрипку, гитару, инструменальные ансамбли, "под язык". Среди ур. старообрядцев популярны духовные стихи. Особую обл. муз. фольклора У. составляет нар. инструментальная музыка.

Собирание и иссл. рус. муз. фольклора на У. в конце XIX - нач. XX в. связано с деятельностью УОЛЕ (П.М.Вологодский, П.А.Некрасов, И.Я.Стяжкин), Перм. науч.-пром. муз., Перм. губ. ученой археографической комиссии (Л.Е.Воеводин, В.Н.Серебренников), Рус. геогр. об-ва и Моск. об-ва любителей естествознания (И.В.Некрасов, Ф.Н.Истомин, Г.И.Марков), с сер. XX в. - Ур. гос. консерватории (В.Н.Трамбицкий, Л.Л.Христиансен) и Областного Дома фольклора.

Марийский муз. фольклор . Фольклор восточных марийцев имеет развитую систему традиционных жанров: героический эпос (моктен ойлаш), легенды и предания (осо кызык мейшежан влакын), сказки и шуточные рассказы (йомак кызык ойлымаш), пословицы и поговорки (кулеш мут), загадки (шылташ). Среди песен с действием выделяются: 1) семейно-обрядовые - свадебные (суан муро), колыбельные (ручкымаш), песни марийского этикета; 2) календарные; 3) песни-коротышки (такмак).

Для свадебных песен характерна строгая прикрепленность поэтического текста (муро) к мелодии (сем). Среди восточных марийцев термин муро (песня) бытует в значении поэтических текстов, термин сем (мелодия) - в значении музыкального текста. Из песен, приуроченных к свадебному обряду, относятся: величальные жениху (эрвезе вене), невесте (эрвезе шешке), новобрачным (эрвезе влак), родителям новобрачных и другим официальным действующим лицам, корильные (ончыл шогышо), подруге (шаярмаш муро влак), пожелания (новобрачным, друзьям и подругам), оповещения (увер тармеш). Особую группу в музыкально-песенном фольклоре марийцев составляют песни марийского этикета, которые являются результатом крепких родовых взаимоотношений. Эти песни весьма разнообразны как по тематике стихов, так и мелодий. К ним относятся: гостевые (? уна муро), застольные (порт коклаште муро), уличные (урем муро) песни.

Гостевые песни исполнялись в основном по случаю прихода или приезда гостей. Их можно разделить на следующие тематические группы: пожелания, размышления на нравственно-этические темы, величания, корильные, благодарения, обращенные к кому-либо из присутствующих. Застольные песни (порт коклаште муро) исполнялись, как правило, по праздникам. Для них характерно совместное эмоционально-философское осмысление жизни, желание встретить сочувствие к волнующей теме при отсутствии прямого обращения. Уличные песни (урем муро) исполнялись также в кругу родных, но вне застолья. Среди них: шуточные, философские песни-размышления (о природе, о Боге, о родне и т.д.). Жанровые границы песен марийского этикета очень подвижны. Кроме того, их поэтический текст строго не закреплен за мелодией.

К календарным песням относятся: молитвенные чтения, рождественские, масленичные песни, песни весенне-летних земледельческих работ, включая игровые (модыш муро), луговые (пасу муро), жатвенные (муро туремаш), покосные (шудо солымаш муро); песни сезонных женских работ, как возделывание конопли (кине шулто), пряжа (шудыраш) ткачество (куаш) покраска ткани (чиалташ), вязание (пидаш), вышивание (чоклымаш), посиделочные, весенне-игровые песни.

Большое место в фольклоре восточных мари принадлежит неприуроченному жанру - такмак. По строению они не отличаются от русских частушек, как правило, ограничиваются семи-восьми слоговой основой и имеют, в основном, строгую метрику. Большинство песен - коротышек (такмак), разнообразных по темам и типам, имеют легкий плясовой характер. Другой их части свойственна повествовательность и плавность, которые сближают их с лирической песней.

В группе лирических песен преобладают песни-раздумья (шонымаш), песни-переживания (ойган) и песни без слов. Данный жанр широко бытует преимущественно в женской среде. Его возникновению способствовал особый склад психологии марийцев, которым свойственно одухотворять все явления природы, предметы, растения и животных. Характерной чертой песен-раздумий и песен без слов является их интимность бытования. Часто в основе шонымаш лежит прямое сравнение, иногда противопоставление явлениям в природе. Наиболее часто встречаются раздумья о прошлом, об усопших, о людских пороках, о чувствах к матери, о судьбе, о конце жизни, о разлуке и т.п. Песням - переживаниям присуща (ойган) большая эмоциональность.

К песням социальной лирики относятся солдатские (солдат муро влак) и рекрутские песни. Городской фольклор представляют лирические баллады и романсы.

К традиционным народным танцам относится "веревка" (название дано, очевидно по рисунку пляски, другое название "кумыте" - "втроем"). Танец бытовал как среди молодежи с характерными ритмическими дроблениями, так и среди пожилых (шонго ен влакын куштымо семышт) с медленными движениями и легким "шаркающим" шагом. Характерны также кадрили (кадрели).

Народный музыкальный инструментарий восточных марийцев достаточно обширен, если включать в него не только широко распространенные, но и выходящие из употребления инструменты. В списке музыкальных инструментов, о которых имеются сведения в настоящее время:

1) группа ударных инструментов - барабан (тумвыр), деревянная основа которого обтягивалась бычьей кожей, при игре издавал глухой звук, обычно принято было играть на барабане специальными массивными колотушками (уш), коса (сова), стиральная доска (чылдаран она), стиральная колотушка (чылдаран уш) - разновидность русского валька, деревянные ложки (совла), шумящий инструмент в форме коробочки с ручкой (пу калта), деревянный барабан (пу тумвыр), а также в качестве шумовых инструментов использовались другие различные предметы домашней утвари.

2) группа духовых инструментов с семействами: флейт - шиялташ (свирель) - музыкальный инструмент с 3-6 отверстиями, который изготовлялся из тростникового дерева рябины, клена или коры липы (арыма шушпык - соловей); труб - удыр пуч (девичья труба); кларнетов - шувыр (волынка). Уникальное свойство этого инструмента заключается в отсутствии специальной бурдонной трубки (хотя эту роль и может выполнять одна из трубок). Обе трубки (йытыр) марийской волынки в принципе приспособлены для исполнения мелодии. Традиционно трубки волынки делали из кости ног лебедя или иных длинноногих птиц (цапли, иногда и гусей); туко (рог); чырлык, ордышто, чырлык пуч, умбане (типа жалейки), акаций колта (свистульки); умша ковыж (варган), шерге (расческа).

3) группа струнных инструментов подразделяется на:

а) смычковые, к которым относятся музыкальный лук (кон-кон), скрипка (скрыпка) с двумя струнами и смычком из конского волоса, аналогично древнерусскому гудку, на которой было принято играть от колена;

б) гусли (кусле) с корпусом полукруглой формы.

Кроме того, широким распространением у марийцев пользуются общеизвестные массовые музыкальные инструменты: марийская гармоника (марла гармонь), тальянка, двухрядка, саратовская, минорка.

Удм. муз. фольклор . Истоки удм. нар. музыки восходят к муз. культуре древних праперм. племен. На формирование удм. муз. фольклора оказало влияние иск-во соседних финно-угорских, тюркских, позже рус. народов. Наиб. ранние образцы удм. песенного иск-ва - импровизационные промысловые (охотничьи и бортничьи) песни декламационного склада. Осн. традиционной жанровой системы удмуртов составляют обрядовые песни: земледельческие календарные и семейно-обрядовые - свадебные, гостевые, похоронно-поминальные, рекрутские. С переходом в православие древние языческие обряды испытали его влияние. В удм. необрядовом фольклоре представлены лирические и плясовые песни.

В удм. нар. иск-ве выделяются две осн. локальные традиции -сев. и юж. В жанровой системе сев. традиции преобладают семейно-обрядовые песни, в функции календарных используются рус. песни. Особую обл. составляют многоголосные песенные импровизации без смыслонесущего текста (крезь) и сольные автобиографические (весяк крезь). В системе жанров юж. удмуртов преобладают песни земледельческого календаря: акашка (нач. сева), гершыд (окончание сева), семык (троица) и др. В отличие от сев.-удм. песни юж. исполняются соло или ансамблем в унисон. В стилистике юж.-удм. песен ощутимы тюркские влияния.

Удм. нар. инструменты - крезь, быдзым крезь (гусли, великие гусли), кубыз (скрипка), домбро (домбра), балалайка, мандолина, чипчирган (труба без мундштука), узьы гумы (продольная флейта), тутэктон, скал сюр (пастуший рожок), ымкрезь, ымкубыз (варган), одно- и двухрядная гармонь.

Лит.: Рыбаков С. Музыка и песни у мусульман. СПб., 1897; Лебединский Л.Н. Башкирские народные песни и наигрыши. М., 1965; Ахметов Х., Лебединский Л., Харисов А. Башкирские народные песни. Уфа, 1954; Фоменков М. Башкирские народные песни. Уфа, 1976; Атанова Л. Собиратели и исследователи башкирского музыкального фольклора. Уфа, 1992.
Лит.: Микушев А.К. Песенное творчество народа коми. Сыктывкар, 1956; Кондратьевы М.И. и С.А. Коми народная песня. М., 1959; Осипов А.Г. Песни народа коми. Сыктывкар, 1964; Микушев А.К., Чисталев П.И. Коми народные песни. Вып. 1-2. Сыктывкар, 1966-1968; Микушев А.К., Чисталев П.И., Рочев Ю.Г. Коми народные песни. Вып.3. Сыктывкар, 1971.
Лит.: Христиансен Л. Современное народно-песенное творчество Свердловской области. М., 1954; Казанцева М.Г. Взаимодействие профессиональных и народно-песенных традиций (на материале старинных стихов) // Фольклор Урала: Фольклор городов и поселков. Свердловск, 1982; Калужникова Т.И. Традиционный русский музыкальный календарь Среднего Урала. Екатеринбург - Челябинск, 1997; Калужникова Т.И., Липатов В.А. Традиционная свадьба как музыкально-драматическое единство (по современным записям в пос. Билимбай Свердловской области) // Фольклор Урала: Бытование фольклора в современности. Свердловск, 1983; Они же. Драматургия свадебного действа в пос. Билимбай Свердловской области (по записям 1973) // Фольклор Урала: Современный фольклор старых заводов. Свердловск, 1984.
Лит.: Гиппиус Е.В., Эвальд З.В. Удмуртские народные песни. Ижевск, 1989; Голубкова А.Н. Музыкальная культура советской Удмуртии. Ижевск, 1978; Чуракова Р.А. Удмуртские свадебные песни. Устинов, 1986; Бойкова Е.Б., Владыкина Т.Г. Удмуртский фольклор. Песни южных удмуртов. Ижевск, 1992.

Галина Г.С.
Чисталев П.И.
Калужникова Т.И.
Пронь Л.Г.
Нуриева И.М. . Институт истории и археологии УрО РАН , 1998-2004 .

марина тагильцева
Сценарий развлечения с использованием фольклора народов Южного Урала «Уральские посиделки»

Сценарий развлечения с использованием фольклора народов Южного Урала «Уральские посиделки»

Цель: Воспитание патриотизма, приобщение детей к истокам народной культуры и духовности на основе уральского фольклора.

Задачи : Развитие творческих способностей детей на основе разных жанров уральского фольклора.

Закрепление ранее изученных народных игр Южного Урала (русских,

татарских и башкирских)

Воспитание любви к родному краю, знакомство детей с характерными особенностями уральского фольклора;

Воспитание нравственных качеств личности ребенка: доброты,

справедливости, правдивости, гордости за свой край;

В зале оформлена русская горница. Расставлены предметы быта и прикладного искусства, женщина в наряде Хозяйки (русском народном костюме) готовится к встрече гостей (раскладывает рукоделье, поправляет свой костюм).

Звучит русская народная мелодия «Светит месяц». (Дети в русских костюмах входят в зал и садятся.)

Ведущий: Тук – тук, тук- тук! Из ворот слышен стук. Слайд 2

Двери отворяйте, В дом гостей впускайте!

Веселых ребятишек - Девчонок и мальчишек! Слайд 3

Хозяйка: Здравствуйте красные девицы! Здравствуйте добрые молодцы!

Здравствуйте гости!

Давно вас жду – поджидаю,

Посиделок без вас не начинаю.

Припасла для вас дел на всякий вкус:

Кому вязание, кому вышивание, кому сказку,

На завалинках, в светелке иль на бревнышках каких,

Собирали посиделки пожилых и молодых.

Хозяйка : Жура-жура-журавель! Слайд 4

Облетал он сто земель.

Облетал, обходил,

Крылья, ноги натрудил.

Мы спросили журавля:

«Где же лучшая земля?»

Отвечал он, пролетая:

«Лучше нет родного края!»

Хозяйка : Ребята мы с вами живем в огромной стране, Слайд 5-6

которая называется Россия.

А вы, знаете, что такое родной край? Да, это край где мы с вами живём.

А кто знает, как называется наш край? Урал, уральский край. Слайд 7

Есть северный Урал, средний Урал и Южный Урал!

Мы с вами живём на Южном Урале, в самом центре России. Слайд 8

Хозяйка : При лучине ли сидели слайд 9

Иль под светлый небосвод

Говорили, песни пели

И водили хоровод.

Да играли на Урале!

Ах, как игры хороши.

Словом, эти посиделки были праздником души!

Хозяйка: На Урале люди веселые, талантливые. слайд 10

Выходите ложкари

Поиграйте от души!

Хозяйка : В России проживает множество разных народов и наш слайд 11

Уральский край – многонациональный край.

Люди каких национальностей проживают у нас на Урале? (ответ детей)

Действительно, у нас на Урале проживают татары, башкиры они

являются, как и русские коренными жителями слайд 12

А также живут ненцы, ханты, манси, удмурты, коми, коми-пермяки, марийцы, мордва, чуваши, украинцы и др. народы. слайд 13

Все эти народы живут дружно, уважают и ценят традиции друг друга.

Дети все вместе учатся в школе, ходят в детский сад.

В нашем детском саду тоже есть дети разных национальностей.

Все они вместе дружат, занимаются, играют. Народы Уральского края гостеприимные, трудолюбивые люди.

Труд они считают главным делом своей жизни. А для отдыха люди устраивают праздники: ярмарки, сабантуи, наврузы.

Хозяйка: Ребята «Давайте дружить друг с другом, как птицы в небе, как трава с лугом, как поля с дождями, как дружит солнце со всеми нами»

Эй, девчоночки подружки слайд 14

Веселушки хохотушки

Эй, ребята-молодцы!

Озорные удальцы

Играть скорее выходите

Всех гостей повеселите

Игра «Русский плетень» слайд 15

(наигрыш - дети, выстроив плетень идут навстречу друг другу

и кланяются, затем идут обратно. Танцевальная мелодия - дети ставят

руки на пояс и танцуют.

Хозяйка: Начинается игра – заплетать плетень пора. Ну-ка, кто быстрей

из вас заплетет плетень сейчас! Раз, два, три плетень плети!

(Тишина - должны выстроить свои плетни)

Наш народ талантлив не только в песнях, шутках да плясках. А ещё

много людей писали стихи о месте где мы с вами живем.

Сейчас ребята расскажут стихотворение, которое написала

замечательная поэтесса Татьяничева Людмила Константиновна

1 ребенок : Когда говорят о России, слайд 16

Я вижу свой синий Урал.

Как девочки,

Сосны босые

Сбегают с заснеженных скал.

2 ребенок: В лугах, слайд 17

На ковровых просторах,

Среди плодоносных полей,

Лежат голубые озёра

Осколками древних морей.

3 ребенок Богаче, чем краски рассвета, слайд 18

Светлее, чем звёздный узор,

Земные огни самоцветов

В торжественном сумраке гор.

4 ребенок: Я сердцем всё это вбирала, слайд 19

Свой край полюбив навсегда.

Но главная сила Урала –

В чудесном искусстве труда.

5 ребенок: Люблю я огонь созиданья слайд 20

В суровой его красоте,

Мартенов и домен дыханье

И ветер больших скоростей.

6 ребенок: Мне дороги лица простые слайд 21

И руки, что плавят металл.

… Когда говорят о России,

Я вижу свой синий Урал.

Хозяйка : Как в лесу, лесу, лесочке слайд 22

Под рябинами в тенёчке

Парни с девками ходили

Хороводы заводили.

Песня «Уральский хоровод» сл. Т. Волгиной муз. Ф. Филиппенко

Хозяйка: Ах, ты русская душа, до чего ты хороша.

В хороводе отличись, и весельем зарядись.

Хозяйка: Ребята, мы с вами говорили, что на Урале живут разные народы.

У них свой язык, свои песни, свои сказки, свои обычаи и свои игры.

Хорошо на посиделках слайд 23

Веселится детвора

И сейчас у нас начнется

Башкирская игра. (башкирская мелодия)

Эй, джигиты, что сидите?

В поле все скорей бегите

Юрты строить нам пора

Собирайтесь детвора! Слайд 24

Башкирская игра «Юрта»

Правила: дети делятся на три подгруппы, каждая образует круг по углам площадки. В центре каждого круга стул, на нем платок с национальным узором. Все три круга идут и напевают:

Мы веселые ребята,

Соберемся все в кружок.

Поиграем, и попляшем,

И помчимся на лужок.

Под музыку идут в один общий круг, заводят хоровод. Музыка закончилась - бегут к своим стульям, берут платок, натягивают, получаются юрты.

Выигрывает та команда, которая первой «построила» юрту

Хозяйка:

Смех, улыбки, шутки пляс – Всё здесь это есть сейчас

Веселись же и ликуй! Это праздник Сабантуй! слайд 25

Хозяйка: Приглашаю вас ребята для игры «Буш урын»

Одного из участников игры выбирают водящим, а остальные играющие,

образуя круг, ходят взявшись за руки. Водящий идет за кругом в противоположную сторону и говорит:

Как сорока стрекочу (татарская мелодия) слайд 26

Никого в дом не пущу.

Как гусыня гогочу,

Тебя хлопну по плечу -

Сказав беги, водящий слегка ударяет по спине одного из игроков, круг останавливается, а тот, кого ударили, устремляется со своего места по кругу навстречу водящему. Обежавший круг раньше занимает свободное место, а отставший становится водящим.

Правила игры. Круг должен сразу остановиться при слове беги. Бежать разрешается только по кругу, не пересекая его. Во время бега нельзя касаться стоящих в кругу.

Звучит музыка (появляется Медной горы хозяйка)

Хозяйка Медной горы: Здравствуйте, люди добрые, гости званные – желанные! слайд 27

Я - Медной горы Хозяйка, владычица горных недр, драгоценных

каменных залежей.

В моей земле богатства скрыты:

Она и золото хранит,

И рядом с медью - малахиты,

Железо, мрамор и гранит.

Найдёшь в ней много по приметам

Цветных камней, не только руд:

Рубин сияет красным цветом,

Зелёным цветом - изумруд.

Темны кристаллики агата,

Лучисты грани хрусталя.

И знаменита, и богата

Моя Уральская земля. слайд 28

Приглашаю вас отправиться в путешествие по сказам.

Какой писатель рассказывал про уральских мастеров, да про богатства

Медной горы хозяйки? (П. П. Бажов) Молодцы! слайд 29

А вот мои загадки: (с показом иллюстраций)

Козёл тот особенный был:

Правой ножкой о камешки бил, слайд 30

В каком месте топнет-

Камень дорогой появится.

(Серебряное копытце)

Как куклёнка, девочка

Спляшет вам с припевочкой!

Появляется в огне.

Как зовут? Скажите мне! слайд 31

(Огневушка - Поскакушка)

Сироткой рос мальчишечка:

Голубенькие глазоньки,

Волосики кудрявеньки,

А сам, наверно, в маменьку.

У мастера Прокопьича

Малахитову делу обучался

И с самой Хозяйкой медной,

Говорят в народе знался. слайд 32

(Данила-мастер)

Небольшого росту девка,

И сама вся статная,

И коса её чернява,

Да такая ладная.

Платье цвета малахита,

В косе ленты красные,

Глаза словно изумруды, слайд 33

Волшебные, ясные.

(Медной горы хозяйка)

В кого превращалась Хозяйка Медной горы? (В ящерку) слайд 34

Что подарила Степану Хозяйка Медной горы?

(Малахитовую шкатулку) слайд 35

Чьи это слова: "Пр-равильно говоришь, пр-равильно. "

(Кошка Мурёнка) слайд 36

Молодцы ребята, знаете героев сказов П. П. Бажова.

Хозяйка Медной горы:

Край родной вам завещаю,

Знать, любить его, беречь,

Чтобы рощи зеленели,

Продолжали речки течь,

Чтоб цветы цвели на клумбах,

Чтоб скворец весною пел,

Чтобы край родной уральский

Год от года хорошел!

Хозяйка : Будущее нашей страны, во многом зависит от вас ребята, от того, как сильно вы будете любить свою Родину, свой родной край, что хорошего сможете для него сделать, когда станете взрослыми.

Россия огромная страна, в ней нашлось место и для нашего края, как же он называется? (ответ детей)

Значит можно сказать, что «Южный Урал – частица России» (музыка)

(Девочки исполняют танец «У моей России длинные косички»)

До свиданья, посиделки,

Посиделкам каждый рад,

Делу - время, а потехе –

Удели счастливый час